— Ты, сукин сын, покажись, чтобы я мог отправить тебя в ад!

Услышав от своего пациента эту злобную эпитафию, Джуд замерла, а затем осторожно наложила ему на лоб свежий холодный компресс. Голова Макензи судорожно дернулась, уклоняясь от ее заботы, а последовавшие сбивчивые слова отвергли ее утешение.

К середине утра стало очевидно, что помочь Долтону Макензи в его выздоровлении будет нелегкой задачек. его лихорадка набирала силу, усугубляясь приступами беспокойного бреда. Его нельзя было оставлять одного, потому что даже в таком немощном состоянии он все время делал попытки встать, а его слепота только ухудшала положение — он сопротивлялся рукам, которые удерживали его, не в состоянии понять, что это делалось для его же собственной пользы Он не помнил Джуд и не понимал ни где он, ни что было причиной его болезни. И, как подозревала Джуд, впав в прострацию, он стал тем, кем был на самом деле — опасным человеком.

Были периоды, когда он мог говорить достаточно и ясно, и тогда Джуд выпроваживала Сэмми, так как в эти моменты с его уст лился беспрерывный поток непристойно украшенных угроз, обращенных к фантомам его прошлого. Стоя у его постели, Джуд бледнела и содрогалась, когда он говорил о своих делах и подробно описывал жестокости, которые она с трудом могла себе представить. Некоторые из его тирад были обращены к братьям и сестрам, и сначала Джуд полагала, что он говорит о семье, но затем ей стало совершенно ясно, что он обращается к церковниками и называет по именам своих родственников. Такая ненависть ошеломила ее, и, вытирая его покрытый испариной лоб, она начала задумываться, не приютила ли под своей крышей дьявола, принявшего облик красавца чародея.

— Твоя еда остывает, — произнес рядом с ней Джозеф. — Я посижу с ним.

Она взглянула на него внимательным утомленным взглядом, а потом, кивнув, уступила ему свое место и таз с водой.

— Не хороните их, — злобно выкрикнул Долтон, — повесьте их, чтобы это послужило уроком другим. Я хочу, что бы они знали, что здесь ад и Долтон Макензи!

Джуд в испуге застыла при этом жутком выкрике.

— Он не знает, что говорит. Это лихорадка.

Джозеф ничего не сказал в ответ на ее слабую попытку принести извинение.

Джуд с облегчением покинула комнату. У нее в голове начался полный хаос, и, сев за стол, она обеими трясущимися руками обхватила чашку кофе. Джуд представила себе, куда должна была привести Долтона Макензи его собственная жизнь, и нарисовала картину смерти, на которой он изображал черного ангела. Она не понимала, как ее могло тянуть к такому человеку. Казалось, сердце предало ее и поступало вопреки всему, что знала и уважала Джуд.

«Те, кто живет за счет оружия, погибают от его прихоти. — она явственно услышала, как Барт Эймос высказывает это знакомое мнение вместе с немедленно следующим за ним заключением. — Достоинства человека следует оценивать не его а скорее силой его веры».

Отец воспитал в Джуд дружелюбие и отзывчивость, он сам жил по этим принципам и за них умер. Он никогда не носил оружия и был не готов защищаться от тех, кто польстился на его жалкий капитал, когда он в форте Ларами закупал продовольствие. Его застрелили, ограбили и бросили в зловонном переулке, как ненужный мусор. Мир пошатнулся вокруг Джуд, когда это известие дошло до нее, но бесчеловечное обращение расстроило ее чуть ли не сильнее, чем сама смерть отца. Барт Эймос был человеком, который никогда не отказал бы в деньгах на пищу и кров человеку, от которого отвернулась удача. Он был бы первым, кто отдал бы все, что имел, тому, кому везло меньше.

«Христианское милосердие, Джуд, — это способ победить в любой битве», — всегда торопился сказать он, когда ее нетерпеливое упрямство брало верх над состраданием. Но милосердию не суждено было осуществиться. Внутри Джуд забурлило негодование. Жадные создания, которые украли у ее отца будущее вместе с его тощим кошельком, не дали ему возможности проявить милосердие, и этим варварским поступком они также украли у Джуд безмятежную жизнь, и теперь вся ноша забот легла на нее. Она не торчала бы здесь, если бы не этот жестокий поворот судьбы.

Джуд прижала ко лбу ладонь, слишком утомленная, чтобы бороться с бурлившим в ней вероломным чувством обиды. Смерть не один раз, а дважды украла у нее шанс на счастье, а теперь под этой крышей был один из ее посланцев.

О чем она думала?

Джуд ненавидела вооруженные столкновения. Примириться с ними означало осквернить память отца. Она отказывалась выслушивать недовольный ропот своих соседей, и твердо возражала против их предложения, которое легко могло бы повернуть дело в их пользу. Привлечь людей, подобных Макензи, для решения своих задач означало создать множество других проблем — проблем, которые закончатся кровопролитием, — и пока что Джуд удавалось убедить других владельцев ранчо, что это не то, чего кто-либо хочет. А как они отнесутся к тому, что вопреки своим убеждениям она у себя в задней комнате принимает как дорогого гостя одного из наемных убийц? Неужели ей безразлична опасность, которая может возникнуть из-за того, что этот человек остается в их долине? Быть может, ей следовало защитить свой дом и, оставшись в стороне, позволить дилижансу увезти его в Шайенн, несмотря на угрозу его жизни?

Джуд смотрела в чашку с остывшим кофе, но ответы на эти вопросы не приходили. Она могла бы до следующего года спорить о своем решении, выступая одновременно от обеих сторон, но так и не приблизилась бы к правде — к правде, которая, как подозревала Джуд, больше касалась ее одиночества, чем благотворительных побуждений.

— Ему не лучше. — Мрачное заключение Джозефа напугало Джуд и отвлекло от собственных мыслей. — У него темная душа из-за той дороги, которой он шел. Возможно, мы поступим умнее, если не станем пытаться спасти его.

Джуд не удивилась этому жестокому предложению, потому что сама задумывались над теми же самыми сложностями судьбы, а только тяжело вздохнула.

— Не думаю, что мы вправе принять такое решение, Джозеф. Он одно из Божьих созданий, это Его право забирать или даровать жизнь. Единственное, что мы можем сделать, чтобы наша совесть была чиста, это приложить все усилия, чтобы он поправился и продолжил свой путь.