Умнику Эллин казалась маленькой беззащитной девочкой, которую хотелось крепко прижать к себе и никогда не отпускать… но он бы себе этого не позволил. По крайней мере, сейчас.
Продолжение следует…
*Гаттамелата - конный памятник кондотьера Эразмо де Нарни, по прозвищу Гаттамелата, произведение рук великого флорентийского скульптора Донателло.
========== Часть 9 ==========
“Меня зовут Хамато Сплинтер. Я и мои сыновья живем в канализации под Нью-Йорком уже около двадцати лет. Я учил своих черепашек, надеясь, что когда-нибудь они смогут быть полезны людям; конечно, они прекрасно умеют вязать, но это далеко не все. Я давно подозревал, что все четверо тайно мечтали стать людьми, беспрепятственно гулять по улицам и не бояться, что их кто-нибудь поймает для опытов и запрет в какой-нибудь секретной лаборатории; я подозревал, что когда-нибудь они смогут почувствовать, какого это - выпрямить спину и завести девушку, но когда им это действительно удалось, я был в некотором замешательстве. Сейчас, пока они наслаждаются человеческой жизнью, по секрету бегают на свидания и покупают носки, я не стану им ничего говорить, ведь потом они сами поймут, что рано или поздно соскучатся по приключениям, адреналину и панцирям. А пока они четверо, их девушки и я благодарны человеку по имени Франсуа Ноктерн де Ку-Бертен”
Донателло и Лин в ту ночь еще долго сидели на крыше, молча глядя в небо, пока девушка не заснула на плече Умника.
Осознание происходящего пришло к нему только, когда он вернулся домой и присоединился к Микеланджело, исполнявшему четырехчасовое ха-ши за то, что пропустил вечернюю тренировку. Дон вдруг понял что он сделал.
“Я - эгоист, это неоспоримо, - размышлял он, рассеянно глядя в свои старые чертежи, не понимая ни слова, ни линии, - чем я думал, когда соглашался? Почему нельзя было трезво рассудить, как будет правильно, а не лететь сломя голову на Таймс-сквер и никогда не видеть Ее… Но смогу ли я теперь забыть? И этот сонет! Кто просил меня вспомнить именно его и прочесть его именно тогда, когда она больше всего этого ждала?”
Как ни странно, Донателло меньше всего боялся, что Лин может его узнать. Это казалось ему невозможным, если взять в учет все факторы, но… тем не менее, этого все-таки нельзя было не учитывать.
Девушка несколько раз заглядывала ему в глаза в течение вечера, всякий раз ловя себя на мысли, что она определенно уже где-то видела и эти “зеленые очи”, и это лицо.
Подобное ощущение возникло и у Эйприл, когда она впервые встретила черепашек после превращения. Но поскольку она привыкла видеть их… в зеленом цвете, привыкла к их панцирям и привычке вечно таскать с собой оружие, то узнать в невысоком улыбчивом пареньке Микеланджело не вызвало у нее трудностей.
В лицах всех четверых было что-то, что отличало их от обычных парней, что-то нечеловеческое было написано у них в глазах и чувствовалось во всей манере держать себя, что-то что выдавало их, делало их уязвимыми… знаете, это люди еще называют красотой.
Известно множество случаев, когда в критических ситуациях человеческая система восприятия окружающего мира начинала работать по-иному, навсегда врезая в память отдельные моменты, черты лиц или голоса. Так произошло и с Эллин. Она привыкла думать, что ей привиделись “зеленые люди”. Но теперь, познакомившись с Донателло, она все чаще стала сомневаться в том, что ей “показалось”. Смущало только отсутствие панциря и нормальный цвет кожи.
Утром девушка проснулась на диванчике в комнате сестры, заботливо укутанная в большую джинсовую куртку. Эллин легко распахнула широкие серые глаза, удивившись тому, как быстро ее отпустил крепкий волшебный сон; девушка огляделась вокруг: в комнату через окно свободно проникали теплые солнечные лучики, освещая интерьер небольшой светлой комнаты, где в нескольких шагах от окна, справа, стоял деревянный письменный стол на резных округлых ножках, а на полу перед мягким диванчиком лежал светлый ковер с длинным ворсом, приятно щекотавшим пятки всякий раз, когда на него наступали. Лин почувствовала на своих плечах знакомую ткань - его джинсовка. Она зажмурилась, припомнив события вчерашнего вечера. Блондинка притянула к себе джинсовую куртку, втянув запах жесткой темно-синей ткани. Стоп!
