Кроме того, день кришнаиты проводили так: медитация с джапой, которая длилась два часа, что можно было вытерпеть при соревновательном отношении друг к другу, когда в голове стучит стыд за леность, недостаточную самодисциплину, которая может быть замечена другими.
Hare krisna hare krisna krisna krisna hare hare hare ram hare ram ram rama hare hare –
О, повторение, стелющее грозные скатерти над прорастающими бутонами непонимания, веселящих твердые концепты в голове и самосознание, толстые пенопласты духовности, стишки с прелестными консонантами, мысль начинает рыть себе яму, становясь корнем сорняка.
Затем кришнаиты пели разного рода восхваления Кришне, с урчанием в груди, от бессознательного понимания, что это потрепанная упрощением деятельность стирает все живое интеллекта. Потом «прасад» – это еда никак не подчеркивала аскетический стиль жизни, скорее что-то богемное скрывалось в ее вкусе. Им даже подавали сладости.
Почему такой упрощенный стиль жизни, не требующий усилий, стремления к превосходству, но наоборот поощряющий повторения, не требующий преодоления, серьезных испытаний, почему такой стиль, вы считаете, может привести к Абсолютному? Если используемые средства не предполагают ничего, чтобы содержало приближение к Абсолюту.»
Это приближение к чему-то распростертому, что нельзя предположить, названное Абсолютом. Названное. Это тусклость интеллекта, ссора с мыслями как рыцарями жизни, игнорирование интерпретаций, но только наклеивание правил из Бхагавад-Гиты на ум. При том, что наклейки иногда начинают отклеиваться – это не страшно, ведь их так много, что скомканные и сдутые мыслями о чем-то другом, они все равно составляют стену мусора, держащую их поблизости на поводке липкого захвата повторения.
Наш мир – есть «Майя» – говорили монахи – это энергия Кришны, одна из гун материальной природы, которая есть нечто, к чему не должно быть отношения – все прелести мира должны быть обезличены.
Однажды мы ехали в американском фургоне в центр города, чтобы с группой монахов начать прославлять имя Кришны в восклицаниях, которые из-за легкой стесненности голоса монахов нуждались в микрофоне. Мы пели имя Кришны, проносились мимо коровьих глаз прохожих и линии телефонных вспышек мелькали, творя пьяный пунктир в пространстве, которое казалось космически непреодолимым. С чувством превозношения нектара сухой жизни мы обливали всех спешащих прохожих. Я чувствовала себя мессией – образ явления с небес обтекал мою походку и лицо. Я ходила вместе с ними, желая испытать чувство вторжения под видом чужих, чтобы ловить на себе взгляды ошеломленности.
Когда мы возвращались на том же фургоне «Фольксваген», который мягко говорил о своей конструктивности. Младенческий лепет стекол и дверей, колес и руля, которые мягко говорили во всей организованной классической простоте, вытягивая меня из болота отрицания эстетики. Каждый мой взгляд, брошенный мелкой галькой, создавал отек представлений, их запор от накопления замеченных картинок действительности, которые я иногда старалась, потехи ради, обезличить, ведь роскошь их редактирования и изменения была непозволительна. Хотя крик их был воспринят за шепот, я была оглушена сдерживанием метаний. Молчание с надутыми от напряжения щеками. Сдерживала дыхание. Я искала тишину.
Бог есть надежда, есть дырявое представление, которому потенциально позволительно развиваться в разных направлениях, которому вы присваиваете все, что непонятно. Но зачем садиться на что-то столь чудесное задницей фигуративных определений? Обязательно ли на некоторые вещи закрывать глаза?
Наверное, я пишу об этом из зависти, что мои глаза краснеют от того, что всегда открыты, не моргают.
Можно ли совмещать веру с вмешательством назойливого анализа, который организует и образует разные связи, не позваляющие закрывать глаза на некоторые вещи? Я хочу верить и получать пользу от этой веры! Как избавиться от желания пользы? Но безобидная корысть – дочь целесообразности – имеют свои тела, свои струящиеся жизни? Убийство! О, непонятно как замеченное убийство!
Непонятно как замеченное убийство. Могу ли я отыскать принцип религии, который позволяет жить в поиске и вечной жажде, в наслаждении в ее неявленных прелестей, сулящих о себе в мираже? Могу ли я поклоняться абсурдности? Ничего не утратив, не пожертвовав тем, что мне действительно дорого? Удивительно, что религия всегда основана на выборе. Хотя сама постоянно предполагает умеренную сглаженную страсть, которая равна одному безоговорочному решению или равна пониманию того, что все должно быть так-то. Абсолют, основанный на принципе двойственности. А можно ли прославляя бога или Собственное Представление, Воображение через более честную собственную веру в себя, в необоснованную веру в будущее.
