И всё же Ньют не переставал удивляться тому, насколько Томас нынешний отличался от самого себя, танцующего с Алби крамп. Здесь, наедине со своим солумейтом, Томас оставался добродушным и открытым, иногда чуть смущённым, когда показывал очередную поддержку и как-то по-особенному придерживал Ньюта то за талию, то за руки, отчего у второго мурашки по телу бежали.

— Танцевать с тобой — одно удовольствие, знаешь? — сказал однажды Томас, когда они станцевали выученную часть танца и отдыхали у зеркала.

Ньют довольно улыбнулся, подсел чуть ближе и пихнул соулмейта плечом.

— Неужели? — переспросил он. Томас кивнул. — Пожалуй, ты тоже ничего.

Ответом послужил лишь короткий смешок. Немного горький, если прислушаться.

— Так когда у вас выступление будет? — спросил Томас, ненавязчиво сменяя тему. — Ну, чтобы я знал, когда идти в кассу и брать билет на первый ряд.

— Почему на первый?

— Проще цветы дарить. — Томас подмигнул. — Вот я поднимусь к тебе на сцену, вручу роскошный букет сорванных с клумбы ромашек и ка-ак поцелую всем на зависть! Пусть знают, что этот талантливый премьер — мой соулмейт.

Ньют заливисто рассмеялся ещё при упоминании ромашек. Да уж, назвал на свою голову первые пришедшие на ум цветы своими любимыми. Хотя, на самом деле, любимых цветов у него не было.

— А ты не смейся! — с притворным возмущением воскликнул Томас. — Радуйся, что не с красными розами, а то вдруг кто-то в зале, помимо меня, будет знать язык цветов.

Ньют удивлённо взглянул на него и придвинулся ещё ближе. Слышать, что Томас знает язык цветов, было как минимум необычно. Он-то думал, что такая вещь умерла ещё в 19 веке вместе с аристократами, и тайное значение букета каких-нибудь магнолий на сегодняшний день никому не интересно. «Может, Томас в детстве хотел стать флористом?» — подумал Ньют и сам чуть не рассмеялся от одной только мысли.

— И что же означают ромашки? — спросил он.

— Чистоту и юность, а красные розы — страстную любовь. — Томас поднялся с места и протянул Ньюту руку, при этом подмечая, как щёки его родственной души вспыхнули. — Давай ещё разочек прогоним, до конца совсем немного осталось выучить.

Страстная любовь, значит? Ньют почему-то не особенно удивился, хоть и смутился, и это немного пугало. Не он ли сам говорил, что боится ответственности? Но разве стоит бояться разочаровать человека, который знает тебя лучше всего на свете, даже с учётом того, что вы и встретились-то всего пару месяцев назад? Ответ: нет, потому что он и без того знает, что от тебя ожидать… наверное.

Ньют принял протянутую руку, легко поднялся и подождал, пока Томас включит музыку. По правде говоря, Ньют не до конца понимал, почему самые красивые танцы легко ставятся под грустную песню или мелодию. В любом случае, после начала их репетиций Ньют действительно начал жалеть, что его соулмейт — не хореограф. Такие таланты на дороге не валяются. Причём метод преподавания у Томаса был другим, нежели у Джона Маскетти, который сначала высказывал все свои требования, а уже потом начинал что-то делать. Томми же, казалось, вообще было наплевать на свои требования до тех пор, пока его партнёр (раньше это слово почему-то так не смущало, как сейчас) не выучит минимум половину танца.

К слову, о танце. Ньюту только сейчас начало казаться, что он чересчур гейский.

Серьёзно, сама концепция двух танцующих парней изначально не внушает доверия, а если посмотреть на то, как крепко и в то же время осторожно держал его Томас во время поддержек, как близко было его лицо во время одного движения, как Ньют сам обхватывал руками его шею в какое-то мгновение и смотрел в карие глаза напротив — всё это было пропитано чем-то неоднозначным, хотелось прочитать всё это между строк… но ведь они не в чёртовой книге, не так ли?

У Томаса, определённо, была особенная способность выбрать песню, от слов которой то мурашки бегут, то ты сам выпадаешь из реальности, задумавшись о чём-то важном. Когда Томас проводил рукой по скуле Ньюта, а сам он ощутимо пихал его в плечо, слух ласкали любимые строчки из всей песни: «Ты всё ещё можешь быть тем, кем хочешь».

