Молодая самка подтвердила, что немедленно возьмется за шитье, и быстро сладит брату несколько набедренных повязок на смену, благо, фасон весьма незамысловатый.
Джет тяжко вздохнул и послушно взгромоздился на незастеленное ложе, озираясь по сторонам. Греза уселась рядом и ободряюще поворошила его гриву, а после приобняла за плечи.
— Ты не пленник и не заложник, — продолжала тем временем говорить Старшая, оставшись стоять перед ними, — это, надеюсь, также понятно. Можешь отныне считать нас с сестрами своими дальними родственницами или тетками, как в гареме отца. Тебя следовало бы отослать в лагерь, но теперь это может быть опасно, поэтому ты пробудешь здесь до момента отбытия в колонию. Перед следующим Сезоном я устрою так, чтобы тебя направили в Центральный комплекс и провожу тебя, как некогда провожала своих детей. Если нужно, твою матушку также извещу обо всем сама, когда мы решим завтрашний территориальный вопрос… Хотя, у меня есть подозрение, что ее не особенно волнует твоя судьба.
— Матушка выращивает младшее поколение, мы с братьями давно уже сами по себе, — сознался Джет.
— Оно и видно. Итак, вопросы есть?
Юнец помотал головой.
— Хорошо, — Прорва удовлетворенно склонилась. — Тогда последнее. Нам нужно установить некоторые правила. Я понимаю, что ты еще очень юн, а, после того, что с тобой проделала дражайшая Матриарх, и вовсе в ближайшее время будешь самок шугаться, однако помни, что ты в чужом гареме, хозяин которого может вернуться с минуты на минуту. Самца я уговорю потерпеть твое присутствие, но предупреждаю сразу: не нарывайся. В покои самок ни ногой, даже к сестре — уяснил? К Луне вообще не подходи, не то Полночь тебе шею свернет. Есть будешь отдельно, кладовую я тебе покажу. По всем вопросам обращайся ко мне. С этой целью я разрешаю тебе заходить в главный зал. Днем будешь уходить к границе сада и прилежно тренироваться. Когда прибудет наш самец, переселишься туда окончательно, ночевать будешь в гроте.
Джет внимательно выслушал все инструкции и, поблагодарив Главу гарема за оказанное покровительство, пообещал строго их соблюдать. Тогда Прорва повернулась к Грезе, все это время утешительно поглаживающей брата по спине:
— Теперь, что касается тебя. Ты сюда не ходишь.
— Но… — попыталась возразить Греза.
— ТЫ СЮДА НЕ ХОДИШЬ! — рыкнула старшая самка, слегка потеряв терпение. — Это для твоего блага, нашего блага и его блага. После Сезона — хоть спите в обнимку, пожалуйста, но, если поймаю вас в эти два месяца за всякого рода задушевными беседами — пеняйте на себя!
— Знаешь, что, — не выдержала дочь Желанной, вскакивая с места, — он все-таки мой брат! Хоть и сводный, но брат! Я, если ты не в курсе, его фактически вырастила…
— Матушку твою подобные мелочи, как мы сегодня узнали, не смущают! — презрительно бросила Прорва, предупреждающе толкая нахалку в грудь и вынуждая ее отступить к двери.
От этих слов Греза на мгновение потеряла дар речи. Она широко распахнула глаза и беззвучно зашевелила жвалами, будто бы не веря собственным ушам, а затем резко повернулась и выбежала из комнаты. Джет уже привычно втянул голову в плечи и затрясся.
— Расслабься, малек, сейчас я ее успокою, — фыркнула Прорва, заметив его состояние, — у нас не впервые такие выверты.
— Прости, что лезу, Старшая, — осмелился высказаться юнец. — Но это не выверты… Сестра не знала о пристрастиях Великой… Она очень болезненно воспринимает все, что касается матери, ее можно понять…
— Ты сказал, «пристрастия»? — нахмурившись, переспросила Глава и присела перед Джетом, дабы их глаза оказались на одном уровне. — Ты имеешь в виду, что не ты один стал ее… — пару секунд самка потратила на подбор более верного слова, но ничего более подходящего так и не нашла, — жертвой?
— Многие через это проходят перед отправкой на орбиту, — смущенно проговорил юнец. — Старшие парни всегда втихаря хвастались… Но никто из них до сих пор не жаловался… Видимо, только я настолько никудышный любовник оказался, что так ее разозлил…
— Ты сейчас несешь чушь, понятно? — строго сказала Прорва, вставая. — Всему свое время, просто твое еще не пришло. А так, как поступает она… Так недостойно поступать Великой Матери. Я обещаю, что займусь этим.
— Нет, Мудрейшая! — Джет вскочил на ноги и буквально повис на Прорве, не контролируя себя.
— Тихо, ты чего? — изумилась самка и осторожно усадила его обратно.
— Это ведь ужасный позор… — дрожащим голосом ответил молодой самец и прибавил для ясности: — Мне позор…
— Не переживай, тебя я позорить не стану, — пообещала Прорва. — Давай-ка прекращай выдумывать глупости и обживайся потихоньку. Я пойду приведу в чувство твою сестренку, а после принесу тебе покрывало и немного еды, договорились?
