Работа там, конечно, была лишь формальностью. Она всегда хотела быть партнером в фирме моих родителей. Ее недавняя помолвка с Фредом Грантом-младшим, сыном Фреда Гранта-старшего, из «Бенсон, Бейлор и Грант», стала вишенкой на вершине этого торта. Родители невероятно гордились своей идеальной старшей дочерью.

Ну а я… Они перепробовали все, чтобы заставить меня последовать примеру Аманды. Когда я была Кэролайн Ричмонд, до того, как стала Риган Беннетт (мое второе имя и девичья фамилия моей матери), от меня ожидали, что я буду вести себя как одна из рода Ричмондов. От меня ожидали того же, что и от Аманды. Крутиться в правильных кругах, получать правильную оценку, быть замеченной в нужных местах. Конечно, это ирония судьбы, ведь именно родители водили меня на бродвейские шоу. Но они ходили в театр, потому что так делали все богатые нью-йоркцы, а не потому, что им это было интересно. Их там можно было увидеть, особенно на аншлаговых концертах, во время которых мой отец часто спал.

Когда они поняли, что во мне просыпается интерес к театру, выходящий за рамки его использования в качестве социального инструмента, они перестали брать меня с собой. Они делали все возможное, чтобы обуздать мою страсть, даже отправили в школу-интернат, где не было программы по искусству.

И они были в восторге, когда узнали, что я буду жить в одной комнате с Джоанной Миллет. еще одним членом уважаемой нью-йоркской семьи. Наконец-то кто-то будет хорошо влиять на меня. Заставит следовать за мечтой, которую они для меня приготовили.

И которую я разбила вдребезги. Потому что, хотя мы с Джоанной и быстро подружились, обе разделяли ту страсть, которую наши родители отрицали. Мы любили Бродвей. И одинаково ощущали удушающее давление семьи, которая не понимала нас.

Я знала, что Миллеты винят меня в нынешнем карьерном пути Джоанны. Так же, как и мои родители винят Джоанну в моем. Несмотря на то, что она все еще соответствовала требованиям, предъявляемым кому-то из элитного круга — ее видели на мероприятиях, она давала случайные интервью — запуск «Дыры в стене» стало для нее приоритетным.

А когда моим родителям стало известно, что я собираюсь бросить юриспруденцию, чтобы изучать театр, они отказались платить за учебу, пригрозили отобрать у меня наследство и отдать все Аманде. Я раскусила их обман. Оставила позади деньги, фамилию и ожидания. Прошла путь от Кэролайн Ричмонд из нью-йоркских Ричмондов до безродной Риган Беннетт. Но я не смогла бы сделать это без своих двоюродных бабушек.

Они были изгнаны из семьи так же, как и я. Две незамужние тетушки моей матери никогда не тащили на буксире семейные традиции и были отвергнуты так же, как и я. Но, по крайней мере, они были вместе. Иногда я задумывалась, что было бы, если бы мы с Амандой были так же близки, как Герти и Сильвия. Но мы не были. Аманде нравилась жизнь, которую нам дали родители, и в каждом споре она была на их стороне. Единственными членами моей команды были мои двоюродные бабушки.

Они взяли меня к себе. Помогли получить стипендию для колледжа. Приходили смотреть все мои представления, а на дни рождения дарили билеты на Бродвейские шоу. Они стали для меня семьей. Потому что именно так всегда говорила Герти: «Если жизнь не дала тебе семью, ты должен создать ее сам». Так что, хотя я, возможно, и не получила одобрения родителей или сестры, но какое-то время у меня были двоюродные бабушки. И Джоанна. А теперь еще и Элли.

Я не жалела о своем выборе. Я скучала по своим родителям и Аманде, но мне приходилось постоянно напоминать себе, что я скучала скорее по мысли о них, чем по ним настоящим. Мы по-прежнему время от времени обменивались телефонными звонками на день рождения и праздничными открытками, но о помолвке Аманды я узнала из газет и была совершенно точно уверена, что на свадьбу меня не пригласят. Это вызовет слишком много вопросов, на которые, как мне было известно, они не захотят отвечать.

