«Я уже имел случай высказать мое общее отношение к учреждениям г-на Неплюева. Мне тяжело писать против этого почтенного деятеля, с которым меня связывают хорошие личные отношения, но боюсь, как бы мое молчание не было сочтено за знак согласия с ним. Своим участием в журнале, где печатается г-н Неплюев, я мог дать повод считать себя его единомышленником, что совершенно неверно. Самый принцип деятельности г-на Неплюева я считаю большой ошибкой, которая будет сознана когда-нибудь – если не им самим, то публикой. Когда несколько лет тому назад я впервые прочитал брошюру г-на Неплюева о трудовом братстве в Черниговской губернии, то пришел в восторг и собрался писать о братстве, но, к счастью, что-то мне помешало. Затем года три тому назад г-н Неплюев посетил меня и подарил свои сочинения. Из многочисленных бесед с ним я вынес уже некоторое разочарование, из сочинений его – еще большее, стихотворения же его учеников, изданные в его честь, показались мне нескромными в выражении обожания. Я слушал лекции г-на Неплюева о его братстве (в частных домах) и убеждался из них как раз в противном тому, что он доказывал. Наконец, по просьбе Николая Николаевича, я посетил его черниговское братство и провел в нем, в начале августа прошлого года, неделю. Я присутствовал при приемных экзаменах, выпускном акте, собраниях братства, молитвах, музыкально-литературных утрах, богослужениях в церкви, обедах, молебствиях на дому, беседах, осмотрел внимательно все, что мне показали, обошел все семьи и учреждения братства, бывал с управляющим на полевых работах, осматривал заводы, мастерские, скотные дворы, ездил на хутор, – словом, старался – сколько доступно моим силам – вглядеться и уяснить себе истинный дух деятельности г-на Неплюева. Нечего говорить, что от меня не скрывали ничего, что всего лучше рекомендует братство. И при всем том – как это ни грустно было для меня – я вынес окончательно разочарование, которое не скрыл от моих любезных хозяев. Меня пригласили лично ознакомиться и высказать свое мнение, – я это и сделал, как мог. Г-н Неплюев и его поклонники могут доказывать, что я грубо ошибаюсь, – я против этого спорить не буду. Я только высказываю то убеждение, которое во мне составилось обдуманно и прочно.

Когда-нибудь, если это будет нужно, я изложу подробно мои впечатления, вынесенные из знакомства с неплюевской общиной; цель же этой заметки – дать мое категорическое мнение о ней. Самого Н. Н. Неплюева я считаю человеком замечательным, в своем роде, религиозным утопистом, исполненным самых благих намерений, – но, к сожалению, не только благих. Мысль его – устроить жизнь на началах христианского братолюбия – прекрасна, но средства для этого взятые, как мне кажется, не безупречны. В черниговском братстве я не встретил тех начал, которые считаю христианскими. Опять же скажу, что, может быть, не г-н Неплюев ошибается, а я; в спор вступать не буду, – но мне хотелось только сказать, что между нашими понятиями о христианстве лежит пропасть. У г-на Неплюева я нашел огромное, многомиллионное имение с цветущею экономикой, литейными, сахарными и даже винокуренными заводами, – что-то около 20 000 десятин земли – среди крайне стесненного землею населения. Это очень бедное и невежественное население обрабатывает и свою землю, и дает возможность существовать неплюевской общине. Сама себя она не вполне прокармливает. Братство со своими школами, приютами и пр. состоит большею частью из крестьянских же детей (по строгому выбору), но перевоспитанных немного на барский лад. Мне очень понравилась сначала тишина, благопристойность, чинность жизни в братстве, чем-то монастырским – но хорошим монастырским повеяло на меня. Но затем я увидел, что эти дети народа уже навсегда оторваны от народа и не возвращаются к нему, увидел, что к родному крестьянину они относятся с интеллигентным пренебрежением, что их идеалы, вкусы, привычки – не народные, и мне показалось, что я вижу мужицких детей, переделанных