Ньют пожал плечами и сцепил руки замком за спиной.
— Это довольно редкое явление, когда на пуантах танцуют мужчины. Похоже, вы собрались произвести там фурор, а я люблю эффектные появления. — Ньют улыбнулся в довесок своим словам.
— Отлично! Именно такой настрой мне больше всего по душе. Я постараюсь тебя надолго не задерживать, чтобы молодому человеку за дверью не было особенно скучно, — выдал несколько несвойственную ему во время репетиций реплику Джон Маскетти, наблюдая, как у Ньюта загораются скулы. — Сегодня мы вспомним твоё соло, а завтра уже будем работать на пуантах. Подготовишь их на завтра?
— Конечно, — сказал Ньют, поправил лямки облегающей белой майки и встал в исходную позицию в самом начале танца.
Его преподаватель ничего не сказал по поводу его формы, что странно. Обычно танцорам не позволялось приходить на тренировки в спортивных штанах, пускай даже с резинками в нижней их части — в свободной одежде не видно некоторых вещей, имеющих огромное значение: прямую спину, например, или втянутых коленей. Хотя, возможно, Ньют заработал нужный кредит доверия для такого, что вряд ли.
— Ты размялся перед занятием? — спросил Джон в середине тренировки. Ньют покачал головой, тяжело дыша и согнувшись. — По тебе видно. Ну, твоя вина, если завтра будут ноги болеть. Давай ещё раз с того же места.
Его соло представляло собой некую смесь балета и современного танца, что Ньюта очень радовало — он обожал контемп. Правда, в одном моменте он постоянно запарывал переход от туров (2) в продвижении на шене (3), но это поправимо.
В конце занятия Джон Маскетти три раза подряд заставил Ньюта станцевать весь танец от начала и до конца, а всё из-за чёртовых шене, а после протянул Ньюту сшитые для него пуанты, назначил время следующей репетиции — завтра, в десять утра, чтобы потом весь день был свободен — и вышел. Томас не был готов к резкому хлопку двери и дёрнулся, но мужчина не обратил на это внимания, к счастью.
Почти сразу из зала вышел Ньют, уставший, тяжело дышащий и ужасно мокрый от пота. Он стёр пот своей майкой, совершенно не чувствуя какой-либо брезгливости, а затем достал из рюкзака бутылку воды и жадно осушил её почти за полминуты.
— Вижу, репетиция прошла в самом сложном режиме, да? — спросил Томас, разбавляя тишину и убирая телефон в карман худи.
— Вроде того, — ответил Ньют между тяжёлыми выдохами. — Хочешь пройти в зал? Мне надо набрать воды, а затем приготовить пуанты на завтра. Мы ведь не торопимся никуда?
— Ну, у тебя встреча со своими через полчаса…
— Ну ничего, припозднюсь немного, не убудет. Заходи давай, только сними обувь. Я сейчас приду.
Когда Томас прошёл в зал, он почувствовал слабый запах пота. Он открыл окно, а затем прошёл к танцевальному станку. Провёл на нему рукой, чувствуя некий трепет в груди.
«Кто бы мог подумать, а ведь мы с Алби мечтали именно о такой студии…»
На зеркале у противоположной стены виднелись отпечатки пальцев и ладоней, и Томас очень живо представил, как танцоры прислонялись спинами к этому зеркалу, устраивая себе передышку на минутку. Он прошёл на середину зала, где наверняка тысячу раз стоял Ньют, и, смотря на себя в зеркало, поднялся на полупальцы. Отвёл правую ногу вперёд и через деми-ронд (4) сделал поворот вокруг себя. Он шагнул по диагонали вперёд, вынес левую ногу и повернулся на сто восемьдесят градусов. Чуть опустил рабочую ногу и через полукруг по воздуху перевёл вперёд. Его движения не были похожи ни на один уличный стиль, это был чистый контемп, по которому Томас с самого детства невероятно тащился, но не танцевал ввиду отсутствия возможностей. Если говорить откровенно, Томас грезил о студии ради того, чтобы он мог танцевать в просторном и светлом зале то, чего душа просит, не думая о каких-либо уже существующих движениях. Контемп — это стиль, который не нуждается в чётко выверенных движениях, потому что каждый танцует от души, а у каждого она своя.
Томас не сразу заметил, как вошёл Ньют.