“Если он оставил здесь куртку, значит, он еще вернется!” - подумала Лин, и на ее губах заиграла улыбка, а в глазах появился радостный блеск.
Тем же “звездным вечером” в квартире корреспондентки Эйприл О’Нил ее владелица и Темперамент мыли посуду.
Всякий раз вспоминая знакомство с родителями потом, Эйприл ругала себя за то, что весь тот вечер говорила и делала не то. Ей казалось, что она была недостаточно внимательна к Рафу и его участию в вечере (совершенно позабыв о Микеланджело. Это ее почему-то нисколько не смущало). Девушка чувствовала себя более рассеянной, чем обычно: она перестала замечать вокруг себя людей, в разговоре легко теряла нить, чувствовала, как предметы вокруг нее растворялись, сливаясь в одно сплошное… хм, зеленое месиво.
И вот после тяжелого рабочего дня Эйприл O’Нил выходила из здания, по пути прощаясь с коллегами, сопровождавшими ее в лифте:
- До завтра, Стэйси! Доброй ночи, Эстебан.
В руках девушка несла коробку из темного картона, доверху наполненную материалами, отрывками статей, оторванными “бесполезными маленькими ручками” кошек из Чайна-тауна и старыми аудио-пленками. Она собиралась взять такси и доехать домой без приключений. Но, как видно, ей было не суждено прожить жизнь, как нормальному человеку, пока из нее не исчезли бы все черепашки… ну, или хотя бы вот эта.
- Эстебан? - скептически спросил знакомый хрипловатый голос позади Эйприл.
Девушку почувствовала, как легкие больно обожгло, отчего стало невозможно дышать, сердце замерло, она обернулась, стараясь придать себе невозмутимый вид.
- Он испанец.
- Оу, испанец… Хм, что ж, я не испанец, но у меня немного итальянское имя. Здравствуй, Эйприл.
Девушка была рада его видеть. Она устало улыбнулась Темпераменту, который поджидал ее поодаль, облокотившись спиной о мотоцикл. Мотоцикл? Ах да, пару лет назад они с Донателло ведь несколько месяцев собирали его из запчастей старых и абсолютно негодных консервных банок, когда-то носивших гордое имя “Harley Davidson”.
Эйприл с интересом посмотрела на “стального коня”, а затем на Рафаэля: неизменная черная рубашка, выглядывающая из-под тонкой кожаной куртки, и темно-синие джинсы украшали его прекрасную спортивную фигуру, его темные волосы были растрепаны ветром, а в глазах плясали чертики; в руках он держал мотоциклетный шлем.
- Я мог бы… тебя подвести. - сказал он, посмотрев на девушку исподлобья.
- Да!
Темперамент показал девушке Нью-Йорк с другой стороны, с той, о которой Эйприл и не подозревала, он дал ей возможность увидеть город его глазами: мерцающие неоновые щиты, сменяющие друг друга с огромной скоростью, и учащенное сердцебиение, жажда скорости и свист ветра в ушах, адреналин и свобода - да, в этом был весь Рафаэль. Однако, беря в учет безумную (с легким оттенком маниакальности) любовь Эйприл к криминальным преступлениям, приключениям и тот факт, что ее лучшими друзьями некогда были четверо парней с большими панцирями из канализации, то можно резюмировать - ей понравился мир Бунтаря. Она всегда относилась к нему по-другому; девушка хорошо дружила с Донателло, находя в нем прекрасного собеседника, была в доверительных отношениях с Леонардо (и в глубине души жалела его за то, что он вел себя чересчур ответственно, отчего часто страдал), а Микеланджело… ну что с него взять? Он мог подружиться с кем угодно, если хотел. Но вот Рафаэль… А все просто: Темперамент всегда сторонился ее общества, никогда с ней не разговаривал и старался лишний раз не оказываться с ней рядом, постоянно куда-то исчезая.