Раз — и руки Ньюта резко обхватили его лицо.

Два — Ньют наклонился, пальцы сжали талию Томаса под самыми рёбрами.

Три — Томас шагнул вперёд. Выпирающие позвонки Ньюта надавили на плоский живот.

Четыре — они стиснули друг друга за локти, словно упадут, если хоть ненамного ослабят хватку. Музыка продолжала играть, но дальше они не учили. Выпрямившись и словно нехотя отпустив друг друга, Томас отошёл выключить музыку, а Ньют расслабился и стёр запястьем пот со лба.

— Я посмотрел в зеркале, что мы творим, — размеренно и тихо сказал Томас, едва песня оборвалась. — С каждым разом у нас получается всё лучше.

— Вот и славно, — пожал плечами Ньют, упершись руками в бока. — Значит, к июлю сможем записаться на участие в «Ты думаешь, ты умеешь танцевать?» Как я слышал, там собираются вводить новый сезон только для пар-соулмейтов.

Томас повторил его позу, хотя весь его вид прямо кричал об удивлении и скептицизме.

— Ты серьёзно?

— Да мы там фурор вызовем, я тебе говорю!

— Серьёзно? — всё ещё не поверил.

— Да, я серьёзно!

— Ты серь…

— Заткнись, Томми.

***

Минхо всё же вернул автобиографию Кшесинской, признавшись, что так и не открыл её. Ньют, честно, не удивился. На самом деле, Ньют был рад, что его лучший друг решил навестить его, но по совсем другой причине.

— Как там твоя родственная душа? — чинно поинтересовался Ньют, держа у губ новенькую кружку, которую ему подарил Томас через пару дней после того, как Ньют рассказал ему историю с ожогом.

Минхо, вальяжно развалившись на стуле и надкусывая эклер с заварным кремом, несколько штук которых так удачно купила Анна сегодня утром, пожал плечами:

— Еду к ней в январе.

Ньют хотел было спросить: «Серьёзно?» — но мысленно приказал себе прикусить язык, так как вспомнил Томаса, который вчера его до невозможного доконал этим вопросом. Решил промолчать.

— А что?

— Ничего. — Ньют пожал плечами. На несколько секунд повисло молчание: Минхо, конечно, что-то заподозрил, но лезть не стал, так как сам понимал, что Ньют быстро расколется. — Я хотел тебя спросить кое о чём.

— Я весь внимание.

Ньют поставил кружку на стол и облизнул обожжённые горячим чаем губы.

— Скажи, у всех соулмейтов рано или поздно проскакивает такая искра, которая к чертям сжигает всё вокруг?

Минхо усмехнулся.

— У соулмейтов такая искра проскакивает сразу, — выдал он, искренне забавляясь нахмуренным лицом лучшего друга. — Вот только сразу ли эта искра разгорится или же через три года, зависит от самих партнёров. А что такое, Ньют? Неужели Томас в этом пожаре сгинул без конца, а сам ты уже не справляешься?

Кажется, Ньют нахмурился ещё больше.

— В смысле?

Минхо не спешил отвечать. Он снова откусил чуть-чуть от эклера и облизнул испачканные кремом уголки губ.

— Ну, — продолжил Минхо, прожевав сладость. — Все знают, что родственные души, если им всё же удалось встретиться, растворяются в своей любви без остатка, как бы ванильно это не звучало, но всё же. В паре с другим человеком, не твоим соулмейтом, такого не происходит. Томасу хватило всего пару раз посмотреть, как ты танцуешь, чтобы это произошло. Радуйся, что хоть у меня глаза на своём месте, в отличие от некоторых!

Ньют не стал реагировать на обращённую на него шпильку. Кажется, он даже позабыл о том, что чай всё ещё горячий. Теперь обжёг ещё и язык.

— И что теперь делать? — спросил он, скорее рассуждая вслух, нежели действительно спрашивая Минхо, но тот, казалось, не понял этого.

— Ждать подходящего момента, как ты и любишь делать.

Действительно, самым большим отличием Ньюта от Минхо было то, что он никогда не действовал опрометчиво, необдуманно или в порыве какой-либо эмоции. Он всегда старался держаться хладнокровным (если, конечно, не считать смущение — тут уже никуда не деться) и как можно более трезво оценивать происходящее. Наверное, именно по этой причине Ньют позвал советоваться именно Минхо, потому что знал, что одна голова хорошо, а две — лучше.