Я покачал головой:

– Они остаются.

– А Вито?

– Он тоже.

– Черт, черт, черт!

– Это да. – Я посмотрел на Дальтона с Сантосом. – Так, вы двое, берите коммуникатор – и к шлюзу. По дороге постарайтесь подобрать Келли и Генри. Рили, ты со мной.

– Куда мы? – спросила Эддисон.

Я защелкнул на руке браслет коммуникатора и натянул на себя куртку.

– За Четом.

Флайер уносил нас на север, над солончаками и невысокими холмами к побережью, где холодные травянистые пустоши сбегали к плотной и серой, как цемент, воде.

Боковой люк остался открытым, и с шумом врывающийся в него ветер не позволял разговаривать. Не имея возможности обратиться к сидевшим рядом вооруженным людям, я постаралась расслабиться и выровнять дыхание. Пока что смерть прошла мимо. Если бы похитители хотели меня убить, застрелили бы в камере, как несчастного Бервика, или, набрав высоту, выбросили бы из открытого люка. Однако меня зачем-то оставили в живых, и можно было только молиться, чтобы предназначенное мне будущее не оказалось хуже встречи с расстрельной командой. Хладнокровие, с каким эти люди казнили персонал тюрьмы и заключенных, не оставляло сомнений, что столь же беспощадно они покончат со мной, окажись я бесполезной.

Я вспомнила Адама – молодого любовника, погибшего в Галерее. Мальчик пожертвовал собой, спасая меня. Что бы он подумал о происходящем сейчас? Что подумал бы обо мне?

От свежего морского воздуха у меня затрепетали ноздри. Море пахло свободой, и этого хватило, чтобы в груди затеплился уголек надежды.

Что бы ни было впереди, от вынесенного судом приговора я ушла, а солдаты, вызванные для моей казни, уже убиты. Отныне каждый мой вдох сам по себе был победой, и каждая секунда в этом флайере уносила меня все дальше от камеры, в которой я прозябала двадцать четыре часа в сутки жалкими одинокими неделями.

Трибунал надо мной привлек всеобщее внимание. Адмиралы, принявшие решение о зачистке Пелапатарна, без шума ушли в отставку, свалив всю ответственность на мою голову. От первоначального приказа из штаба не осталось и следа, ни крупицы доказательств, что он исходил не от меня. Я в критический момент командовала флотом, значит я и виновата.

Закон Конгломерата предусматривал высшую меру наказания, но ее не одобряли и редко приводили в исполнение. Власти, не желая пачкать руки в крови, полагали более гуманным ссылку. Зачем казнить человека, доказывали они, когда можно выслать его на пограничные планеты и использовать как рабочую силу для построения новых поселений. Убийц, насильников, растлителей запихивали в дырявые транспортные корабли и сплавляли на окраину космического пространства Конгломерата. Но бывали преступления слишком чудовищные и устрашающие, чтобы платить за них простым изгнанием. Мне ставили в вину уничтожение целой биосферы, убийство девятнадцати тысяч военных и четырехсот тысяч некомбатантов, а также геноцид пятнадцатимиллиардной расы разумных деревьев.

Заседание длилось не дольше часа. После зачтения приговора и предъявления доказательств суд из семи офицеров и уорент-офицеров за пять минут признал меня виновной по всем статьям. Мое бегство после сражения и три года, прожитые под чужим именем, дополнительно убедили их в том, что я в ответе за все преступления.

Оставалось ждать только, когда определят способ моей смерти.

Я увидела, что мелководье под нами переходит в глубокие воды. В Галерее я два дня проторчала в летающем ящике, пока мою судьбу решала пятитысячелетняя технологическая цивилизация. Я знала цену терпению и воспользовалась полученным временем, чтобы умом и телом подготовиться к тому, что предстояло впереди.

Сердце у меня частило. Отвернувшись от бегущей под флайером ряби волн, я закрыла глаза и приказала себе расслабить плечи. Дыхание замедлилось, кулаки разжались. Я – капитан флота Конгломерата. Утром я готовилась взглянуть в лица солдат расстрельной команды и теперь, что бы ни ждало в конце пути, встречу его с тем же достоинством и выдержкой.