— Договорились… — почти шепотом отозвался Джет.
— Да… И благодарю тебя за то, что предупредил нас. Это храбрый поступок.
Греза закрылась в своей комнате, и двери открывать отказывалась. В коридоре уже столпились Солнышко, Осень и Полночь, безуспешно пытающиеся прорваться к ней и узнать, в чем дело. Луне, очевидно, было велено отправляться к себе и не высовываться, пока обстановка не прояснится.
— Что там у вас такое произошло? — взволнованно застрекотала Солнышко, увидев приближающуюся старшую сестру.
— Просто кто-то не желает понимать очевидные вещи, — проворчала глава Гарема и обрушила свой тяжелый кулак на дверь, громогласно обещая вынести ее, если Мелкая сейчас же сама не отопрет. Как ни странно, подействовало. Тогда, приказав остальным скрыться с глаз, старшая самка преступила порог и приготовилась к долгому, тяжелому разговору…
Греза стояла у окна и вглядывалась в сгущающиеся над садом сумерки. Прорва, немного помедлив, пересекла комнату и, встав рядом с дочерью Желанной, уперлась одной рукой в подоконник и наклонилась, пытаясь заглянуть младшей самке в лицо. Та демонстративно отвернулась, однако осталась на месте. Тогда Прорва положила ей на плечи вторую руку, которую Греза, впрочем, немедленно стряхнула с себя.
— Ты ведь понимаешь, насколько все серьезно? — устало спросила Глава гарема.
— Не дура, понимаю, — огрызнулась Маленькая.
— Послушай… Прости мне те слова. Просто… Вырвалось. Я не думаю так на самом деле. Мне нелегко…
— А мне?! — вдруг вскрикнула Греза, поворачиваясь к главной самке. — Мне легко? Легко знать, что моя родная мать жаждет разрушить мое счастье, считая, что поступает так для моего же блага? Что она готова развалить наш гарем и осиротить детенышей, только бы добиться своего? А теперь еще и это… Боги… У меня до сих пор не укладывается в голове… Бедный Джет… Она изнасиловала моего брата, ты понимаешь?! И одновременно изменила моему отцу с его же собственным сыном… А теперь этот твой намек….
Тут Греза не выдержала и, разрыдавшись, уселась на пол прямо тут же у окна. Прорва с состраданием поглядела на юную подопечную и, тихо опустившись около нее, крепко обняла, на сей раз уже не встретив сопротивления.
— Моя мать, грозная Свобода, убила моего отца, когда мне было двенадцать, — ровным голосом проговорила старшая самка. Греза вздрогнула и, перестав всхлипывать, подняла на нее изумленные и испуганные глаза.
— Его звали Риск, — продолжала Прорва спокойно. — Я хорошо его помню. Он был высоким и сильным самцом с длинной гривой. Благородный, великодушный, добрый… Чем-то даже немного на Сумрака походил. Он баловал дочерей и сам тренировал сыновей, для матери и мальков не жалел ни времени, ни средств. Многим самочкам хотелось в его гарем… Проблема в том, что гарема у него не было. Была только Свобода, не желающая делить возлюбленного ни с кем. Стоит ли объяснять, насколько самцу в расцвете сил сложно держаться всю жизнь с одной самкой? Но он любил мать до безумия и потому терпел… Он часто уходил на охоты и всегда возвращался с прекрасной дичью. И мать долго не могла заподозрить его ни в чем, пока однажды до нее не дошел слух, будто у отца имеется гарем в соседнем поселении… И, увы, это оказалось правдой. Не в силах бороться со своими инстинктами, он попросту завел две семьи, между которыми метался Сезон за Сезоном, заливая шкуру боевым нейтрализатором запахов, что используется против Жесткачей… В тот вечер, когда мать узнала правду, отец взошел с ней на ложе в последний раз. А потом она перегрызла ему горло. Утром же сама сложила ему погребальный костер… Дальше так и повелось. Каждый Сезон приходил новый достойный воин, и мать расправлялась с ним в одну из самых страстных ночей. Так она убила отца Осени и отца Солнышка — сестры уже не застали их в живых. Некоторые самцы умудрялись вырваться от нее, но таких было немного… Потом… Потом мы с Осенью попали в гарем Холода. Я-то засиделась в девках до пятидесяти, главным образом, из-за того, что по молодости переняла мамину ненависть к мужикам. У Холода мы прожили год, а потом он пал в сражении с Утесом, так мы попали сюда… Всю жизнь во мне боролись любовь и ненависть к матери. Желание быть такой же сильной, как она, со стремлением не повторять ее ошибок… И вот теперь ее нет среди нас, а я до сих пор не знаю, благодарить мне ее, или проклинать. Но я знаю одно: она была такая, какая была, и другой не будет. Она воспитала меня и сестер, она не бросила ни одного из своих детенышей, всех подняла и выпустила во взрослую жизнь. Может, что-то она и сделала не так… Но она искренне полагала, что поступает верно.
