– Пусть так, – неожиданно согласился он. – Может, и не нужно такого вот большого и помпезного здания, но хоть маленький, совсем скромный домик у Ильича должен быть свой. Ведь растащат все экспонаты, не будет цельной экспозиции, когда передадут в Исторический музей. Это же наша история, и столько людей живут по-прежнему с этим именем в сердце! Дайте им спокойно умереть, не кощунствуйте над их святынями, – умоляющим голосом произнес он наконец. – Ведь и до того дойдет, что и из Мавзолея вынесут! – бросил он взгляд на окно, выходящее на Красную площадь.

– Да, в конце концов, Ленин сам не просил создавать ему такой музей и хоронить в Мавзолее, – заметила журналистка.

– Совсем не просил, – согласился директор, – он с мамой рядом завещал себя похоронить.

Вот так и получается, когда люди создают себе кумиров, а потом разочаровываются. И как некрасиво и неудобно решать сейчас этот вопрос – закрывать музей, насмерть обижая кого-то, переносить мумию из Мавзолея, а что до этого дойдет, Лера не сомневалась. Почитаешь Самохина, так еще как за это проголосуешь.

– А какая все же сволочь этот Самохин, – словно прочитав ее мысли, сказал директор. – Вот полюбуйтесь, – достал он уже знакомую ей книжку из своего стола. – И ведь напечатали! Какое творится сейчас безобразие! Никак не дозвонюсь ему, чтобы сказать об этом, ведь стихи хорошие Ленину посвящал. Выгодно было, а теперь его грязью мажет!

– Ну а что, разве он факты исказил? – спросила журналистка.

– Да не то чтобы исказил, но как преподнес-то – жуть! И зачем об этом вообще писать? – возмущался директор. – Интимные ведь вещи, да что там, мерзавец, да и только! А если все назад вернется, он об этом подумал?

– Вы имеете в виду – опять к власти коммунисты придут?

– Да нет, просто время все правильно по местам расставит, такое ведь тоже в истории случается, – заметил директор.

– Ну, каждый вправе и тогда иметь свое мнение, – сказала журналистка, – тем более он за свои слова отвечает.

– А когда будет ваша передача?

– Еще не знаю, я вам позвоню, но должна быть в субботу вечером, – сказала Лера.

И пока операторы вытаскивали технику, она успела заглянуть на цокольный этаж, где в уютном зале был установлен телевизор, по которому на видео крутили хронику того времени. Небольшого роста человек в кепке что-то говорил перед собравшейся толпой. Несколько пожилых женщин, наверное старых коммунисток, благоговейно слушали, расположившись в удобных креслах, некоторые из них дремали.

«Святилище, где сон и фимиам», – вспомнила Лера и, не решившись нарушать эту идиллию своими вопросами, направилась к выходу, где и заметила девочку лет пяти с пожилым мужчиной за ручку.

– Тебе здесь понравилось? – спросила она ее.

– Да, красиво очень, – призналась та, – и страшно.

– Вот как? – удивилась журналистка. – Это почему же?

– Не знаю, – смутилась девочка.

– Ну, просто очень уж пышно все обставлено, – пояснил пожилой мужчина, – вот внучка и растерялась.

– Да, мраморные вестибюли и лестницы, красные ковры и знамена, огромные хрустальные люстры, высоченные потолки, небывалый простор впечатляют, не всегда выходит положительно.

– Да нет, дедушка Ленин – он же мертвый лежит, вот и страшно как-то, – пояснила девчушка. – Он же на небе должен быть, а он здесь.

– Да нет, внученька, на небе Бог, ты что-то перепутала, – поправил девочку дед.

– Вот так с этими небожителями, сотворенными людьми, действительно запутаешься, кто и где должен быть, – подытожила интервью Валерия, направляясь к своей передвижке.

Люди со знаменами в руках угрожающе зашумели: попробуйте что-либо плохое про нашего Ильича сказать, журналюги продажные.

– Давай рви когти, а то сейчас по башке схлопочем, – скомандовал оператор шоферу.

Но люди уже обступили фургончик с надписью «Телевидение России» и требовали, чтобы их мнение о закрытии Музея Ленина тоже записали. По-видимому, директор дал команду. Один пожилой мужчина встал впереди машины, организуя за собой людей.

