Конец пути.

Шилороги пятились от обрыва. Райта оглянулся на сопровождавших его вождей Круга. Всего трое. Райта стиснул зубы от унизительного воспоминания. Круг признал его главой. Но ведь пошли за ним к хьяште всего трое. Остальные не поверили ему. Да, старейшины и вожди кивали, соглашались с ним — но когда он, глава Круга сказал — кто пойдет за мной? — всего трое выдернули из земли свои копья. Остальные остались сидеть.

Но все же мать последовала за ним. Она не имела права вождя, она не могла отвечать за весь род Раштанальтов. Но она могла поехать сама. Она не имела права быть в сопровождении вождя Круга. Но она могла ехать поодаль. И Райта был счастлив, что она здесь — и что она не одна. Пусть не все Раштанальты пошли за полукровкой, но все же с ним была не только мать.

Жар клубился внизу. А слева он вздымался огромной аркой, истаивая где-то в вышине, перекрывая широкую белую Дорогу Богов. Раскаленный воздух колебался прозрачной студенистой пеленой, и за ней возникали и исчезали, проплывая, словно в медленной пляске, неописуемые образы. Хъяшта была похожа на текучий лед — если не знать, что это хьяшта.

Стоял самый лютый час ночи — если понятия ночь и день еще существовали в этом мире — но жар пробирал даже здесь, над обрывом.

Райта обернулся на спутников. Они ждали. Они смотрели на него. Нет, он не струсит. Он все сделает. Райта покрепче стиснул копье.

— Я иду туда! — выкрикнул он позорно высоким и резким голосом.

Трое смотрели на него — молодой Айнельт, младший сын законоговорителя, Имарайальт, вождь своего племени, и Тарринельт Темный, молчаливый брат вождя. Он был старшим, но вождем не стал, потому как потерял глаз, а увечный вождем быть не может.

— Там даже жарче чем среди дня, — проговорил Айнельт. — Ты сгоришь. Мы сгорим.

— Так стойте здесь! Я призвал вас в свидетели. Вы все увидите и расскажете без утайки, без лжи! Как Райта Раштанальт, сын Маллена, прошел сквозь хъяшту!

Райта развернул шилорога и погнал вниз. Пыль и мелкие камни взлетали облаком, шилорог высоко закричал, словно захваченный отчаянной решимостью Райты. Они закружились на белом, плотном полотне дороги. Зверь дрожал, опустив голову и отводя взгляд. Райта спешился.

— Уру, друг? — провел он рукой по горячей жесткой длинной шерсти. Она скручивалась от жара и пахла паленым. Шилорог поднял голову и заплакал, косясь на Райту темно-вишневым глазом. — Уру… не плачь. Я не поведу тебя туда, нет. Ты меня жди, ладно?

Райта поднял голову и увидел высоко над крутым склоном одинокого всадника. Всадницу. Мать. Она ждала.

"У каждых врат свой ключ. Возможно, ты и есть такой ключ".

Так говорил Маллен.

"Если ты ключ — иди и открой свои врата".

Так говорила мать.

И Райта стиснул в руке Копье и пошел.

Сначала пошел, а затем побежал, потому, что одежда не должна успеть сгореть. Он перехватил Копье, как если бы бежал на врага. Хьяшта была врагом. Она должна была уйти. Он бежал все быстрее, чувствуя, как дымятся волосы, а воздух начинает обжигать ноздри, а потом и горло, и легкие, и он горит и плавится изнутри и снаружи.

Но добежать! Успеть. Всадить Копье прямо в это, пульсирующее, белое, бесформенное, текучее.

Глаза лопались. Он опустил веки. Всего несколько несчастных шагов, а боль изнутри и снаружи уже дошла до той точки, после которой сознание уже не может ничего, тело будет спасать себя. Если успеет.

Трое вождей и женщина в стороне видели, как бегущий Райта превращался в пылающий факел, а потом цвет пламени из красного стал ослепительно-белым, а Копье вспыхнуло звездой, и пылающий белый комок упал в хьяшту.

Госпожа Атаэ сунула кулак в рот, чтобы не завыть. Нельзя. Женщины Шенальин не плачут.

Хьяшта пошла мелкой рябью, помутнела, как глаз вареной рыбы, и вдруг лопнула, подобно пузырю. Жар по-прежнему клубился внизу, под обрывом слева и справа от хьяшты, но в огромной белой арке светилась черная ночь, полная звезд, и круглая луна. Белая. Не кровавая. И дорога уходила под арку куда-то в темно-синюю блистающую даль, прохладную и чистую.

