Не знаю, далеко ли мы убежали бы в тот час, если бы не черная змея, на которую я наступил босой ногой (я снял башмаки у костра, чтобы легче бежать). Холодная, как лед, и скользкая, точно мыло, змея поднялась на своем коротком хвосте и впилась в меня зелеными немигающими глазками. Я точно прирос к земле.

«Пропал!» — мелькнула мысль. Но я молчал и, не двигаясь, смотрел и смотрел на змеиную голову.

Ощетинившись и грозно оскалив острые белые клыки, Роман Полканыч молнией метнулся к змее и стал рвать ее, ожесточенно и яростно топтать сильными лапами. Змея, то извиваясь, то вытягиваясь во всю длину, кусала собаку в грудь и в морду.

Я пришел в себя и закричал: «Папа! Папа! Папа!»

Отец подбежал и прикончил гадюку палкой.

Я сразу же вспомнил о Ромчике. Его возле нас не было. Он лежал у тлеющего костра, жалобно повизгивая и зализывая ранки.

Мама только что проснулась и спросила:

— Что-то случилось?

— На Гришу напала гадюка, и Ромчик его выручил, — сказал папа и опустился на корточки перед моим верным другом.

— Спасибо тебе, пес, спасибо, — бормотал отец, а мама почему-то заплакала и стала меня целовать.

А отец словно очнулся. Он бросился к костру, подбросил в него хворосту, и костер ярко запылал. Потом отец схватил проволоку, на которой висел чайник, и сунул один конец в пламя, а другой конец обмотал мокрой тряпкой.

Я с удивлением спросил, что он делает.

— Увидишь. Держи Ромчика покрепче, чтоб не убежал. Будем его лечить, — ответил отец, покусывая губы.

Но Ромчик не собирался удирать. Взвизгивая, он катался по траве и тер лапами мордочку, на которой выступили капельки крови.

— Потерпеть придется тебе, Ромушка, потерпеть, — ласково приговаривал папа. Схватив раскаленную проволоку, он крикнул маме:

— Зажми пса коленями и держи крепче… Да скорей же!

С силой сжав челюсти Ромчика, отец выдавил пальцами немного крови из ранок и стал прижигать их концом проволоки. Ромчик вырывался из рук, выл и рычал и даже пытался укусить мамину руку.

Я плакал и уговаривал Ромчика немножечко, совсем немножечко потерпеть, если он хочет еще жить на белом свете.

Операция закончилась, и я привязал Ромчика, чтоб не убежал.

Печальное происшествие всех нас так огорчило, что мы решили быстрее вернуться домой.

— Убери свою веревку, ведь собака очень больна и никуда от нас не убежит, — посоветовал отец. И я снял с Ромчика ошейник.

Роман Полканыч уже не бежал впереди: он уныло плелся в нескольких шагах от нас и продолжал печально и тихо взвизгивать, жалуясь на нестерпимую боль.

Отец всю дорогу молчал и часто останавливался, дожидаясь, когда подойдет Ромчик. А потом взял его на руки.

— Что, Ромушка, больно, говоришь, а? Ну, ничего, поправишься! Ты у нас молодец, — говорил отец, ласково проводя рукой по голове собаки.

К закату солнца мы пришли домой. Ромчику делалось все хуже и хуже. Он уже не вставал с войлока, на котором спал, отворачивался от воды; умные глазки его были полузакрыты. Я принес ему молока и печенки, но Ромчик словно не замечал своего любимого кушанья.

— Сходил бы ты, Александр, в ветлечебницу: может, вылечат нашего Ромчика, — сказала мама.

Через полчаса отец пришел с молодым рыжеволосым человеком, от которого пахло лекарствами. Отец сказал:

— Очень прошу вас, товарищ врач, вылечить пса: ведь он спас нашего сына и вполне заслужил, чтобы и ему спасли жизнь.

Ветврач улыбнулся:

— Постараюсь помочь. Очень хорошо, что вы прижгли ранки горячим железом, очень хорошо! А сейчас мы поглядим на укусы. — Присев возле присмиревшего Романа Полканыча, ветврач легонько потрепал его рукой по спине, весело сказал:

— Вот сейчас промоем собачке ранки, потом укольчик сделаем, лекарствами угостим. И дело пойдет на лад, и дело, говорю вам, пойдет на лад.

Он сделал Ромчику укол и спросил:

— Нет ли у вас в доме красного вина?

— Есть, кажется… А что? — удивился отец.

— Это помогает… Налейте-ка столовую ложку.

