Дон подал ей туфли. Она приняла сначала левую, затем правую. Она протянула сигарету своему ночному знакомцу. Он принял ее, дымящуюся, из ее рук, пока женщина надевала вторую туфлю.

– Затянитесь, – что–то в голосе этой женщины говорило о том, что она не привыкла к отказам. – Будьте же мужчиной.

– Проявление аутодеструктивного поведения не входит в мои привычки, – с этими словами он протянул ей сигарету.

– И все равно. Вы часто поддаетесь соблазну? По глазам вижу, что нет. У вас чудесные глаза, между прочим, – ответила женщина, с нескрываемым разочарованием приняв сигарету обратно. – Вам часто это говорят?

– Нет. Ни разу не слышал.

Небо было черным, плотным, оно висело низко над двумя собеседниками, казалось, ее сигарета была единственным источником света, даже ярче далекого фонаря на другом конце переулка. Ночь сгущала краски, вселяла в смятение в души ночных гостей под плотным черным покрывалом.

– Как Ваше имя?

– Меня зовут Донателло.

– Рада знакомству, – она протянула ему руку.

Поколебавшись секунду, он рассудил, что эта женщина достойна большего, чем простое рукопожатие. Повинуясь неведомому порыву, Донателло, взял ее руку и невесомо коснулся тыльной стороны ее ладоней кончиками своих губ.

– Да Вы джентльмен, Донателло. Такое сейчас не часто встретишь среди мужчин.

Разумеется, если они не гомосексуалисты. А вы, с гомосексуалистами не водите знакомств?

– Не имел чести.

– Вы многое теряете. Я могла бы познакомить вас с моим другом Джереми. Это он выбирал для меня туфли, которые Вы с таким интересом изучаете уже больше двух минут.

– Простите, мэм.

– Не извиняйтесь, – она выпрямила спину и проговорила это, приподняв подбородок, – Вам это не к лицу. Я могу задать нескромный вопрос?

– Не уверен, что это будет уместно, – ответил Дон и, подумав, добавил, – мэм.

Донателло мысленно оглядывал себя со стороны. Свои старые потертые штаны, свою амуницию и ручные гаджеты, свои треснувшие очки и чешуйки на своей холодной коже. Он поежился своим мыслям, чувствуя, какое неблагоприятное впечатление он, должно быть, производил на эту женщину, хоть она этого и не показывала.

Она отвела сигарету от лица, продолжая прямо смотреть на своего собеседника. Ее глаза горели опасным огнем.

– Однако я все же задам его. Вы когда-нибудь были с женщиной?

Над их головами фонарь, покачивающийся на ветру, погас. Женщина снова потянулась за своим портсигаром.

– Никогда, – ответил он, глядя ей в глаза. Его рука тем временем снова нащупала в сумке зажигалку.

– Отчего же?

– Боюсь, наша беседа выходит за границы деликатности, мэм, – ответил он, поджигая ей сигарету.

– Я никогда не встречала никого, обладающего подобной наружностью говорил бы столь же учтиво. И все же я настаиваю, – она коснулась своих волос.

– Кажется, ответ написан у меня на лице, … мэм. Я не похож на человека и никогда не использовал чье–либо тело для своего удовольствия.

– Что ж, повторю это снова: Вы многое теряете. А знаете, что? Приходите ко мне в эту субботу, я арендую небольшую студию. Приглашаю Вас к своему окну.

– Я вынужден, …

– Согласиться на мое предложение, разумеется, – безапелляционным тоном ответила за

Донателло женщина. Дым сигарет окутал ее фигуру. – Что ж. буду ждать.

Она протянула Донателло, застывшему в робком безмолвии, свой портсигар.

– Возьмите, – спокойно сказала она.

Донателло повиновался.

– Если передумаете, заходите, чтобы просто вернуть его. Это дорогая вещь, не выбрасывайте ее… если вдруг передумайте. – с этими словами она развернулась, направляясь в прочь из переулка.

– Вас проводить, мэм?

Она плавно обернулась.

– О, нет. Спасибо. – она кивнула в сторону противоположного конца переулка, где ее, должно быть, все еще ждала машина. – Дальше я сама. До встречи, Донателло.

