Побрызгавшись одеколоном, выключаю музыку и вытаскиваю ключи от машины: за это время я окончательно протрезвел. Я еще не успел остыть после сегодняшней руготни, поэтому со злостью ударяю по двери. Она распахивается, и я сразу натыкаюсь на эту чертову Иден.

Она смотрит на меня испуганно. Замечаю, что у нее красивые, светло-карие глаза с золотистым оттенком.

– Привет, – повторяет она. – У тебя неприятности?

Ох, какой голос! Моргаю, пытаясь придать лицу равнодушное выражение, чтобы Иден не догадалась, насколько сильное впечатление на меня производит.

– Пока, – небрежно бросаю я и, быстро спустившись на первый этаж, выхожу из дома. Так и подмывает обернуться, но я не поддаюсь соблазну. Решено: я не стану общаться с этой девушкой.

Веселье на лужайке продолжается. Сзади доносится музыка и смех гостей. К счастью, никто меня не замечает, поэтому я спокойно забираюсь в машину и завожу мотор. Вообще-то мама не стала бы снова затевать скандал, даже если бы увидела, что я уезжаю. Она все мне прощает.

Прежде чем тронуться, я еще минуту сижу, облокотившись на руль, и размышляю, не написать ли Тиффани. Наверное, лучше ее предупредить. Вздохнув, достаю телефон и набираю: «увидимся на вечеринке». А потом жму на газ.

Пятью годами ранее

Труднее всего – заставить себя приблизиться к серебристому «Мерседесу» отца. Плетусь, еле волоча ноги, судорожно вцепившись в лямки рюкзака. Чувствую на себе грозный взгляд отца. Дорога в школу занимает десять минут, и он явно готовится высказать по пути все, что обо мне думает. Зачем же мама показала ему записку?

Стараясь не встречаться с ним глазами, открываю дверь и забираюсь на переднее сиденье. Кладу рюкзак на колени, пристегиваюсь и принимаюсь изучать собственные кроссовки.

Отец вздыхает и, заведя мотор, жмет на газ. По радио описывают обстановку на дорогах. Отец увеличивает громкость и, услышав о сорокаминутном заторе на автостраде, по которой он ездит на работу, стонет, как от зубной боли. Я и так с самого утра испортил ему настроение, а тут еще пробки… Теперь он рассержен еще больше. Выключает радио и принимается за меня.

– Ну, и что ты придуриваешься? Ему, видите ли, нездоровится! Чушь собачья!

Искоса смотрю на него. Отец, уставившись на дорогу, качает головой. Физически ощущаю, как его гнев растет, уплотняется, заполняет пространство вокруг.

– Мне… мне было лень идти на физкультуру, – вру я, изумляясь, как же он сам не понимает истинную причину. – Не люблю бегать.

– Чушь собачья! – повторяет отец. – Это что, подростковый бунт? Проверяешь меня на прочность?

– Н-нет. – Я начинаю заикаться. Дергаю рюкзак за и без того потрепанные лямки, пытаясь сочинить еще какое-нибудь оправдание. Похоже, нужно сказать правду. Иначе живым мне отсюда не выбраться. Зажмуриваюсь. – Я не проверяю. Я просто… ну, из-за раздевалки… – Закусываю губу и, затаив дыхание, жду ответа.

– Что с раздевалкой?

Зажмуриваюсь еще сильнее. Надеюсь, отец по-прежнему следит за дорогой, а не за мной. Во рту пересыхает, и каждое слово дается с трудом.

– М-м… не хочу, чтобы… чтобы меня расспрашивали…

– О чем?

Открываю глаза и, растерянно глядя на него, лепечу:

– Папа… ты же знаешь, о чем.

– Нет, – твердо возражает он. – Понятия не имею. Не о чем тебя расспрашивать.

Невероятно. Должно быть, отец просто делает вид, что не догадывается. Или он сошел с ума?

– Угу, – невнятно соглашаюсь я и, замолчав, начинаю яростно теребить и так измочаленные лямки рюкзака. За всю дорогу отец ни разу на меня не взглянул. Надеюсь, потому что ему стыдно, а не потому что плевать.

– Значит, сегодня у тебя математика?

Киваю. Отец останавливается перед знаком «стоп». Дорога свободна, однако вместо того, чтобы ехать дальше, отец ставит машину на ручной тормоз и, наклонившись ко мне, отбирает рюкзак. Покопавшись в нем, достает листки, на которых было задание по алгебре на следующую неделю, и начинает их просматривать. Не представляю, что он там ищет.

