И госпожа Мирьенде была бы жива. Или все кончилось бы еще хуже?

Да что гадать. Делай, что должно, и будь что будет.

Приступ боли снова прорезал руку, Вирранд стиснул зубы, чтобы не зарычать, и лег, охваченный слабостью. Когда боль отпустила, и он снова смог видеть, его взгляд сам собой вернулся к ночному небу, ввысь, к спокойствию.

***

Тийе продрогла до костей. Вряд ли ее видно с дороги, но страх тяжелой лапой вдавливал в ледяную грязь, в мокрый снег. Она прислушивалась к страху. Когда он вдруг прыгал ей на спину, она пряталась. Может, потому и оставалась жива до сих пор. По дороге идти было страшно. По дороге ходили Белые, Юные, все с тенями. Или просто отряды из столицы, но при них всегда бывал слухач. Правда, в таких отядах были лишь взрослые люди.

И тварям, и зверям хватало падали, так что ее, скорее всего, не сожрут. А падали было много. Тийе сама чувствовала себя падальщицей. Потому, что шла следом за отрядами, а отряды выискивали оставшиеся поселки, не ответившие на призыв принцессы. А когда их вырезали, там можно было найти еду.

И еще она дорезала тех, кого оставляли за собой Белые. Это было правильно. Потому, что им перебивали руки и ноги и бросали так у дороги.

И к ним выходили твари. Твари почему-то не ходили по Королевскому кольцу и старым дорогам.

В первый раз посмотрев на пир тварей, Тийе вышла и дорезала тех, кто еще подавал признаки жизни. Так было правильно. А теперь она не дожидалась тварей. Как только Белые уходили, она выбиралась из своего укрытия, дорезала живых — быстро набила руку — находила еду, если она оставалась. И быстро уходила.

Те, кого она добивала, иногда даже благодарили ее.

Тийе старалась об этом не думать.

***

— Покажи-ка мне свою руку, господин хранитель Юга, — как всегда пугающе насмешливо говорил Науринья.

Они останавливались на ночевку — для Вирранда дневку — то под отрытым небом, то в укрытиях у охотников и пастухов, два раза гостили в малых холмах. В таком холме они остановились и сейчас. Здесь было людно, тепло, шумно и тесно. Для самых почетных гостей выделили комнаты, а простым воинам пришлось спать где попало. Зато угощение было обильным и сытным, а вино — густым и крепким.

— Знаешь, что это такое? — сказал Науринья, разворачивая кожаный сверток. Внутри лежало что-то похожее на костяную острогу.

— Нет.

— Это ядовитый шип. — Науринья взял длинную, острую плоскую кость с пилообразными краями. — Вот так шилохвост тебя ударил, сверху вниз. Между ключицами, вышло через подмышку. Повезло тебе. Мог вспороть легкое. Или сердце. Страшненькая штука? — Он осклабился.

У Вирранда от одного воспоминания мороз по коже прошел.

— Страшная.

Науринья осмотрел руку.

— Хорошо… Позволь, я еще немного ускорю дело.

Вирранд уже через такое лечение проходил. Науринья сначала сидел, сосредотачиваясь, а потом быстро прижимал ладонь к плечу Тианальта, и руку пронзала боль — не такая, как во время приступов, это была хорошая, целительная боль.

— Подвигай пальцами. Дай руку.

Науринья потыкал в кончики пальцев серебряной булавкой.

— Чувствуешь?

— Не очень.

— Ничего, скоро восстановится.

— А ты разве не можешь сразу исцелить мне руку?

Науринья уставился на Тианальта своим неприятным взглядом. Осклабился. Вирранд мог бы поспорить, что мага развлекают страдания болящего, и он просто растягивает удовольствие.

— Могу. Но тебе это не понравится.

— Почему?

— Потому, что будет больно. Гораздо больнее, чем твои приступы. И постоянно. Хочешь?

— Нет.

Науринья встал.

— Ешь, пей и спи, Тианальт. Лунный сокол прилетел. Завтра нас встретит свита Королевского холма.

Они уже несколько ночей ехали по обжитым местам. Всюду виднелись каменистые дороги, попадалось больше людей, пару раз дорогу переходили стада белых красноухих коров и овец, внизу, в долине паслись кони.