Вера, которая выдергивается из повседневности, со скоростью пули в мигательных движениях, составляя новую привычность, которая лишает это слово смысла. Мной замечен принцип прославления бога, как принцип нецелесообразности или веры, которая иногда держится на волосах маленькой девочки. Бхагавад-гита требует, чтобы не ждали результата от своей деятельности.
БЕЗ А.И. ОКОНЧАТЕЛЬНО. КАК Я ДУМАЮ.
Сейчас я безвылазно пытаюсь писать сквозь очаровывающую мою грудь мою грудь хандру, преодолевать взъерошенную скуку, которая заставляет становиться на голову. Разгуливать по комнате в поисках новой боли, которая затмит старую, к которой я уже привыкла. Бить себя по щекам и пытаться читать какие-то тексты.
Я придумала немного иной способ, который более шаловливый и зазывающий, не провоцирующий быть ханжой, так как доставляет удовольствие своей игривостью.
Как-то раз я купила в «Лидл» – супермаркете, разные продукты. Потом я начала ими пользоваться и отношение к ним было гипер-аккуратное. Не то, чтобы из-за почтения к их изворотливой, почти дешевой красоте, которая им присуща больше, чем это требует покупатель, чтобы купить этот продукт, который, в свою очередь, разрисован со всей старательностью.
Так я искала место для пачки с порошком. Пачка фиолетового цвета. В левом углу изображена дверца от барабана стиральной машинки, из которой уверенно вылезла в твердой позе майка, часть которая еще принадлежит дверце стиральной машинки. Под подмышками майки виднеется синий фон, как будто она не бежит и не желает уходить. Нежный голубой цвет просто не против если майка желтого цвета выйдет на прогулку и позволит себя показать. Голубой и желтый. Небо и солнце в сосредоточении стиральной машинки. В правом углу нарисована схематически корзина с одеждой, причем корзина и одежда – одинаковые и сливаются в целом фиолетового и белого цветов. Производитель как бы намекает на надежность чистоты, которая со всем сливается. То, что она имеет такой же цвет, как и упаковка порошка подчеркивает, что порошок ответственен за свои действия. Затем значок круглой формы, с надписью «Улучшенное качество», такового же цвета, как вылезающая из дверцы майка, как бы предполагает, что майка приобретет нечто большее или же будет очень хорошо выстирана – без повреждений. Название порошка «ФОРМИЛ» – находится по центру круговорота, который составляет форму эллипса, он розово-сиреневого цвета, который затем переходит в синий, а затем в белый, предполагая некоторое вторжение в невинность своей явной действенностью. Как я могу обращаться с этим порошком, кроме адекватного необходимого пользования – для стирки одежды. Остается ли порошок самим собой, когда он закончится. Можно ли считать порошком его упаковку, при том, что там остались крупицы, прилипшие на стенки.
Я могу поставить его на батарею в коридоре, даже если гораздо удобнее оставить его в ванной. Все-таки я могу поставить его где-то еще, чтобы он был объектом созерцания, со своей легко продуманной краткой структурой, которая слегка объясняет и не призывает или не молчит напыщенно, как произведение искусства. Он есть воплощение скрытой претензии на искусство. Он радует меня. «Материальная интерпретация». Новое видение. Дать жизнь вещам после смерти. Интерпретировать и творить на каждом шагу, ничем не жертвуя. Инкубатор возможностей. Расставляя их, я не задаю им никакого обозначения, НО ПОТЕНЦИАЛЬНОСТЬ ЦЕННОСТИ, которая может раскрыться – радует меня. Или незавершенность образа подушки, которая обернута в кофту, на которой я сплю – такая наволочка для нее есть корсет для дамы средневековья. Но вдруг я замечаю ее слияние с этой кофтой, через некоторое время и здесь виднеется союз – натуральный, только теперь эта незавершенность в одеянии уже не позволяет смотреть на подушку как на нечто используемое только для сна. Незаконченная необходимость блестит своим антипризывом. Уже не ясно, о чем она говорит, будучи завернутая в кофту. Слегка намекает, что на ней все еще можно спать, намекает, что ничто этому уже не помешает. В отличии от наволочки не орет о сне. Наволочка – предсказуемый маркетолог!
