Ребята так и ахнули, а я даже затылок почесал:

— Ну, Василий Николаевич, тебя можно после такого случая в волшебники записать!

Охотник только усмехнулся. Ни слова не сказав, подбросил высоко вверх свою фуражку. Ворон схватил ее на лету клювом и, взмыв в небо, стал медленно кружиться над нами. Потом, минуты через две, птица снова уселась на плечо хозяину.

Грахов спокойно высвободил из клюва Крыла свою фуражку и также спокойно, точно ничего особенного не произошло, надел ее на голову.

— Дядя Вася волшебник! Дядя Вася волшебник! — пропел высоким голоском другой приятель Грахова, Федя Косых, прыгая вокруг охотника на одной ноге, точно танцуя.

— Какое тут волшебство, ребята! — сказал охотник.

И тут он рассказал нам, как обучал черного ворона следовать за собою, носить и подавать вещи, помогать охотиться за птицами и зайцами, как в конце концов подружился с ним.

— Крыл, ребята, настоящий храбрец — он совсем не боится выстрелов, — сказал охотник. — Я стреляю, а он преспокойно посиживает на плече, точно музыку слушает.

Много забавного и поучительного рассказал нам Василий Николаевич о своем питомце.

Но прежде всего мы попросили Василия Николаевича рассказать нам о том, как вороненок попал к нему.

…Ранним утром уселся Грахов в свою лодку и поехал за топливом на остров. Ходит меж деревьев-великанов, хворост собирает. А сам чутко прислушивается к неумолчному гомону и карканью воронья.

Видит Грахов: у коряги, в траве, какой-то черный комочек копошится. «Вороненок из гнезда выпал!» — подумал Василий Николаевич. Нагнулся, осторожно взял птенца в руки и бережно положил за пазуху.

Как в сказке говорится, рос Крыл не по дням, а по часам. Он стал уже взрослым вороном, но так привязался к своему хозяину, что не отставал от него ни на шаг. Даже когда Василий Николаевич на завод шел. Большого труда стоило Грахову отучить своего пернатого приятеля от такого провожания: кому-кому, а ворону в цехе делать нечего!

Не сразу, конечно, вороненок стал гоняться за хозяином. Сперва даже дичился, боялся его, сердито косил глазами, отказывался от еды.

Любят птицы и животные не меньше человека ласку, доброе слово. Это Грахов отлично знал с мальчишеских лет. Он часами не отходил от вороненка, учил его уму-разуму. И Крыл так привык к хозяину, что не мог и дня без него обойтись. Сопровождал хозяина в пути, — то садился ему доверчиво на плечо, то с веселым карканьем взмывал вверх.

…Мы уже возвращаемся обратно в Очёр, а Грахов без устали говорит и говорит о своем пернатом друге:

— А сейчас послушайте, как ворон гонял зайца. Это было осенью. Пошел я на охоту и Крыла с собой взял. Бреду осторожно по узкой лесной тропе, а ворон надо мной кружится — не отстает. Вот выбежал на опушку чем-то напуганный заяц-русак. Встал на длинные задние лапы, огляделся кругом, меня увидел — стриганул к кустарнику. А Крыл — за ним! Загнал он зайца под куст своим карканьем, низко кружится над кустарником, как бы дожидается, когда подойду. Русак, видимо, так испугался крика большой черной птицы, что подпустил меня к себе совсем близко. Выстрел — и добыча в сумке!..

— А вот еще один случай, — помолчав, продолжает Грахов, — я только что с ночной смены вернулся, устал крепко. Съел ломоть хлеба с огурцом, прилег на кровать. Задремал… Вдруг слышу: во дворе кто-то тревожно кричит. Вскакиваю… Что такое? Никак, моего Крыла кто потревожил? Из осторожности свет не зажигаю, подхожу к окну и вижу: две тени мелькают, мечутся (луна в ту ночь ярко светила). Мысль мелькнула: «Воры!» Хватаю ружье со стены — и в сенцы. Торопился так, что кадушку с водой опрокинул…

А Крыл кричит, будто торопит меня. Распахнул я двери — слышу человеческий возглас и хриплый, какой-то странный крик моего Крыла. Выскакиваю на крыльцо и стреляю для устрашения вверх.

