- Давай, жду, врач разрешил коньяк по три капли в глаз!..

  Так и уехали на дачу. Закрыли квартиру и уехали. Старый дом встретил запахом нетопленного жилья, полосами света на полу сквозь ставни и скрипом ступенек. Воронов появился уже к обеду. Махал топором всю субботу и воскресенье, после обеда в воскресенье подъехал и Малинин. Василий приехал со своим топором.

  - У тебя, поди, один. Пора котёл ставить отопительный! - крикнул он, выбираясь из машины.

  Малинин был любителем всяких удобств. А Никитин выслушал Дашу с переводом и сказал:

  - Дом старый, жалко. Печь ведь хорошая, настоящая, топить одно удовольствие, от котла какая радость? Потом просто куплю готовые дрова, эти у меня с осени приготовлены были. Ну и с работой пока проблемы будут. Пока. Так что пока топим печь, - рассмеялся он.

  - Так мы без тебя поставили бы! С работой проблемы, да бог с ней работой, сейчас не это главное... ты давай это не разводи тут, понимаешь... - сказал невразумительно и возмущённо Василий. Закашлялся.

  Потом топили баню, жарили мясо, побродили по пустому пластилиновому городу, Малинин возмутился, что всё пропустил, а потом сказал:

  - Струсил я тогда, чего уж там. Не пойми что! Человечки какие-то. Если и правда они ожили, что тогда делать вообще не понятно. Чудеса какие-то. Подумал, может, само собой рассосётся.

  Лицо Василия было серьёзно и растерянно. Посмеялись и пошли вниз.

  - Идите вперёд, я пока тихоход.

  - Надо тебе лифт поставить! - крикнул снизу Василий.

  - Закабанею ведь, в двери не пройду, - смеялся Никитин.

  - Да нет, - проворчал Лёня, - дом рухнет от лифта вашего. От возмущения рухнет. Ножками, ножками надо ходить, каждую половицу чувствовать, дерево ведь, настоящее. Построен когда?

  - Да ему немного. Полсотни лет, - ответил Алексей, - отец с дедом вместе строили, но спальня наша - осталась от прежнего дома, ей побольше будет, около семидесяти, пожалуй. Раньше здесь деревня была, а теперь сплошь дачники.

  В воскресенье к вечеру все разъехались.

  Пластилиновых человечков, город и глыбу в двух коробках привезли только через три дня, когда дом прогрелся. Их подняли наверх.

  Вечером Никитин поднялся в мансарду. Лёг на диван и стал смотреть на город. Даша сидела тут же, закутавшись в плед, спиной навалившись на Никитина, по телефону разговаривала с подругой.

  Горела настольная лампа. Глыба лежала, человечки все стояли на полу. Неожиданно заговорил Кондратьев.

  - Прошу прощения, Дарья Михайловна, - откашлялся он.

  Даша охнула и подняла глаза от телефона. А архитектор церемонно продолжил, выдвинувшись вперёд:

  - Признаюсь, когда вы нас искали в поле, я сказал, чтобы никто не откликался. Побоялся вас, что вы всем про нас расскажете. Зря. Сейчас все были бы целы. Это я виноват во всём, что случилось...

  Никитин слушал, подавшись, вперёд, глядя то на Кондратьева, то на Дашин профиль в свете лампы. Она слушала напряжённо. До этого она видела лишь живую Тяпу, и ни разу - самих человечков. То, что человечки просто не откликнулись тогда, потрясло её, она закусила губу. "Расплачется сейчас Дашка от обиды, столько испытаний на неё свалилось, - подумал Никитин. - Но не испугался бы и народ..."

  В трубку на коленях Даши крикнула пару раз подруга и отключилась. Громко запикало и вскоре перестало.

  - Но этот день... он стоил того. Он вспоминается и вспоминается, - говорил Кондратьев, он оглянулся на своих.

  Платон, Николай, Мюнхаузен... пятнадцать человечков совсем новых, они так и не ожили, думал Никитин, глядя на них.

  - Вот мы и решили сделать кино и показать вам. Кино называется "Нас не проглотишь!" Первая серия - "В травинах".

  Никитин пробормотал:

  - Какое кино?

  Даша беспомощно оглянулась на него, отвернулась опять и тихо, но очень твёрдо сказала:

  - Давайте, Кондратьев. Всем не просто пришлось, вам тоже.

  Упёрлась локтями в колени, подпёрла подбородок кулаками и приготовилась смотреть. Никитин вздохнул. Запереживал. Всегда у него это срабатывало, когда у кого-то что-то могло не получиться, он, казалось, переживал больше того, у кого не получалось, казалось, он сам ошибся. Поэтому не мог ходить на детские праздники. Мишка однажды совсем забыл стихотворение, как ни подсказывал ему Никитин, он так и не вспомнил, расплакался. А Никитину щипало глаза и свербило нос, отчётливо казалось, что это он стоял посреди зала, на него смотрят видеокамеры, фотоаппараты, телефоны, теперь модно на праздниках смотреть на детей айфонами и телефонами, а не глазами, может, поэтому Мишка и смешался. Никитин тогда стоял в третьем ряду, его попросили не загораживать кадр. Вот и сейчас он напрягся, страшно стало. Они такие настоящие, кино сняли, а вдруг у них не получится что-нибудь.

  А Кондратьев, решительно вздёрнув подбородок, сказал:

  - Вы его снимите, Алексей Степанович, и продайте, у вас будут деньги. Только не говорите, что мы живые. Будто вы нас нарисовали. Мне кажется, смешно получилось. В главных ролях, - возвестил приподнятым голосом архитектор, отделяя вступительную часть, - доктор Айболит - Платон, архитектор Кондратьев, Николай и Мюнхаузен - они собственно сами, Аглая - девушка без имени...

  Никитин рывком сел. Он вдруг увидел, как шевельнулась и вышла вперёд фигурка девушки, которую он слепил уже в последние дни. Из тех, кто так тогда и не ожил. Выходит, они просто не объявлялись.

   Лепил он её легко, с радостью какой-то и боязнью кого-то обидеть, он тогда как раз опять решил, что не может не лепить. Девушка оказалась не похожа ни на кого. Стройная, обычная, в джинсах, в кроссовках, в куртке, длинные тёмные волосы собраны в хвост, спрятаны под куртку. Сейчас понял, что она очень похожа на девушку с той старой фотографии, только с тёмными волосами.