- Но если бы я сейчас записал эти твои слова, сохраняя их, таким образом, в назидание потомкам - разве это не было бы хорошо?
- Нет! - отрезал Дерог. - Это не было бы хорошо.
- Но почему?
- Письменное слово, в отличие от живого, не ведает, с кем говорит. А ведь это - самое главное. Ибо не столь важно то, что сказано, сколь то, как и когда оно сказано. Разговаривая с ребенком, я бы выразил свои мысли одним способом, беседуя с мудрым старцем - совсем иным. Что проку в мудрых словах, если ты не смог их донести, не расплескав по дороге? Или того хуже - донес, но в искаженном виде? Когда хотел сказать "день", а собеседник твой услышал "ночь"? Живое слово может заметить промашку и исправить себя, растолковать непонятное, опустить лишнее. Мертвому же слову, погребенному в домовинах из букв-закорючек, не дано защитить себя от невольных или злонамеренных искажений. Поэтому даже самые мудрые письмена, попав в не те руки, оборачиваются заумью, заурядностью, нелепицей или мерзостью.
- Мне очень сложно согласиться с этим, атре, - задумчиво произнес Ивар. - Но я бы отложил этот спор на более позднее время.
- Помяни мое слово, чужестранец: если мы не остановим это письменное безумие, когда-нибудь люди станут не более чем пустоголовым придатком к гигантскому сонмищу завлекательных, но бесполезных книжек. И будут разговаривать меж собой измышленным языком этих книжек, не понимая, что язык сей подобен лабиринту, из которого нет выхода.
Поднимаясь из-за стола, Дерог бросил напоследок:
- Надумаешь продолжить наш спор - добро пожаловать в мой дом на юго-востоке поселка. Я думаю, ты не спутаешь его с другими.
Ивар тоже поднялся и вышел вслед за филидом. Снаружи уже вовсю растеплело. Утренняя дымка рассеялась, и яркое предвесеннее солнце, слепя глаза, искрилось в хрусталиках безупречно белого снега. Ивар продолжил свой путь к дому Дайардина.
***
Пройдя пару перекрестков, он заметил, как впереди, у подножья холма, блеснула на солнце холодная гладь небольшого пруда. Слева от дороги показался двухэтажный дом, крытый свежим тесом. "Похоже, это и есть дом солевара", подумал Ивар.
У входа в дом стоял на привязи редкой красоты конь: высокий, белоснежной масти, с ярко-голубыми глазами - умными, печальными, почти человеческими. При приближении Ивара конь поднял голову и как будто с грустной надеждой вглянул на него.
Дверь дома распахнулась, и на порог выскочил уже знакомый Ивару темноволосый парень. "Эсгис", вспомнил Ивар имя старшего брата, бранившегося пару часов назад на улице. "А он что тут делает?"
За Эсгисом в дверном проеме показался пожилой мужчина. Сказать, что он был рыжеволосым - значит не сказать ничего. Его густая шевелюра жестких как проволока волос, полностью скрывавших уши и нижнюю часть лица, имела столь яркий оттенок перезрелой рябины, что казалась выкрашенной охрой. Несмотря на возраст, мужчина был столь статным и могучим в плечах, что двадцатилетний Эсгис казался рядом с ним тщедушным подростком.
- И не забудь помириться с братом! - крикнул огненнобородый вдогонку удалявшемуся Эсгису. - До чего ж надоели эти ваши распри на пустом месте!
- Не забуду, - без особой радости в голосе ответил Эсгис. - Спасибо, отец, что уговорил его дать Форалефа. - С этими словами темноволосый парень вскочил на коня и помчался в сторону блестевшего под холмом пруда. Словно зачарованный, Ивар глядел, как стремительно исчезает вдали грациозный белый конь с умными голубыми глазами.
- Хорош, да? - услышал он за спиной голос краснобородого гиганта. - В кои-то веки что путное сделал мой бестолковый младшенький. Такого красавца-коня взрастил.
- Так Эсгис и Оверет - ваши сыновья? А вы, я так понимаю - солевар Дайардин? -учтиво поинтересовался Ивар.
- А ты кто такой и почему спрашиваешь? Или ты тот самый чужестранец, что, молвят, объявился у нас сегодня невесть откуда?
- Быстро же у вас тут слухи разлетаются, - ответил Ивар. - Он самый и есть. Староста Гервин направил меня к вам спросить насчет работы, еды и крова. Он сказал...
- ...что всё возместит, - закончил за Ивара солевар. - Знакомая песня. Да только скорее небо упадет на землю, чем этот жулик расстанется с деньгами.
Ивар не ожидал такого поворота. Видимо, придется искать работу в другом месте. Дайардин продолжал смотреть на него равнодушным взглядом - очевидно, дожидаясь, когда незваный гость уберется восвояси.
- Прошу простить, что потревожил, - откланялся Ивар. - Не затруднит ли вас посоветовать, к кому еще... Ай! - Ивар вдруг схватился за левый висок и согнулся от пульсирующей боли. На секунду ему показалось, что в его голову вонзили железный гвоздь.
- Что с тобой? - удивленно взглянул на него Дайрадин. - Ты припадочный?
- Н-нет, - часто дыша, выдавил из себя Ивар. - Просто голова, разболелась вдруг...
- Только не помри мне тут, - Дайрадин перевел взгляд за спину Ивара. - Ты посмотри, Рой-Энайд: до чего ж хилый народ эти имралтинцы: чуть что - сразу в обморок.
Ивар медленно разогнулся и посмотрел назад. В паре ярдов от него стояла женщина лет сорока пяти со строгим, словно высеченным из мрамора лицом и длинными седыми волосами. Ее серо-синие глаза изучающее смотрели на него. Ивар поздоровался, но женщина ничего не ответила, лишь молча продолжила смотреть на него в упор.
- Что вы там застыли как соляные столбы? - прогремел над ухом Ивара голос солевара Дайардина. - Рой-Энайд, давай скорей корзину и проходи в дом. А тебе, юноша, судя по всему, не работа нужна, а лекарь хороший.
Жена солевара, уже переступив одной ногой через порог, вдруг обернулась, и, все так же пристально глядя на Ивара, спросила:
