Однако случай был далёк от примитивного и ворону не стоило торопиться щадить глаза. Уже в доследственном периоде возникла масса вопросов. В том, что чужое ожерелье было у судьи, никто не сомневался. Но разъярённые Филанок и Соловейчик не отвечали на вопросы, даже на самые простые. Почему, например, ценная находка не была немедленно передана в отделение милиции. То есть прокурорша смогла объяснить, что увидела сапфир у сестры и примеряла ожерелье перед зеркалом, но кто-то позвонил, поговорила и, уже позабыв про украшение на шее, вышла с ним в продуктовый магазин за покупками. Но не может объяснить то, каким образом её сразу взяли на прицел и послали подмётное письмецо. Как будто возле дома кто-то поджидал когда она пойдёт отовариваться беконом. Филанок же в голову не приходило, что вещь ей просто подбросили, как платок Дездемоны генералу Отелло. При расспросе, а потом и при допросе, она (Филанок, не Дездемона), как обычно, грубила и настаивала на том, что нашла его на дороге и возмущалась, как её, члена партии со стажем, посмели в чём-то подозревать. Впрочем, я как-то столкнулся с пациенткой, которая при шестимесячной беременности сучила ногами и вопила: «Как вы смеете подозревать, что я не девушка!?»

Даже нейтрально настроенные коллеги над объяснениями сестёр откровенно смеялись. Можно ли поверить судье со стажем, когда та утверждает, что сапфиры валяются на дороге, особенно в подозрительной близости к даче? Это вам не вещдоки, подкинутые мерзавцем-следователем по её наущению. Хорошо, вы согласны, что сапфиры на дороге не валяются. Но почему тогда не сдать находку в милицию? Повесить объявление? Молчит, набравши в рот воды. Уточните, пожалуйста, по поводу ценной вещи, как именно вы её обнаружили. Ведь не валялась же она на дороге? Филанок сказала, что ожерелье было в футляре, но цвет не помнит, кажется, чёрный. Были ещё какие-нибудь предметы рядом? Небрежно бросила, что рядом вроде был какой-то карандаш. Точно не помнит. Следователи мгновенно дали протокол на подпись. Скорчила презрительную мину и подписала без всяких возражений. Дознавателей поразило, что судья со стажем может так беззубо, бездарно себя спалить. Спалила. После этого дело можно было передавать. наверх. Передали.

Однако, и этих совпадений было мало. Самым убийственным пунктом для Филанок оказалась не столько неправдоподобность и путанность объяснений, сколько приведённое в подмётном письме доскональное профессиональное описание кулона, которое точно совпало с экспертной оценкой «найденного» предмета. Особенно пригодилось совпадение веса и наличие следов пайки точно в указанном месте. Пригласили эксперта. Аптекарь, он же ювелир, действительно опознал вещь и подтвердил своё прежнее описание на основании индивидуальных особенностей. Начал так:

– Знаете, в отличие от живописи, ювелирное дело имеет свою специфику. В прикладном деле невозможны ни абстракции, ни натурализм. Импрессионизм так же невозможен, как и соцреализм. Камни холодны. Эмоции на них только проецируются.

– Нельзя ли без импрессионизма? Поближе к делу. Конкретно, кто принёс вещь?

– Не припомню. Какая-то старуха с клюкой.

– Можете описать точнее?

– Только как бабу-Ягу. Разница в том, что не хромала.

– Тогда почему с клюкой?

– Потому что была сгорбленная.

– Вы предлагали приобрести означенное изделие?

– Клюку?

– Какие шутки! Вещь, которую принесли на экспертизу.

– Что вы говорите! Не надо мне делать нервы! Их есть без вас кому портить!

– Вот именно – шутить не надо.

