ПРИЗНАНИЕ.
Я растрепала все слова так, что ирокезное, притом грязное предложение – вся его структура была выпячивающейся и изломленной, ударом поражавшая. Я вбила ему в самое сердце – «Вам плевать…» – рявкнула пальцем по клавиатуре. И потеряла его терпение, милый нрав. Хотя я все еще в нем нуждалась – он недоступный, как иначе? Я делала это, чтобы его не потерять – держать в тонусе. То взбучка длинношерстная и опрокидывающая, то лестные и веселые шуточки, не просто юмор, а романтический. И романтика сама по себе. Постоянный восторг и восхваления. Да, Александр Иванович?
ЭГОИЗМ?
Я люблю его всем сердцем отчаянного человека. С шизотипическим расстройством. Я не знаю, основана ли любовь к нему на эгоизме, хотя я считаю иначе, я уже описала это выше, тем не менее эгоизм вырывается из карманчика, такой неопрятный, потому у меня есть хорошая мысль, чтобы выровнять отношение к нему. Даже если любовь эта заложена эгоцентричностью, это все равно любовь. На этот счет у меня имеется манифест, прославляющий э-г-о-и-з-м:
«Канонизировать эгоизм! Эгоизм – интерактивный пульт, как святой Моисей – gps для толпы кричащих от дикой концентрации желудочного сока. Верховенствующий над всем! Эгоизм не токсичен, это популяризованная черта, объявленная паразитической и грязной! Филантропы, как и преступники – эгоисты и трусы в глубине души, боящиеся без гнева и кровавых брызг, осознанно или нет, того, что их постигнет, если они сквозь калейдоскоп утопий не начнут помогать нуждающимся! Гримасничающие и страшащиеся бедствия, дарящие типографскую краску или скандальный писсуар PRADA антагонистам-аристократам для вознесения себя в будущем на жантильный треугольный трон какой-то организации. Вредоносный эгоизм есть, но он не поражает как Трамп, только расстраивает, заставляя писать фельетоны!
Эгоизм наш спаситель!
Эгоизм – генератор!
Эгоизм почти во всем, почти во всем!
Эгоизм должен процветать, а не этично разлагаться!
Эгоизм есть на Западе, Севере, Юге!
Добро и любовь, зло и ненависть порождает эгоизм!
Пробуждение эгоизма!
После анабиоза!
Все мы – эгоисты! Но никто не баллотируется на имя эгоиста!
«Эгоист – не оскорбление, а напоминание того, кто МЫ ЕСТЬ!
Так что если я эгоистична, как и все, как и большинство, кто любит себя. Преступлением считать повышенное самолюбие – есть антигуманность. Но я еще не сказала, что люблю его на основании эгоизма, это только прихоть опасливая предположить, что так может быть.
ФАСТФУДОВОЕ ВДОХНОВЕНИЕ.
Мы сидели с ним в кабинете и волос его беспечный оторвался с, и так уже седеющей, головы и лысеющей. Меня это очень вдохновило.
Ветчина с прослойками жира и мяса создавала волокно, но вот, вопиющий волос упал на нее с головы. Волосы. Неаккуратность. Все такое, прочее. И как вы думаете во что перевоплотился этот волос? Он стал портящим, никчемным. Если ранее он ценился и был принят как какая-то реликвия. Ветчина наверняка хотела вытолкать волос за его громогласное вмешательство. Волос – один волос – где угодно – корявая приманка. Он так отвратителен, когда один. И на письменном столе – посланник дьявола. Хотя вообще-то все зависит, куда его сместить – он постоянно меняет имя. Ах, контекст. Почему от обычного фона так меняется слагаемое? Он играет в терапию отождествления. Когда что либо происходит с Александром Ивановичем я теряюсь в возможностях воплощения этого через «остранение» – суетящееся лечение посредственного через подробное глубокое описание. Он лечил меня настолько проникновенно, что даже такие ситуации попросту меня оздоровляли, бессознательно его волосы падали, чтобы создать из меня энтузиаста.
