Она с усилием встала и поплелась к границе деревьев.

Голые ветви тянули скрюченные пальцы к небу, пытаясь опустить на себя ночь. Она шла будто во сне сквозь безмолвный лес, пока, наконец, не нашла то, что манило ее.

На поляне посреди чащи стоял круг из замшелых, серо-зеленых камней.

Девушка провела пальцами по холодной поверхности и взглянула в блестящее черное око посредине. Подобно теплому дыханию, ее обдало ощущением, что она все делает правильно.

Взявшись за распадающийся край, она поднялась на бортик высотой до колена. Кровь стекла по ее ноге и забрызгала камень, как возмутительное алое напоминание о том, что послало ее в бурю.

Девушка закрыла глаза, подумала о своей малышке. О нем. И шагнула в пустоту, что встретила ее с распростертыми объятиями.

После кукурузного поля остаток дня я пропахивала огород и копала картошку. «Она еле на ногах держится», – пробормотал Большой Том, когда я наконец медленно поднялась на душный чердак. Рухнув на кровать, я мимолетно забеспокоилась о Лайле, но сон быстро стер все мысли из головы.

Посреди ночи мышцы моего тела объединились, чтобы поднять бунт против несправедливых условий труда. Следующим утром на завтрак я не шла, а ползла; такой крепатуры у меня отродясь не было. Скривившись, я опустилась на табуретку и посмотрела на пустой стул Абеля.

– У Абеля семейные дела, – объяснила Хэтти и поставила передо мной сковородку со скворчащей картошкой.

Я принялась уплетать за обе щеки, не дожидаясь, пока та остынет. Судя по вкусу, картошка жарилась на жире от бекона – ингредиент, который по праву претендовал на звание лучшего в мире.

– Надеюсь, ничего серьезного? – невинно поинтересовалась я.

– Время покажет. – Хэтти затянула потуже веревочки передника и сделала то, что получалось у нее лучше всего: начала раздавать указания. – Я расписала твои задания на день.

Она выложила список, и от его вида у меня преждевременно заныла спина.

– Починим восточный забор и отправишься в город. В галантерею пришла партия муки и соли – купи по пять килограммов каждой. Затем можешь съездить в школу и повидаться с сестрой, если мисс Мэйв не будет возражать.

Я в мгновение ока позабыла о своих болячках.

– Спасибо, Хэтти!

Собственная эмоциональность привела меня в замешательство. Я замолчала и на секунду закрыла глаза, чтобы подавить слезы.

Женщина быстро кивнула. Что-то мне подсказывало, что она так же не привыкла принимать благодарность, как я – выражать ее.

– На Леди Мэй ты доедешь быстрее. Она очень ласковая и знает дорогу, – Хэтти внезапно нахмурилась. – Только никуда не сворачивай, ясно?

Я согласилась, хоть и не поняла, к чему это предупреждение.

Починив ограду из колючей проволоки, я с видом человека, который сразился с дикой кошкой и проиграл, пошла за Везерингтонами к сараю.

Большой Том оседлал для меня соловую кобылу, и я настороженно воззрилась на нее, потирая исцарапанные руки.

Дома я почти всюду ходила пешком. Последний раз мы с лошадью находились в такой близости на шестой день рождения моей подруги: тогда я погладила пони по носу, и он чихнул мне в лицо. Вышло неожиданно и влажно – не самый приятный опыт. С тех пор я не доверяла всем представителям семейства лошадиных. Большой Том подсадил меня, и с горем пополам мне удалось сесть боком в седле. С широкой спины Леди Мэй до земли казалось поразительно далеко. Я крикнула на прощание, поскольку слишком боялась выпускать поводья из рук, и покинула ферму.

Примерно спустя милю я расслабилась. Леди Мэй шла в спокойном, размеренном темпе. Легкий ветерок всколыхнул лужайку у дороги, сгибая траву в подобии морских волн. Над широкими полями пели птицы, испуская высокие счастливые трели. Даже теплый мускусный запах лошади не раздражал мне нос, пока мы ехали по грунтовой дороге, что огибала лес.

