– Он хочет на улице выступать, – уверенно заявила бабушка.

– Боже упаси, – воскликнула мама. – Он такой маленький!

Я часто на взрослых удивляюсь. Сначала сами всё выдумают, а потом сами же этого пугаются.

– А ты сто хотел? – спросила сестрёнка.

Она ещё маленькая и «ш» не выговаривает. А вопросы задаёт в точку и от себя ничего не выдумывает.

– Не собирался я на улице играть, я музыку подбирал, как перед новостями! – с досадой ответил я, но не сестрёнке, а маме с бабушкой. – Смотри, Анечка, как я могу. Похоже?

И не успел я начать, как Анька запрыгала и закричала:

– Похозе, похозе!

Но я все-таки сыграл мелодию правой рукой.

– Да, – сказала мама, – похоже, но лучше бы ты играл на кларнете, – и ушла.

А бабушка не торопилась. Она с улыбкой на меня посмотрела и поддержала:

– Ты правильно тренируешься. На улице играть – милое дело.

Она подняла правую руку, сжала её в кулак, как будто кому-то грозила, и чётко так произнесла: «Но пасаран!» Она немного так постояла, а потом ушла хлопотать по хозяйству.

А я сидел и представлял, как я пойду в сквер или на площадь и заиграю на гармошке развесёлую музыку, и лица людей расцветут улыбками, а некоторые прохожие даже пританцовывать начнут. Вот подрасту – и пойду играть на улицу.

Интересно, а что это такое – «но пасаран»?

Теперь Серёга часто вечером приходит к нам со своим баянчиком. Похоже, он с ним расстаётся, только когда в обычную школу идёт. Наверное, он даже спит с ним вместо плюшевого мишки. Я его очень понимаю, это подарок ему от папы. Серёжка мечтает быть великим баянистом и побеждать на всех конкурсах. А к нам приходит, потому что ему нужен слушатель, особенно Анька.

Он садится на стул, она садится в кресло напротив, расправляет платьице и… замирает. Это Анька-то, которая и ходить-то не может спокойно, а всё пританцовывает и за минуту десять раз в комнату влетит и вылетит.

Серёга такого слушателя ценил и особенно старался. Хорошо он играл. Пальцы прямо летали над кнопками.

Но в этот раз Аньки не было, мама с бабушкой взяли её к своим хорошим знакомым, а я идти не захотел.

Серёга сыграл мне новую пьесу, я его похвалил, и мы просто так сидели и молчали.

Я всегда стараюсь Серёгу развеселить. Его отца сбил в прошлом году пьяный водитель. Одни они с его мамой остались, даже сестрёнки нет. Его мама так переживала, что в больницу слегла, а Серёга у нас жил неделю. Я теперь его наипервейший друг.

– Слушай, – придумал я, – а ты можешь кукушку сыграть?

– Конечно, – фыркнул Серёга, – и сыграл: ми, до.

Я повторил и те же нотки сыграл. Но голос у моей кукушки получился немного другой, потому что гармошки настраивают не в унисон, а в розлив[6]. Серёжа опять прокукукал, я ответил. Как будто разные кукушки перекликаются.

– А мне учитель показал, как сыграть «самолёт», – решил поделиться я знаниями, нажал кнопку баса и медленно потянул меха, а потом стал тянуть их всё сильнее и быстрее и звук становился всё громче и громче.

А когда звук стал совсем громким, я начал меха сжимать, сначала быстро, потом всё медленнее и медленнее, и звук стал утихать, как будто самолёт улетел.

– Я тоже так делал, когда начинал, – подтвердил Серёга. – А ещё я играл «карандаш».

И он начал сначала тихо-тихо, как остриё карандаша. Потом стал меха тянуть посильнее и звук усилил, и затем уже играл ровно-ровно, как будто он двигается вдоль карандаша, а потом звук оборвался – карандаш закончился.

– Слушай, – вспомнил я, – а я могу коровой мычать, – потянул меха и нажал бас.

Мой друг тоже нажал бас – и замычала другая корова.

– А вот так ревёт медведь, – показал я.

– А вот так орёт осёл, – засмеялся Сергей.

– А куры кудахчут так, – задолбил я по клавишам и тоже расхохотался.

– А вот так пищат цыплята, – продолжил Серёга и стал быстро-быстро жать самую нижнюю кнопочку.

И тут меня будто что-то дёрнуло, и я вдруг заорал:

Серёга сразу всё понял и стал подыгрывать сначала правой рукой, а потом и басы добавил и тоже заорал:

Всё-таки здорово Серёга играет! И я подхватил ритм басами и нас понесло:

Мы перекрикивались и быстро с силой гоняли меха для того, чтобы было погромче.

И вдруг, одновременно остановились и уставились друг на друга. Мы не знали слов и не могли петь дальше. Мы молчали, инструменты молчали, и так не хотелось прерывать это веселье, что я сказал:

– А давай сами слова придумаем!

И опять закричал:

Серёжка подхватил:

Я тоже подхватил, и мы начала перекликаться:

И так бы мы и дальше голосили про бедного цыплёнка, если бы не вернулись мама, бабушка и Анька.

– Что это у вас за концерт, даже на лестнице слышно? – спросила мама.

Серёга молчал, смотрел в пол и сопел. Он не хотел признаваться, что играл легкомысленную музыку на своём важном инструменте, и я его понял и сказал:

– Это мы выступление в четыре руки разучиваем.

– Какие молодцы, – всплеснула руками мама и пошла на кухню, а бабушка хитро посмотрела на меня, потом на Серёгу и сказала:

– Я, Санёк, тебе потом всю песенку спою, как мы пели.

Мой папа – геолог и часто уезжает в командировки, иногда надолго, летом на месяц-два или даже три. Но он нам звонит, пишет интересные письма о тех местах, где работает, и всегда возвращается с подарками. А мама к его приезду печёт нежные кексы, и в доме сладко пахнет ванилью и корицей.

Я сам не всегда могу чётко сказать, чего я хочу. А вот папа молча всё внимательно выслушает и меня поймёт даже лучше, чем я себя сам. Когда мне было пять лет, папа подарил мне настоящий столярный набор в деревянном чемоданчике, а я только лобзик в подарок попросил. Я открыл чемоданчик и онемел от счастья, даже спасибо забыл сказать. В нём были маленькая ножовка, лобзик с запасными пилочками, коловорот со сменными свёрлами, молоток, тиски, карандаш столяра и маленький рубаночек. Все инструменты я перетрогал и решил построить домик для скворцов – скворечник. Мама мне про пионеров читала, они такие домики птицам делали.