Вторник…

Донателло сидит за столом. Его локти уперлись в столешницу. Он обхватил голову руками, очки лежат справа, оправа новая, коричневая, форма квадратная – ни намека на изоленту. Боль терзает переносицу, все его тело охвачено дрожью, Дона лихорадит: если бы на нем сейчас был галстук, он бы ослабил узел, чтобы было легче дышать. Эта женщина не выходила у него из головы. Он ел, а у него перед глазами были изящные своды ее босых стоп; он тренировался и снова видел перед собой ее тонкие аристократические руки, дымящуюся сигарету, зажатую между пальцами. Звук ее голоса, отпечатавшийся в его памяти, бросал Донателло в дрожь. Он не знал, куда себя деть, он ничего не мог делать, стараясь всеми силами сладить с собственными чувствами по отношению к этой женщине. Она была его наваждением, его самой смелой фантазией.

Среда…

Он еще больше замкнулся в себе, избегал любых разговоров. Дон не выпускал из рук ее портсигар. Он осмотрел его целиком, много раз пересчитал сигареты. Когда он впервые открыл его, внутри серебристой коробочки он нашел ее визитку. На ней был только адрес. Он сразу запомнил его, а позже повторял его про себя даже во сне. Он был смущен и сконфужен, в его голове образ этой женщины пульсировал в ярко-красной рамке.

Четверг…

Умник считал дни, по ощущениям, растянувшиеся на годы; он то откладывал портсигар в ящик своего стола, то через минуту снова бросался к нему, как мать к плачущему ребенку, извлекал серебристую коробочку из-под кипы бумаг и прижимал его к пластрону. Он не мог решиться, в то же время он не мог признать, что эта женщина по-настоящему заинтриговала его и он никак не сможет выкинуть ее из головы, если отринет ее предложение, зная, что она будет ждать его появления.

Он видел ее во сне, снова и снова он поджигал ей сигарету, снова вглядывался в ее холодные, точно мраморная плита, черты лица: широко раскрытые светлые глаза, алые губы и выразительные скулы. По ночам он просыпался в поту, тяжело дыша, его голова кружилась, а кровь пульсировала в жилах так неистово, что уже к пятнице Донателло почувствовал себя выжатым, точно лимон.

Суббота…

Она пригласила его к своему окну, но что ждало его внутри? Что готовила ему эта ночь? Все ли с ним будет в порядке, если он все же придет хотя бы ради того, чтобы отделаться от ее портсигара, обжигающего кожу сквозь ткань его брюк? Что будет с ним и сможет ли он жить и работать дальше так, как он привык? Все эти вопросы и многие другие бесконечно всплывали у него в голове, когда он пытался уйти в работу.

Путь к ее дому занял у Донателло в два раза больше времени, чем если бы он просто отлучился в лабораторию в город. Он узнал ее имя. Сделал несколько звонков. Стоически выдержал с десяток долгих гудков, сжав в руках стакан так сильно, что он со звоном лопнул, порезав ему пальцы. Он испытывал боль, и у нее было имя. Диана.

Поднимаясь по пожарной лестнице, он дважды едва не сорвался вниз, его руки дрожали. Найдя нужное окно на самом верхнем этаже, он сделал несколько глубоких вдохов, чтобы немного прийти в себя. Тем временем на улице уже стемнело, лишь блики, отбрасываемые яркими лампами красного цвета внутри комнаты, слабо подсвечивали площадку перед окном. Донателло заглянул внутрь через стекло. Здание бывшей ткацкой фабрики было переделано под просторное арт-пространство с минимумом декора. Даже старые ниши и крюки, оставшиеся от ткацких станков, были сохранены. Внутри царил полумрак, лишь несколько красных неоновых ламп высвечивали середину комнаты. С потолка на расстоянии вытянутых рук закрепленные на крупных металлических петлях свисали тонкие цепи, на концах которых поблескивали сталью широкие крепления, о назначении которых Донателло лишь смутно догадывался. Такие же цепочки лежали по обеим сторонам на полу.

Донателло потянулся к посоху, закрепленному сзади. Пока понятного было мало.

На середину комнаты вышла женщина. На ней был черный прозрачный халат. На лице – кружевная маска. В ее фигуре Донателло сразу узнал Диану. Его дыхание захватило.

Женщина смотрела прямо на него. Ее губы тронула игривая улыбка. Она обернулась к окну спиной, ее черный халат упал на пол. Дон внезапно осознал, что перестал дышать еще минуту назад. У него бешено колотилось сердце.