- Пойдём-ка переодеваться, - сказала Ба, спускаясь со своих высот. - Пора ужинать.

- Думаю, тебе, как филологу и вместе с тем сыну, будет также интересно узнать, что Адонаи, соответствующее славянскому Господин, это почтительное обращение сотворённого к Отцу, - послушно поворачиваясь к выходу, договорил Ди, - ибо непристойно обращаться к нему по имени. До своего отцовства, то есть до Творения, он же обозначен другим словом: Элохим. Но ведь Элохим не единственное число, а множественное, так что об этом стоит подумать... филологам. Впрочем, такое кого угодно наведёт на размышления: в начале был не Бог, а Боги. То есть, сотворение мира - не умножение, а деление начала. Ещё точнее: из него вычитание.

И бархатное платье вместе с коричневым костюмом отправились в спальню, чтобы нырнуть там в глубины пузатого шкафа, подобно Ионе - в чрево кита, погрузиться в прежнее забвение. О, Господи, барух Адонаи, не допустите, чтоб и меня объяли воды забвения до души моей! Погрузили в глубины заточения, преисполненные выхлопными чарами нафталина. В глухой застенок - до следующего, поистине редчайшего случая, который, может быть, уже и не представится. Уж не придёт на помощь, никогда.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Боги пока не оставил меня, ведь я ещё жив и продолжаю, вон, выворачивать карманы памяти. Хотя, если закрыть старую детскую книжку и с другой стороны, глазами Ди глянуть на это ЧП, может, как раз и оставил, если я ещё не умер. Боги меня вычел из себя, если так глянуть, подкинув меня на Большой базар, или Большой базар подбросил мне, что одно и то же, во всяком случае, с другой точки зрения: жориной. В ту минуту, когда это произошло в очередной раз, то есть, подкидыш предстал Жоре снова, он гладил со своей подругой концертный костюм Сандро: серые брюки, пальто без рукавов, зато с крылаткой. Жора не только гладил, а подруга носила ему сменные, похожие на гигантские гантели Ю утюги с костёрчика, разведенного за вагончиком, Жора руководил глажкой, и потому был настроен воодушевлённо: первейшее дело - упаковка. В вагончике стояла жуткая духота, пары от мокрой простыни, через которую Жора гладил, смешивались с собственными жориными парами. Простыня была вся в чёрных колеях от закоптившихся утюгов, будто по ней ездили на мотоцикле. На ступеньках вагончика пристроился Ив, и подружка Жоры натыкалась на него, выбегая в очередной раз наружу за своими гантелями, и грозилась прижечь, в конце концов, ему темя раскалённым чугуном. Несмотря на угрозы, Ив не менял облюбованной позиции.

- Садись рядом, - похлопал он рукой. Указанное место, будучи занятым мною, заткнуло бы щель, в которую умудрялась как-то проскальзывать жорина маленькая женщина, его любимица из принципа: ноги у неё были короче жориных, а остальное - как у больших людей.

- Я лучше постою, - отказался я.

- Уже кончаем! - крикнул нам Жора. - Я тоже к вам спущусь, и поболтаем.

- Ага, - согласился я.

- Хорошо выглаженный костюм, - сказал Ив, - лучшая упаковка.

- Лучшая кулибка, - сказал я.

- Кулибка для работы, - согласился Ив. - Во время работы, как и во время сна, очень важно иметь надёжную кулибку. И вообще в жизни. Поэтому Сандро доверяет глажку не всякому. Ты бы хотел, чтобы тебе тоже доверили глажку? Но это право ещё нужно заслужить.

- Нет, - отказался я. - Я и пальцем не пошевельну для того, чтоб мне доверили глажку. Пусть это будет мундир самого генералиссимуса.

- Но-но! - погрозил почти чёрным пальцем Ив.

- Суворова, - пояснил я.

- Гол, шиколат! - крикнул Жора из своей духовки, точно с той же интонацией, с какой подавал голос из сундука. - Тебе влепили пенальти, чёрный парень.

- Да уж, - показал зубы Ив, - у мальчишки не осталось ни капли провинциальной затхлости.

- Патриархальной, - поправил я.

- Я знаю, - сказал Ив, - только мне этого слова ни за что не выговорить, вот я и взял похожее.

- А у жориной подружки растут волосы подмышками? - внезапно атаковал я.