— Королевский холм, — указал вперед Науринья, и Вирранд посмотрел туда, где вдалеке чернела поросшая лиственным лесом круглая вершина. Наверное, летом тут невероятно красиво. Внизу открывалась пологая широкая долина, прошитая реками, а к северу от них спокойно светилось большое черное озеро.

— Мы будем ждать здесь, — приказал Науринья. — У Горького озера.

Вирранд сидел у костра на большой кожаной подушке, укутавшись в мех. Это был костер для него и предводителей отряда — Науриньи и молчаливого, всегда остававшегося в тени Адахьи. Воины расположились у костров чуть поодаль, слуги подносили старшим вино и мясо.

Вирранд смотрел на отражавшиеся в озере звезды. Небо расчистилось, хотя и ненадолго. Науринья, свободно развалившись на подушках, смотрел куда-то вдаль, за еле различимые черные на черном горбы холмов.

У воинского костра весело переговаривались и пели. Вирранд еще не слышал песен Ночных, а ведь про Ночных певцов среди народа Дня ходили невероятные легенды. Даже барды-певцы, от песен которых перед глазами рождались живые картины, с почтительным придыханием говорили о певческом искусстве Ночных. Но певец у костра либо был не из певческого цеха, а так, либо песня была не из тех, которые приносят волшебство. По крайней мере, эту песенку Вирранд при дамах петь не стал бы.

— Госпожа! — вдруг прошептал Науринья и вскочил. Вирранд проследил его взгляд. Никто не заметил, как подъехали всадники. Женщина с лунно-белыми волосами сидела верхом на белой кобыле и слушала песню. Медленно падали снежинки со вновь затянувшегося облаками неба. За ней неподвижно стояли воины. Свита, понял Тианальт. Науринья подошел к женщине, поклонился, и та медленно повернула лицо в сторону Тианальта.

***

Королевский Объезд приближался к Мертвому холму. Это был необычный объезд, потому, что король спешил. Он велел оповестить, что не будет останавливаться ради долгого гостеванья, и да простят его хозяева. Недолго они побыли в холме Ущербной Луны — всего две ночи, одна ночь была отдана пиру, а вторая — беседам со стражами, охотниками, магами и разведчиками, ходившими в земли Дневных. Арнайя Тэриньяльт был в далеком походе — по королевскому приказу. Ринтэ не хотел думать об этом — он тосковал по Арнайе. И еще его мучила совесть.

Такой же короткой будет встреча и в Закатном холме. А с хозяевами Мертвого холма лучше никому не встречаться.

Мертвый Холм сейчас был настолько мертв, что это становилось подозрительным. Выработанное веками, наследное чутье стражей говорило о том, что эта пустота страшнее лезущих из Провала тварей.

— Что-то будет, — говорили они. — Что-то будет.

Только вот что? Это было невыносимее всего.

Ринтэ спустился в пустые коридоры в корнях холма. Пасть Провала здесь давно была мертва, как и сам холм. Твари не появлялись здесь, сколько он себя помнил. Даже твари знают смерть и боятся ее.

Ринтэ обходил холм посолонь изнутри. И казалось ему, что тот, погребенный в старину в холме, его нечестивый хозяин, которому вогнала заговоренный меч в сердце его собственная сестра, следит за ним, слушает его шаги и дыхание.

"Я здесь владыка", — повторял в душе Ринтэ.

Они вышли из-под холма, и Ринтэ объехал холм еще поверху, на белом королевском коне, с обнаженным мечом в руке. Шестнадцать лет назад он после такого упал в обморок. А теперь — теперь он выдержал. Ринтэ усмехнулся. Загордиться, что ли? Сейчас времена уж никак не лучше, а он объехал холм дважды — и ничего.

Или это тоже дурное предзнаменование?

Или правда, что все меняется? Что расползается основа и рвется узор?

Но ведь это гибель всего. Значит, надо найти хоть какую-то постоянную опору. Те простые, самые начальные основы бытия… Но кто их знает? Разве что боги. Но кто спросит богов?

— Делай свое дело и не гадай, — пробормотал он себе под нос. — Настанет беда — будем драться.