Роман Полканыч лежал пластом на войлоке, тяжело и часто дыша. Когда врач раздвинул ему палочкой зубы и влил вино в рот, пес покорно проглотил все и снова уронил голову на пол.

— Змея никогда не нападает на человека первой. Она кусает, защищаясь, когда на нее наступят или пытаются ее схватить, — сказал врач. И, взглянув на меня, спросил:

— А ты, Гриша… как? Наступил на нее?

— Наступил, — признался я.

Врач обещал зайти на другой день, а мне сказал:

— Вылечим собаку, не волнуйся… Да, а звать-то как твоего друга?

— Романом Полканычем, — ответил я.

— Ха-ха-ха! Это чудесно. Жучка, Бобик, Трезор, Шарик, Каштанка — это я слышал, а вот чтобы пса называли по имени и отчеству, первый раз слышу… Ха-ха-ха!

Наступила ночь, но спать не хотелось. Я разыскал в ящике серую заячью шкурку, на которой Ромчик спал, когда был маленьким, и подложил ему под голову.

Я гладил своего друга по бокам и по спине; он едва заметно шевелил хвостиком и слегка подрагивал ушами. Понимаю, дескать, друг мой Гриша, что любишь меня крепко, но встать вот не могу.

На носу и губах Романа Полканыча синела опухоль.

Ночью к нам подкралась Пуська. Круглыми зелеными глазами она уставилась на Ромчика. Потом провела несколько раз узким розовым язычком по его носу и глазам и улеглась рядом с ним.

Ромчик приоткрыл глаза и слегка приподнял голову, едва взвизгнул, шумно вздохнул и лизнул Пуськину мордочку.

Я боялся, что Пуська тревожит Ромчика, и хотел унести ее в другую комнату, но Ромчик жалобно заскулил и даже заворчал сердито, и я оставил кошку на месте. Так и пролежала Пуська возле Ромчика всю ночь, утешая его своим мурлыканьем.

Утром пришел ветврач, сделал Роману Полканычу второй укол и влип в рот две ложки красного вина.

— Ну, Гриша, делать мне здесь больше нечего, ухаживай за своим приятелем как следует, и он один будет лаять как целая сотня псов!

Но Ромчик отворачивался от еды и неподвижно лежал на своем войлоке, ничем не интересуясь. Только вечером Ромчик лакнул немного молока и съел малюсенький кусочек печенки. А когда я влил ему в рот еще одну ложку вина, мой друг доел всю печенку и лизнул мне руку. Тогда я попросил у мамы мяса, разрезал на мелкие кусочки и стал толкать их в рот Ромчику, хотя он сильно вертел головой, отказываясь от угощения.

Папа стоял рядом и смеялся:

— Ешь, ешь, Ромушка. Раз вино выпил, надо закусить, таково, брат, общее правило!

Через три дня Роман Полканыч начал вставать с войлока.

Пошатываясь, он медленно бродил по квартире. Но чаще он лежал и дремал. Я каждый час смачивал марганцовым раствором его опухоль, и она становилась все меньше и меньше.

Через неделю Ромчик совсем ожил и все время вертелся около меня. А какой у него появился аппетит! Кажется, дай ему целого барана, он и его проглотит вместе со шкурой и костями!

— Какой ты недогадливый, Гриша, — сказала мне однажды бабушка, с упреком глядя на меня, — наш Роман Полканыч выздоравливает, а ты даже не поблагодарил врача.

— А ведь бабушка права, Гриня, — подтвердила мама.

Я сорвался со стула, позвал Ромчика и побежал в ветлечебницу.

Знакомый врач сидел у открытого окна.

— Доктор, а мы к вам, — окликнул я его и почему-то осекся, словно по дороге растерял все слова.

— Ну, ну, входи, Гриша, побеседуем, — сказал врач. — Рад тебя видеть…

— А знаете что, доктор, — признался я, войдя в пропитанную запахом лекарств комнатку, — я ведь не верил, что вы Романа Полканыча спасете; хотя и верил, но плохо, потому прошу меня простить, и вообще я вам пришел сказать большое спасибо за Ромчика…

— Не верил, говоришь? А вот, видишь, зря не верил. Медицина, брат, штука серьезная, в нее верить надо. Она такие чудеса делает, что я сам диву даюсь. Ну, а благодарить не за что: это мой долг — лечить животных. Я их уважаю не меньше, чем ты. Когда подрастешь и будешь выбирать профессию, вспомни о моей: хорошая она, брат, замечательная. Профессий на белом свете — тьма-тьмущая, знай выбирай себе по душе!