А под аркой, под белой луной стоял совершенно голый Райта. Сначала он не понял, что жив. Потом изумился и обрадовался тому, что жив. А потом его затопил такой восторг, что он закричал, запрыгал и запел.

— Я умер! Я умер!

Я возродился! Я возродился!

О, копье из сердца Господина Огня!

О, реки и звери Аншары!

О, Госпожа Вод!

О великий Маллен!

О, благородная Атаэ!

Эта хьяшта — ее больше нет!

Эти врата — я стал их ключом!

Шаг вперед! Еще шаг вперед!

По белой дороге, к белой луне!

Я умер! Я воскрес!

Я, Райта, из рода Раштанальтов!

Айииии!

Мать была рядом. Она набросила ему на плечи плащ своего покойного отца — вождя, убитого Малленом. Вождь не должен быть нагим.

***

Они уходили, не оглядываясь. Они уносили с собой самое драгоценное, что можно было унести — память. Когда-нибудь они найдут место, где смогут остановиться и жить, и тогда барды, летописцы и художники запишут и нарисуют все, что можно будет записать и изобразить. И все равно это будет ничтожно мало. И все, что некогда случилось на самом деле, станет сказкой, которая была давным-давно в тридесятом царстве. И забудут, почему нельзя обходить холм против движения солнца, и почему в темном лесу нельзя сходить с тропы и оборачиваться, а в незнакомом доме нельзя называть своего имени и заговаривать с хозяином, пока тот сам не заговорит с тобой.

А реки Анфьяр и Орен станут реками мира мертвых.

Но это будет еще нескоро. А пока уходили дети Ночи, и дети Дня, и дети Пустыни. Уходили сквозь открытые Врата за вождями, которым поверили по Белой Дороге, конец которой терялся в синей ночи под белой чистой луной.

Уходил Арнайя Тэриньяльт со своими молчаливыми большеглазыми бледными воинами, ведя в поводу белую кобылицу своей невесты Майвэ. Уходила его сестра Асиль и блюститель Юга, сопровождая своего короля Андеанту Юного, среди сподвижников которого были и Маллен Ньявельт, и Онда, и королевский бард Сатья, и дева Иште со своей приемной сестрой Сиэнде, и девочка Тийе с одноглазой кошкой.

Уходил Ринтэ, которого несли на носилках. И его жена Сэйдире, Лебединая госпожа, и его вечный дед, Тарья Медведь со своей дочерью, Нежной Госпожой Диальде. А бард Нельрун молча плакал, слагая в голове строки тех песен, которые зазвучат уже в новом месте. Он будет жить, чтобы петь, чтобы перед глазами слушателей появлялись картины того, что остается в прошлом, за Вратами. И Онда был с ним, и умирающий Сатья.

— Дядя! — вдруг услышал Вирранд. — Дяденька! — детский звонкий голосок, натянутая струна, вот-вот сорвется. Он повернул голову и увидел девочку в синем плаще с белой меховой оторочкой. Черные волосы были подстрижены надо лбом, и ее детские лицо было испуганно-серьезным. Она ехала верхом, ее серую лошадку вел под узцы мрачный седой мужчина со знакомым гербом Эрвинельтов.

— Госпожа Тилье! — крикнул он, улыбаясь против воли. — Я рад видеть тебя! Где твой почтенный отец?

— Папа умер, — сдвинув брови, проговорила она, сжав губы, чтобы не заплакать. — Теперь я главная.

Вирранд не знал, что сказать. Тилье заговорила сама.

— Его убили твари. Вот я и осталась. Он велел, когда уходил к Провалу, чтобы я позаботилась обо всех. Вот, я и позаботилась…

Мужчина, державший повод ее лошадки, грозно глянул на Тианальта. Вирранд приложил руку к груди и склонил голову. Асиль подъехала к девочке и кивнула мужчине, который почтительно поклонился.

— Госпожа Эрвинель. Я Асиль Альдьенне Тэриньяль, сестра государя Ринтэ и вдова короля Эринта. Прошу тебя, окажи мне честь. Будь в моей свите и позволь оказать покровительство твоему холму.

Девочка подняла на нее серьезный взгляд.

— Мы и так вассалы Полной Луны. А холма у меня больше нет, — губы ее чуть заметно задрожали и нос начал краснеть. Госпожа Асиль быстро склонилась к ней и что-то тихо заговорила.