– Давай, Лера, выходи, поговори с ними, как хочешь, а то не прорвемся, – сказал шофер. – Не буду же я пожилых людей давить!

Лера взяла микрофон и вышла из машины. Ее сразу окружили плотным кольцом, прижав к борту. Первым захотел высказаться пожилой мужчина, преградивший им выезд.

– Неправильно это – закрывать наш музей, – начал он, – несправедливо. Не время еще историю переделывать, пусть сначала докажут нынешние, на что способны. А то только ломать и могут. Все испохабили, пьяницы проклятые, так хоть нашу святыню не трогайте! А ты пишешь ли? – вдруг спросил он журналистку, подозрительно поглядев на красную лампочку на микрофоне.

– Пишу, пишу, – успокоила она его. – Паша, постучи, – попросила она оператора, чтобы доказать, что запись включена. И только убедившись, что его слова не пропадут, мужчина продолжил свою речь:

– Мы по всей стране митинги устроим! Мало им не покажется! Народ не согласен! Даже если пятьдесят процентов за нас – это большая сила! И вы не можете этого не признать.

– Так ведь ваш музей только объединить хотят с Историческим, там экспонаты в запасниках маются, – робко попыталась она объяснить ситуацию.

– Ничего, обойдутся. А Ленин есть Ленин, заступник народный, и нечего его ни с кем объединять, даже с Иваном Грозным, – заключил выступавший.

С трудом выбравшись из толпы этого несанкционированного митинга, где ей изрядно намяли бока, Валерия залезла в передвижку.

– Монтировать завтра буду, пленки хорошенько отмойте, – сказала она оператору. – А ты, Лень, забрось меня домой, ноги замерзли – жуть, – попросила она шофера.

– Ладно уж, радуйся, что голова цела, а она про ноги думает, – проворчал шофер.

– Не надо было так близко подъезжать, – заметил оператор.

– Так кто же знал, что здесь бешеные будут – чуть машину не раздолбали, пока вы записывали, – пожаловался шофер.

Дома, пытаясь согреться и успокоиться, Лера хватила немного коньяку.

Вот так, раньше при Советах все передовиков производства снимали, приглаженных да смирных. А теперь олигархам, что страной рулят, не нужно, чтобы грамотный народ показывали, им побомжистее подавай, так что эти озлобленные, пожалуй, попадут в передачу. Противно, конечно, так душой кривить, но хозяева теперь другие. А кто платит, тот, как известно, и заказывает музыку. Хотя, может, кое-что все-таки и удастся протолкнуть за народ – покумекаем завтра с Пашей. Он, как режиссер, часто ставит такое, рискуя головой, конечно, но демократия есть демократия, считает он. Сделав распоряжения относительно предстоящего вечера и проверив еще раз список приглашенных, Валерия отправилась в ванную наводить марафет.

– Давай купим цветов, журналистки это любят, – предложил Феликс.

– А покрепче разве не надо? – удивился Димов.

– Можно и покрепче, а то там вечно выпивки не хватает.

И они остановились у Елисеевского магазина.

Это торговое заведение переживало сейчас не лучшие времена. Оставшись без присмотра государства, Гастроном номер один – так величали при Советах этот старинный магазин – сильно обветшал. Ассортимент продуктов здесь давно уже был убогим, да и торговый зал явно не один год ждал ремонта.

– Ну почему, скажи, никто не займется реставрацией здания, ведь обвалится скоро все, а ведь такая красотища, – любуясь лепниной потолка, возмущался Феликс. – Вот, наверное, Елисеев сейчас в гробу переворачивается от такой бесхозяйственности.

– Да, говорят, наследники нашлись где-то в Париже и хотят в порядок привести, – заметил Димов. – Так власти не разрешают – видимо, взятку хотят получить. А те не дают. Наше, мол. Слышал? Кавказцам отдадут.

– Вот это демократия! – рассмеялся Феликс. – А почему ж нельзя наследникам права предъявить через суд на собственность?

– Тогда много чего вернуть придется, а демократы такого закона не придумали, – сказал Димов. – Не любят у нас возврат делать, да и только.