- Судью на мыло, - возразил Ив. - Это в твою сторону нужно пробивать пенальти. Но даже если ты и не против рискнуть физиономией, задай этот вопрос самому Жоре. Я же подамся в зрители.

- Что нужно спросить у Жоры? - сказал Жора, появляясь из адова горнила свеженьким, если не освежёванным. - Я передам ему, и принесу вам ответ.

Между фразами он успел хлебнуть из пивной бутылки, зажав как раз подмышкой вторую, неоткупоренную. Ив принял её, сунул в рот и свернул клыком пробку. У меня заныли зубы. Чтобы скрыть их не совсем мужественное поведение, я выразительно посмотрел на жорину подружку.

- Она уже уходит, - сообщил Жора. - В мужской компании всем остальным не место.

Он звучно шлёпнул подругу по низкому заду и, покачивая им по инерции, она удалилась, очень важная, под китайским солнечным зонтиком.

- Теперь спрашивай, - Жора уселся на ступеньку и я последовал его примеру. - Пива хочешь?

- Хочу, - сказал я.

- Фигу тебе! - сунул мне в нос фигу Жора. - Чтоб я этой собственной рукой... Да чтоб меня вторично уродом родили и вторично придушить забыли! Спрашивай так, без пива.

- Я хотел спросить, - мстительно сказал я, - про твою Европу. Говорят, ты там летал. Я тоже летал, с дерева, у меня шрам на европе - показать?

Не дожидаясь согласия, я расстегнул и приспустил штаны, привстал и повернулся задом к жориному носу. Жора внимательно рассмотрел предъявленное ему доказательство.

- Это документ, - признал он. - Заверено, с подлинным верно. Только вот, похоже, не с дерева ты летал, а с кровати на горшок.

- А ты в своей Европе, - я уселся на место, - с горшка на кровать?

- Милый, - отхлебнул Жора из бутылки. - Я там был солист аттракциона под названием "Летающий карлик".

- Я тоже был солист, - сказал я, - когда с дерева... Маленькие летающие люди мы с тобой.

- У меня за плечами не маленькая жизнь, - обиделся Жора, - у меня есть биография. Так что ты со своей харей не суйся. Тебя, небось, вовсе никто не хочет придушить.

- Меня мать хотела придушить, когда рожала. Отец говорит, она тогда сказала: пока эта сука не уберётся отсюда - рожать не стану. Сказала - и перестала дуться, и я чуть не задохся. Но отец вывел суку вон, ведь она была его знакомая, и всё обошлось. Сука вообще-то была акушеркой, её звали графиня Шереметьева.

- А меня придушить хотели не только в детстве, а и потом, когда пришли немцы, - забеспокоился Жора. - Они посчитали меня не маленьким, а большим - но неполноценным человеком. Это значит: не совсем человеком, может, даже такой странной машинкой, или говорящей куклой с опилками в голове. Знаешь, такой куклой: ма-а-ма!

- Шико-о-лат, - мстительно напомнил я.

- Ма-а-ма, мамочка моя, - отмахнулся он, - за тебя они меня послали в печь, в Дахау! Ты меня не придушила, пожалела, и теперь у меня биография, а они тут шляются всякие, шиколату у меня просють, хочуть, шоб я подох сам, ленятся даже придушить! Но, мамочка, не получат они у меня шиколату, ибо, пока меня посылали в Дахау, я и тогда не подох, а сбежал, потому что всё-таки маленький. Так что, спасибо тебе, мамочка. И папочка - спасибо. И добрым большим людям, всем, кроме немцев, спасибо: добрые большие люди в Европе меня приютили, и переслали во Францию. А во Франции я стал летать. Большой человек, очень большой человек - вот как Ив! - сажал меня на ладонь и бросал, а я летел. Он был чемпион по метанию карликов, а я рекордсмен: я пролетал больше десяти метров. Нас хорошо кормили, и я облетал всю Францию. Ту, которую не прибрали к рукам немецкие большие люди.

- Ты облетал все французские кабаки, - возразил Ив, - а Франции ты и не видал. Ты ведь не летал с Эйфелевой башни.

- Да, - согласился Жора, - меня всегда спрашивают, был ли я в Париже, и никто ни разу не спросил - бывал ли я во Франции. Я честно отвечаю "нет", и тогда все отходят от меня с презрением.

- А почему бы Иву не запустить тебя летать и тут, у нас? - спросил я. Успех был бы не маленький...