Мой взгляд прошелся по густым деревьям. Прямые, почти черные стволы плотно вырастали рядом друг с другом. Мне вспомнились решетки на окнах папиной палаты в психиатрической лечебнице и, несмотря на жаркую погоду, по спине пробежал холодок. В какой-то мере я даже испытывала признательность за воинственно палящее солнце.

В Уилере я привязала Леди Мэй к коновязи и, следуя указаниям Хэтти, направилась к галантерее.

Колокольчик на входе звонко возвестил о моем прибытии. Я обошла крупную бочку, из которой прутьями вверх торчали метлы на продажу. Под потолком висела ровными рядами блестящая латунная кухонная утварь, в помещении витал едкий запах табака и сладкий, пикантный аромат имбирного печенья. Вывески на грубых дощатых стенах рекламировали керосин и жевательный табак «Нэви Стар». Полка под плакатом, что расхваливал полезные свойства хинина в борьбе с простудой, была заставлена тониками и горькими настойками.

– О, привет! – послышался ясный и приятный голос с задней части галантереи.

Я заметила девушку, протиравшую пыль со стеклянного прилавка, и узнала в ней ту, что помахала мне с коляски шерифа. Теперь, когда она была без шляпы, я увидела, что у нее потрясающие волосы. Черные и блестящие, они были высоко зачесаны к макушке и спадали в элегантно скрученный пышный пучок. Я с секундным опозданием стерла все эмоции с лица.

Ее рука взметнулась к прическе.

– Тебе нравится? Мама сказала, что «крысы» [1] – последний писк моды. Хотя ты и сама наверняка об этом знаешь, ты же из большого города.

О да, о нью-йоркских крысах я знала все. Мы с Лайлой недолгое время снимали крошечную квартирку на Малберри-стрит, и там в стенах жила целая колония. Мне приходилось хранить столовые приборы в плотно закрытой банке из-под табака, иначе по утрам на вилках можно было обнаружить помет.

– Э-э… я…

– Я тоже не понимаю, почему их называют «крысами», – посмеялась девушка, неверно истолковав мое замешательство. – Думаю, «шиньон» вполне подходящее слово, хотя, возможно, у многих оно ассоциируется с мужскими париками. – Она сморщила нос. – Впрочем, как по мне, это все равно лучше, чем «крысы».

– Да! – чуть ли не прокричала я, наконец вникнув в разговор. – Полностью согласна. И ты прекрасно выглядишь.

И это правда, даже несмотря на перебор с прической. Ее карие глаза сверкали, щеки заливал очаровательный румянец, в отличие от моих, – они-то наверняка покрылись красными пятнами от езды по жаре.

– Я могу показать, как сделать такой же шиньон. Нужно всего-то собрать волосы с расчески и смотать их в небольшой пучок.

Меня не особо привлекали прически, из-за которых низкие дверные проемы превращались в потенциальную опасность, но с ее стороны все равно было любезно предложить.

– Вряд ли мне пойдет. Мои волосы очень упрямые и живут собственной жизнью.

Она наклонила голову вбок, а затем проворно перегнулась через прилавок и сняла с меня шляпу. Я удивленно заморгала, а девушка принялась разглядывать мои прилизанные, жесткие каштановые волны, как архитектор – здание под снос.

– Все не так уж плохо, – вынесла она вердикт после некоторых раздумий. – Увы, мне жаль об этом сообщать, но здешняя влажность ничуть тебе не поможет. – Девушка надела на меня шляпу и пригладила косу, словно мы старые подруги. – Боже милостивый! Совсем забыла о приличиях. Я – Делла Лофтис.

Она обошла прилавок и протянула хрупкую руку. Я осторожно ее пожала; собственная ладонь внезапно показалась крупной и неуклюжей.

– Послушай, мне жаль, что мой отец вел себя подобным образом, когда вы прибыли в Уилер. У тебя было полное право расстроиться из-за разлуки с сестрой, да еще и такой неожиданной.

– Ничего страшного, – пробормотала я, заливаясь краской. Не знала, что Делла наблюдала за моей истерикой на главной площади.

Я оглянулась, пытаясь сменить тему, и заметила семейный портрет цвета сепия на стене. Угрюмый шериф Лофтис стоял рядом с симпатичной женщиной, которая держала на коленях младенца с серьезным лицом. За ее плечом была юная Делла, сверкавшая беззубой улыбкой.