Когда я открыла глаза, четверо, сидевшие со мной рядом, натягивали дыхательные маски. Закончив, женщина напротив наклонилась ко мне и нацепила такую же на мой нос и рот. Я попыталась спросить, что она делает. Подобные флайеры использовались только на малых высотах, куда ниже уровня, на котором мог потребоваться кислород. Вряд ли она расслышала мой приглушенный резиновой маской голос, но все же ткнула пальцем вниз, в шиферно-серые воды за открытым люком, а потом вернулась на место и затянула ремни. За ее зеркальными защитными очками не разглядеть было выражения лица. Остальные тоже пристегивались, и я, наблюдая за ними, ощутила легкую тревожную дрожь.

Как только все закрепили ремни, флайер лег на левый борт и широким плавным виражом стал сбрасывать высоту. Вода поднималась в направлении к нам. Мне был виден откинувшийся по крену пилот впереди. Он действовал спокойно и обдуманно.

Такие флайеры не держатся на плаву. Он что, задумал сесть на воду?

Я дернулась, натянув ремни:

– Вы с ума сошли!

Они молча обернулись на мой крик, обратив ко мне пугающе непроницаемые серебристые стекла очков.

Нас трепало ветром.

Взвыли моторы.

И океан, рванувшись навстречу, закатил нам оплеуху.

Альва Клэй была со мной, когда мы вышли из бара и двинулись в направлении главного порта. Солнце давно село, и над головой жестко блестели пустынные звезды, но от песчаниковых стен и утоптанной земли под ногами еще лучился жар. Мы молчали. Нам особо и не о чем было говорить. То, что стояло между нами, осталось колючим и хрупким, как надбитая яичная скорлупа. И вот мы шли в настороженном, но дружеском безмолвии – нам пока хватало того, что идем мы одной дорогой.

По обе стороны улицы торговали с лотков едой, сувенирами и туристским снаряжением для пустыни: тонкий ручеек паломников и путешественников тек к горным храмам. В воздухе стоял жирный запах жареного лука. Звучали призывы разносчиков и болтовня торговцев. Горели фонари. Из динамиков неслась музыка. Полотняные навесы хлопали, как обвисшие паруса, – их раздувал сухой ветер, подбиравшийся украдкой из пустыни.

На полпути к порту мы услышали взлет челнока, завывавшего подобно неупокоенной душе. Клэй остановилась полюбоваться на голубой огонек выхлопа.

– Извини, что так накинулась на тебя, – сказала она. – Ты застала меня в неудачный день.

– Ничего.

– Нет, ты не поняла.

Челнок был теперь не ярче искорки, но она все так же смотрела вверх, когда произнесла:

– Завтра был бы восьмой день рождения моей дочери.

– Не знала, что у тебя есть дочь.

– Уже нет.

Она сказала это так буднично, что я с трудом нашла слова для ответа:

– Как это случилось?

– Ее убили в первые дни войны, – пожала плечами Альва. – Отец взял ее с собой за покупками, и оба не вернулись.

– Вот почему ты такая…

– Склочная?

– Вообще-то, я хотела спросить, потому ли ты все время на взводе, но, пожалуй, это то же самое.

Клэй обернулась ко мне, возмущенно приоткрыв рот и сжав кулаки.

– Я знаю, каково это – потерять семью, – призналась я.

– Откуда тебе знать?

– Я потеряла родителей. Совсем ребенком.

– А я – дочь! – обозлилась Альва. – Ни черта ты не понимаешь, что это такое… как это чувствуешь.

– Может, и не понимаю.

– Точно нет! – фыркнула она, отвернувшись.

– Но я рядом, если захочешь об этом поговорить.

Она совсем сникла:

– Слышь, отвали.

– Я серьезно.

– Разве разговорами поможешь?

– И все равно я рядом. Я всегда буду рядом, если нужна тебе.

Втянув голову в плечи, Клэй вздохнула и обернулась:

– Ты ведь не шутишь?

– Я спасла тебе жизнь, Альва. Значит, я за тебя в ответе.

Она как будто задумалась над этим выводом.