— Ты очень красиво танцуешь, — тихо сказал он, и Томас тут же остановился с таким видом, словно его поймали на чём-то постыдном. — Правда. Это настолько отличается от того, что ты мне показывал днём, что я… глубоко впечатлён.
Ньют сидел на полу в позе лотоса, его спина была идеально прямая, а сам он смотрел на Томаса наивным и восхищённым взглядом.
— Спасибо, — ответил ему Томас и отвернулся к окну. Однако он почти тут же развернулся и сел рядом с Ньютом. — Что ты собираешься теперь делать?
Ньют указал рукой на лежащие рядом пуанты и те вещи, которые он купил сегодня.
— Надо немного размять стакан, потом сломать стельку, пришить ленты и резинку, а ещё кое-что распороть и переделать. Вообще, я сначала хотел пришить пятаки, а потом передумал и решил лучше сделать небольшие стежки на вот этом углу между стаканом и пятачком, — Ньют провёл пальцем по этому месту. — Не думаю, что это займёт больше сорока минут, а ребят я уже предупредил, что опоздаю.
Ньют открыл бутылку воды и аккуратно налил немного на самую широкую часть стакана, чтобы смягчить гипс внутри и хорошенько размять его. Он тысячу раз видел, как почти то же самое делают Кира и другие балерины в его труппе, да и он сам делал это несколько лет назад, когда его преподаватель впервые загорелся идеей поставить танец, в котором парни будут танцевать на пуантах. Правда, через некоторое время он отказался от этой идеи, потому что большинство выбранных ребят не смогли удовлетворить требования своего хореографа. Теперь же Ньют был рад, что у него появилась возможность сделать то, о чём давно мечтал. На большой сцене.
Томас наблюдал за его сосредоточенным видом и ничего не говорил. У Ньюта чёлка иногда спадала со лба, и он постоянно убирал её за ухо, но это мало помогало. Ньют с силой надавил на смоченную часть стакана, и Томас услышал чёткий хруст размягчённого гипса.
Затем Ньют вывернул наизнанку пятку у пуант, потянул вниз и сорвал ткань со стельки. Томас слегка дёрнулся от неожиданности.
— Помнится, когда мне было восемь, я впервые увидел, как девушки из старшей группы подготавливали пуанты для выступления, — заговорил Ньют тихим и медленным голосом, чуть ли не срываясь на шёпот. — Для меня было кощунством как-то портить их изначальный вид. Они казались для меня… прекрасной иконой, наверное. Потом я увидел в этом какую-то философию. — Ньют с силой надавил на стельку, и она с треском разломилась пополам. — Не сломав что-то изнутри, ты никогда не достигнешь чего-либо.
Томас поднялся с пола и медленно подошёл к станку. Он аккуратно провёл по нему пальцами, ухватил покрепче и медленно положил на него ногу. В районе четырёхглавой мышцы бедра заныло, но он не обратил на это внимания. Томас посмотрел на себя в зеркало и замер.
— Я всегда считал, что у танцоров балета высокий болевой порог, — сказал, наконец, он. — У них есть что-то, чего нет у обычных людей, и они живут с болью каждый день. Я никогда не мог представить, как они уживаются с таким образом жизни, что боль для них становится близкой подругой.
Томас снял ногу со станка, но не отнял от него руки. Он видел в зеркале, как Ньют на пятачке накладывает небольшие стежки иглой с бледно-розовой ниткой.
— Я помню, когда мне было пятнадцать лет, я однажды проснулся утром и не мог пошевелиться от боли во всём теле. Такой, словно все мышцы заныли после тяжёлой работы. Теперь я, кажется, понимаю, почему это произошло.
Томас отвернулся от станка и вернулся к Ньюту. Он присел напротив него в расслабленной позе, сгорбив спину. Тот не взглянул на него и ещё сильнее опустил голову. Томас мог видеть кончики покрасневших ушей.
— Мне жаль, — Ньют сорвался на шёпот. Он надел пуанты и принялся прикладывать к ним ленты, чтобы понять, в каком именно месте их лучше пришить.
Ньюта успокаивало это занятие, оно внушало ему умиротворение, и вся боязнь сделать что-то не так бесследно исчезла. Руки больше не тряслись.
— Это затягивает, — сказал Томас.