– Как только вернешься домой, сразу же садись и решай уравнение, в котором допустил ошибку, – спокойно приказывает он, помахав одним из обрывков. – И заново перепиши остальные примеры.

Он переводит взгляд на бумажные клочки и осуждающе цокает языком, как будто это я вчера порвал листок с домашкой. Потом сминает их в кулаке, так, что костяшки пальцев белеют от напряжения, и небрежно кидает в подстаканник рядом с переключателем передач.

– Зачем переписывать остальные примеры? – недоумеваю я, принимая из рук отца рюкзак и застегивая молнию. – Другие листки уцелели.

– Тебе нужно больше заниматься. Задание надо не только выполнить, но и перевыполнить. – Отец включает радио и трогается с места, вновь сосредоточившись на дороге.

Неужели придется снова мучиться с тридцатью уравнениями из-за одной-единственной ошибки? Вчера я просидел над ними весь вечер! Сжимаю зубы так, что челюсти начинают болеть. Отец постоянно так со мной поступает. Раньше меня удивляли его требования, теперь я привык. И все равно в душе вскипает злость. Чтобы этого не показать, гляжу на приборную панель и пытаюсь поскорее успокоиться. «Отец желает мне добра», – мысленно убеждаю я себя.

Наконец мы подъезжаем к дому Картеров, и я, как обычно, вздыхаю с облегчением. Именно в этот момент отец всегда меняет тон на дружелюбный, расплывается в улыбке и сохраняет благодушие следующие пять минут, пока везет нас с Дином в школу. Отец никогда не бывает злым при посторонних.

Как по сигналу, дверь распахивается, и появившийся на пороге Хью, папа Дина, машет нам рукой. Через пару секунд из дома выбегает сам Дин, на ходу надевая на спину рюкзак. Хью помогает ему справиться с лямками, после чего оба направляются к нам.

Так повелось с самого начала: отец отвозит нас с Дином в школу, а Хью – забирает оттуда.

Дин залезает на заднее сиденье, отец опускает стекло, чтобы перекинуться парой слов с его папой. Обернувшись и вытянув шею, наблюдаю, как Дин пристегивается. Разобравшись с ремнем безопасности, он протягивает мне руку, и мы в знак приветствия легонько соприкасаемся кулаками. Улыбаюсь ему, стараясь не прислушиваться к разговору отца с Хью.

– Ты уже подготовил реферат по естествознанию? – интересуется Дин, прислоняясь к кожаной обивке сиденья. – Мама вчера полработы за меня написала.

– Я сдал его на прошлой неделе.

Хью, прокашлявшись, сует голову в машину и смотрит на нас. На губах у него играет добрая, искренняя улыбка.

– Ну, ребята, приеду за вами ровно в три. – Он показывает нам большой палец и отходит от автомобиля.

Мне нравится Хью. Иногда я даже мечтаю, чтобы моим папой был он.

Отъехав от дома Картеров, отец закрывает окно и убавляет звук радио, чтобы легче было поддерживать беседу. Все ли хорошо у Дина в школе? А в футбольной команде? И как он намерен праздновать приближающийся день рождения? Отец буквально излучает дружелюбие. Даже не знаю, что хуже: когда он злится или когда кажется приветливым. Не могу понять, какой он настоящий.

Еще до того, как отец останавливает «Мерседес» возле школы, отстегиваю ремень и берусь за ручку дверцы. Не терпится сбежать от отца, от его постоянного недовольства и осуждения. В отличие от Дина, мне нравится в школе: здесь я могу хотя бы несколько часов побыть в безопасности.

– Хорошего дня, ребята, – натянуто улыбаясь, желает отец и, развернувшись на сиденье, дает Дину пять.

Когда мы выходим из машины, он поправляет манжеты рубашки и окликает меня:

– Тайлер!

Застываю на месте. Отец смотрит на меня, слегка нахмурившись, потом снова улыбается, на этот раз печально. Впервые за всю неделю он, похоже, чувствует себя виноватым.

– Учись хорошо. Я люблю тебя.

«Неправда, – мысленно возражаю я, захлопывая дверцу и направляясь к школе. – Совсем не любишь».

Наши дни

Еду на окраину города на вечеринку к некой Люси, которую вряд ли узнал бы в лицо. Уже почти десять вечера. По дороге я успел заскочить в винный и затариться двумя упаковками пива, а еще пачкой «Мальборо». Кассир, как всегда, закрыл глаза на то, что мне только семнадцать, но взамен стряс с меня лишних двадцать баксов. Ему повезло: я всегда покупаю именно у него. Вероятно, я его любимый клиент, если учесть, сколько от меня перепадает на чай.