на шляхту. Они еще принимают участие в полевых работах, но все стремятся в учителя, управляющие, конторщики, бухгалтеры, приказчики и т. п. Все они порядочно образованы, начитаны; некоторые из них пишут стихи, прекрасно декламируют, играют на скрипке и т. п. Все они связаны материальным соблазном – огромное богатство г-на Неплюева дает им не крестьянскую, вполне обеспеченную обстановку в настоящем и надежды в будущем (г-н Неплюев имел, как известно, намерение оставить свое состояние братству). Живут в общине довольно дружно, что достигается беспощадным выбрасыванием за борт всех, кто только не повинуется порядкам общины беспрекословно. С первого взгляда можно подумать, что законом жизни здесь служит взаимная любовь, но затем вы замечаете внутренние, как бы прикрытые гирляндами хороших слов железные механизмы личной воли г-на Неплюева, замечаете самую суровую, деспотическую дисциплину. Она поддерживается, конечно, не наказаниями, а системою взаимного надзора и страхом изгнания. Тут почти каждый имеет наблюдателя своей души, и всем вменено в обязанность разыскивать сучки в глазу у братьев своих. Поступки друг друга собираются, записываются в нарочно заведенные книги, публично обсуждаются и оберегаются от забвения. Около трети окончивших школу не выносят этого нравственного удушья и, не смотря на указанные соблазны, по окончании курса не вступают в братство. Между теми, кто остается, я не заметил искренней любви (в большей степени, чем всюду среди товарищей), не заметил искренней радости жизни…

Правда, никогда в жизни я не видел столь бесчисленного, повального целования друг с другом, стольких рукопожатий, речей приветственных и даже слез (на церемониях акта), – но все эти изъявления любви были, как оказалось, заранее обдуманы, определены программой, установлены обычаем. Никогда в жизни я не слушал столько нравоучений и повторения слов “Бог – любовь”, – но того, чтобы сама жизнь здесь была нравоучительна, чтобы она безмолвно обнаруживала этого Бога – я не заметил. Н. Н. Неплюев делает, кажется, все возможное для того, чтобы братство сложилось в христианскую идиллию, но ошибка его в том, что ему хочется сохранить и все то, что эту идиллию отрицает, все так называемые “соблазны мира сего” – богатство, комфорт, почет и мир со всеми. Является необходимость в компромиссах с совестью, и самых широких. Получается фальшь – откровенно скажу – для меня казавшаяся невыносимой. Я бесконечно далек от того, чтобы считать себя истинным христианином, но мое представление об истинном христианстве мне очень дорого, и это представление было возмущено тем, что я видел. Если бы г-н Неплюев признал смиренно, что практика его отрицает христианский идеал, то мы имели бы в его лице замечательный пример человека, стремящегося к христианству. Но г-н Неплюев утверждает обратное и видит в своей деятельности именно то, чем должно быть христианство, а потому и крайне преувеличивает достоинства своих учреждений. Было хорошее время, когда Н. Н. Неплюев, никому не известный отставной дипломат, засел в деревне, окружил себя мужицкими ребятишками и скромно учил их тому, что сам знал, заботился о них, как о своих детях. Это было дело христианское, прекрасное. Но прошли года, отошло смирение, явилось желание показать всем свое доброе дело, явилась необходимость придать ему грандиозную видимость – и наступил период, как мне кажется, упадка. Дни черниговского братства, по-видимому, сочтены. Живое начало в нем замирает, – для меня, по крайней мере, это несомненно. Община могла бы существовать очень долго, если бы ее оживляла какая-нибудь великая идея – религиозная или нравственная. В черниговском братстве я такой идеи не заметил, хотя “на бумаге” она и числится. Повторяю – мне очень не хочется обидеть кого-нибудь этой заметкой. Она вынуждена: Н. Н. Неплюев естественно стремится сделать свое личное дело – общественным. От меня требуют моего мнения об этом деле – и я его высказываю»[47].