И это было взаимно. Только несколько человек знали историю моего происхождения и настоящее имя. Слишком много вопросов. И этого бы не было, если бы я посылала своим родителям приглашения на представления «Дыры в стене». Потому что как бы там ни было, я хотела, чтобы однажды они посмотрели на то, что делаю, и гордились бы мной. С каждой очередной постановкой я думала о том, чтобы отправить им приглашение. Но до сих пор не сделала этого, потому что боялась, что они скажут «нет», и ненавидела это чувство.

«Ради Бога, все-таки я уже взрослая. И не нуждаюсь ни в одобрении родителей, ни в их похвале».

Но я все равно хотела этого.

— Так где мы будем есть?

Голос Джоша оторвал меня от грустных мыслей. Я отвернулась от окна и увидела, что он стоит в дверях спальни, на нем джинсы и поношенная серая футболка, с мокрыми волосами и босиком. Это было удивительно интимно, и мне пришлось отвести взгляд, пока я не покраснела. Или снова не начала пялиться на него.

— А что бы ты хотел? — спросила я.

Он небрежно приподнял плечо.

— Решать тебе, — сказал он. — Я слишком голоден, чтобы выбирать.

И вот опять, этот сексуальный блеск в глазах. Блеск, который говорил о том, что он, возможно, говорит не о еде. Этот блеск, который я имела склонность неверно истолковывать, снова и снова.

Поэтому я отвернулась и откашлялась.

— Как насчет пиццы? — предложила я. — Мы вроде как славимся ею.

— Конечно, — услышал я его голос. — Давай я возьму свои туфли, и мы можем идти.

И тут зазвонил его телефон. Он посмотрел на него, и выражение его лица изменилось. И язык тела тоже. Его плечи напряглись, пальцы сжались в кулаки. Я видела, как он сжал челюсти, как дергался мускул на его щеке.

— Я с радостью подожду, — сказала я, указывая на телефон в его руке.

— А ты когда-нибудь не испытываешь этого? — спросил он напряженным голосом, костяшки его пальцев побелели.

— О чем ты?

— Радость. Ты когда-нибудь бываешь нерадостной?

— Мне нравится быть радостной, — сказала я ему. — Разве тебе не нравится быть счастливым?

— Это требует больших усилий.

То, как он это сказал, — с усталостью в голосе, покорное выражение лица — заставило меня очень опечалиться. Казалось, он был загнан в ловушку собственного горя. Собственного разочарования и гнева. Кто бы ни был на другом конце провода, он помешал ему.

— Я думаю, требуется больше усилий, чтобы быть несчастным, — сказала я. — Это требует определенных затрат. Посмотри на себя.

Джош посмотрел на себя сверху вниз.

— А что со мной?

«Ну, ты невероятно сексуален, — подумала я. — Особенно в этой обтягивающей майке и идеально сидящих джинсах».

Вместо этого я сказала:

— Ты явно напряжен.

— Я просто устал, — сказал он мне, явно просто отмахиваясь, хотя, казалось, совсем не расслабился. — Я весь день таскал мебель.

— И я ценю это, — кивнула я, но мы оба знали, что причина его напряжения никак не связана с работой, которую он сегодня проделал.

— Нам, наверное, пора идти, ты не думаешь?

Он подошел, явно ожидая, что я отойду в сторону, чтобы мы могли уйти, но я этого не сделала.

— Ты когда-нибудь пробовал медитировать? — спросила я его.

— Медитировать?

— Да, это помогает во многих вещах, в частности, с волнением.

— Я не волнуюсь, — он скрестил руки на груди.

Он стоял очень близко. Так близко, что я могла сказать, каким мылом он пользовался. Хорошее мыло. С очень, очень приятным запахом. Этот запах, в сочетании с чем-то, что, вероятно, было самим Джошем и его сексуальностью, вызывали у меня легкое головокружение. И покалывание. В местах, которые действительно заслуживали того, чтобы их покалывало, так как они игнорировались очень долго. У меня даже мелькнула мысль наклониться и хорошенько принюхаться.

— Ладно, даже если ты не волнуешься, медитация хороша для многих вещей. Давай.

Я села на пол прямо перед ним.

Не лучшая идея. Теперь мое лицо было практически возле его промежности.