Сомнений не оставалось: на основании серьёзной доказательной базы стало очевидно, что действительно существовал некий даритель, который в силу предварительной договорённости о положительном исходе процесса в качестве взятки передавал дорогую вещь, и получательница этой вещи – взяточница. При этом последняя не смогла убедительно объяснить, как эта вещь у неё оказалась. А поскольку было доказано, что получательница судья, то даритель должен был называться взяткодателем, а судья-взяточницей. Несмотря на все сложности возбуждения уголовного дела через Высшую квалификационную коллегию судей и предъявления обвинения, скандальный процесс не удалось замять. Черновик приговора коллективно выверяли специалисты высокого пилотажа. Кроме прочего, в решении было отмечено, что судья первого квалификационного класса «умалила авторитет судебной власти». Что правда, то правда, умалила. Умаляла, и не однажды.

Попытались было проверить, какие отложенные уголовные дела рассматривались во время отпуска Филанок. Но их было много и они вполне могли рассматриваться, но не в этот период, а позже. Так что авторство анонимки установить не удалось, прищучить по этой части было некого. Никому не пришло в голову, что надо бы прищучивать двоих. Личность «бабы-Яги» тоже осталась неустановленной. Улетела на клюке.

Украшение, естественно, поступило в казну, сестрицу оправдали, но рекомендовали перейти в адвокатуру, а Филанок получила четыре года тюрьмы с пребыванием в колонии строгого режима, причём с запретом занимать государственные и выборные должности после отбытия срока. Особенно страдалицу огорчило требование сдать партбилет. Кроме чтимого документа, душевная тяжесть была даже не в перспективе длительного пребывания в тюрьме или на зоне, а в том, что судьихе пришлось на себе испытать унижения, которые она сама садистки практиковала: жгучий позор в присутствии бывших коллег, суровый неправедный приговор при полной неспособности оправдаться, публичное взятие под стражу в конвойные наручники. «Взяли в железы», как говорилось на Руси. Зал суда был переполнен, восторг, аплодисменты, гогот, – словом, людская молвь и конский топ. Какая-то искусственная, неблагонадёжная, хотя и прилично одетая публика. Может быть, даже слишком прилично одетая, во всё новенькое. Порой среди мельтешения счастливых лиц она смутно различала черты, которые ей кого-то или что-то напоминали. Какой-то шрам, прищур? Или ей так показалось? Кто-то вроде шептал: «Бригадир», «Шеф», «Лидер отрицательной направленности».

Так и отсидела, голубиная душа, от звонка до звонка. Пока делила досуг со взяточниками, вымогателями, мошенниками, насильниками, убийцами в прилегированном – от сумы да от тюрьмы не зарекайся – заведении для прокурорских и судейских, окончательно осознала, кто был тот, кто своим присутствием почтил страшное для неё судебное заседание. Ей он часто являлся в липком кошмаре: лицо со шрамом, увеличиваясь до гигантских размеров, с усмешкой надвигалось на неё и кто-то вещал: «Твои понты не прокатывают».

Сообразив и обдумав, что и откуда, возликовала и срочно собрала консилиум из коллег-юрпреступников на зоне, чтобы обсудить возврат дела на новое рассмотрение. По воспоминаниям одного из этих зэков теневой судейско-прокурорский консилиум собрался, но к идее пересмотра многоопытные юристы отнеслись с явным раздражением. Состоялся такой разговор.

Бывший председатель облсуда, сидящий за растление малолетней племянницы, поинтересовался:

– Какую мотивировку вы предлагаете для пересмотра дела?

– В связи с вновь открывшимися обстоятельствами.

Послышался неодобрительный гул:

– Где вы их открыли? Всё с ваших слов. Почитайте Процессуальный кодекс! Одолжу.

– Где сумма доказательств, мотивировка? Кто вам поверит?

– Дураки есть, но их не так много!

Облсуд заключил:

– Хотите добавить срок? Я бы вам прибавил за то, что не раскаялись. Я‑то раскаялся и вот мне скостили. Так что не рыпайтесь.

Эдмону Дантесу, графу Монте Кристо, пришлось просидеть четырнадцать лет в тюрьме, прежде чем начать мстить. Вору в законе, одетому не хуже графа, которого судьиха обещала укатать на всю жизнь без всяких улик, удалось обойтись без срока и укатать её.

Никто не будет спорить: справедливость восторжествовала в широком смысле. Но не совсем так, как себе это представляет официальная юриспруденция. Игроки всего-навсего поменялись местами. Рокировка.