Слышу, хлопнула калитка и — тишина: исчезли ночные «гости». Смотрю — где мой Крыл? А он под навесом, у сарая лежит. Воры, видать, хотели моего приятеля придушить, чтоб не кричал лишку. С большим трудом выходил я ворона. И, как видите, летает себе, жив-здоров. А надо вам сказать, что мой Крыл, когда меня рядом нет, встречает посторонних людей неласково, сердито кружится над ними и даже, бывает, долбит их клювом. Вот и зашумел, когда чужие люди во дворе появились… Не испугался, значит, не струсил. Храброе сердце у Крыла!

Василий Николаевич задумчиво взглянул вверх.

— Крыл! Крыл! Сюда-а-а!

Ворон приблизился к земле и снова доверчиво уселся на плечо хозяина.

— Ишь ты… волшебная птица! — восхищенно произнес кто-то из ребят.

…Но вот и бревенчатый домик охотника. Пора расходиться по домам: темнота медленно окутывает сонную землю; накрапывает мирный дождик…

Над нами лениво, точно в полусне, кружится пернатый друг охотника. Совсем неожиданно Крыл уселся на плечо Василию Николаевичу, и мы впервые услышали внятно сказанное слово, вылетевшее из птичьего клюва: «Крылушка!» Мы шумно захлопали в ладоши, а старый охотник, широко улыбаясь (в темноте было видно, как блеснули его крепкие белые зубы), достал из кармана коробок спичек и пачку «Севера». Протягивая папиросы своему другу, Василий Николаевич сказал:

— Ну-ка, дорогой Крылушка, угости меня папиросочкой, да и про спички не забудь…

Черный ворон, склонив гладкую голову на бок, осторожно, словно боясь поломать папиросу, вытягивает ее из пачки клювом и отдает хозяину, а потом достает из коробка спичку — только одну спичку!..

— Спасибо, Крыл! — улыбается Василий Николаевич и весело подмигивает изумленным попутчикам…

…На пологом берегу ровного, как зеркало, очёрского пруда важно восседает большущий рыжий кот Кузьма. Он хмуро поводит длинными усами и смотрит вдаль.

— Кузьма!

Кот лениво поворачивает в мою сторону лобастую голову, но туловище остается совершенно неподвижным.

— Здравствуй, Кузя! Хозяина поджидаешь? Ну, давай лапу, поздороваемся!

Кот, не поворачивая лобастой головы, не отрывая от противоположного берега зеленых, огромных, как у филина, глаз, медленно, точно нехотя, подает мне свою широкую когтистую лапу. Едва слышное мурлыканье свидетельствует о том, что он рад моему приходу.

Вдали показалась быстро плывущая лодка. Это возвращается с очередной рыбалки приятель Виктор Степанович — хозяин Кузьмы.

Кот, завидя лодку, мгновенно преображается: куда девались сонливость, вялость! Подняв хвост трубой, Кузьма бросается к воде и призывно трубит — мяукает.

Не доезжая до берега метра два-три, Виктор Степанович восклицает:

— Привет, друзья! — И, стоя в лодке во весь рост, машет пожелтевшей от солнца соломенной шляпой.

Затем Виктор Степанович командует:

— Кузьма! Ко мне, да поживей!

Выхватив из ведра рыбину, мой приятель, словно играя, помахивает ею над головой и продолжает звать кота.

А Кузьма, мурлыкая и выгибая спину, облизывается, жадно поглядывая на трепещущего в руке хозяина солидного красноперого окуня.

— Кузьма! Ну, плыви же! Кому говорю! — громко зовет Виктор Степанович.

Кот минуту-две кружит по берегу, видимо, не решаясь войти в воду. Однако острое желание отведать свежей рыбки гонит его вперед.

То жалобно, то сердито мяукая, Кузьма медленно и, видать, без особой охоты, высоко вскидывая лапы, идет по воде к лодке. Вот уже его белого, с рыжими пятнами живота не видно — он под водой; вот лапы отрываются от дна, и Кузьма, борясь с небольшим течением, изо всей силы работает лапами, плывет к хозяину, руля длинным, как плеть, хвостом.

Из домика выбегают, держась за руки, мой сын Гриша и дочка Виктора Степановича — Надя. Они чуть не валятся с ног от хохота, прыгают по берегу, как заправские дикари, а Виктор Степанович, посмеиваясь, продолжает очень медленно отталкивать веслом лодку к середине пруда.