СЛУЧАЙНОСТЬ – НАПОМИНАНИЕ О БЫЛОМ, КОТОРОЕ ВЫДУМАННО.
И встретила я солнцестояние в жаркую сиесту, и полюбила мужчину, который так ускоренно перебирал руками клубнику. Персидские ковры, застилающие от солнца ему глаза, висящие на прищепках в тени неоправданной. Не померкшие глаза. Огрызающиеся глаза. Это было всего-то распыление чувств, которые затем стрелой вонзились в самое сердце. Он был едкий и проворный во всех делах. За ним было не поспеть. Так что я долго приглядывалась, чтобы подкрасться и бац! Но я не сделала того. Я попросту созерцала его красоту. Вдруг. Он уронил большой тяжелый ящик с фруктами. И я затрепетала в конвульсиях о его здоровье. Витамины сделали его непревзойденным. И переливающиеся, раскачивающиеся деревья в разные стороны – составляли суматоху на фоне его целостности и почти вечной продуманной ловкости. При моем наблюдении он резко ушел вдаль, забрав с собой клубнику. Он тащился, пока я не подставила ему подножку.
– Стойте! – говорю я ласково и нежно.
– Вы толкнули меня!
– Простите…
– Да что вы!
Сколько девственной злобы – он защищается изо всех сил, сам того не зная. Но его красота была священна и непредсказуема. Я так засмотрелась на него вовремя этого молчания тет-а-тет, что рухнула без сознания и очнулась с его ликом на своих ресницах. Он был такой родной и радостный, что его потайную тревогу я даже не выяснила. Его красота была невинна, а потому всемогущая. Пульс так трещал, что я подумала это легкая смерть. Я подумала, что пережила все, что можно пережить в его насыщенности. И тогда озеро превратилось в ручей, гонимый лаской. И некуда было бежать. Я все рассказала ему. Мне никак не было под силу расточить эту объемистую проблему – сделать любовь взаимной. Какая невыгодная холодность. Я была очень раздосадована, хотя мне претила эта отверженность. Его недосягаемость прельщала, это было так сладко.
Я придумала этот отрывок, та как мы живем не в тропическом климате, а в кардинально разложенном на времена года. Летом я с ним еще не была знакома. Так хотелось его увидеть летом, когда очаровывающее солнце светит до неприличия. Потому мы оказались в такой ситуации.
А какая разница между тем, что мы восприняли извне, что было фактически или то, что меня опрокинуло в голове моей, так окончательно и бесповоротно? Все есть субъективность. Объективность же существует формально, но, да, существует.
ПРЕТЕНЗИЯ НА ВЕЧНОСТЬ.
Ему приснился сон, и он неспешно мне об этом объявил после характерного для него педантизма в изъяснениях. Я подумала: «Это была реальность. Другая косвенная реальность, которая казалась, но тогда не казалась, а попросту существовала и в ней он участвовал. Что если мы также неотложно верим в нашу реальность, когда просыпаемся и только тогда понимаем, что та реальность, которая была такой же непревзойденной и твердой, надежной – вдруг распылилась. Так и смерть – врата для другой реальности, степень еще тверже и эта иерархия нескончаема по своим подобиям».
Меня всегда волновало то, что он говорит без отчаянности и пусть даже ехидно, но добропорядочно.
ИСТИНА ЧТО ЛИ?
«Это омыление, от которого все становится скользким – на что ориентироваться? Если оно сплошное? Мыльное от геля тело полностью захвачено – это похоже на функции истины, оседлавшей ум, когда она громогласно произнесена и выдана сама за себя. К чему ни притронься – все становится таким же. А что если истинность не предполагает вездесущность и вседозволенность на своем месте? И не претендует на липкую взывающую улыбку? Но тогда ее случившаяся каменность – есть зацементированный имидж – ошибка. Она сразу останавливается, ее уже не существует. Она или одерживает верх своей неломкостью. Но нужно добавить, что она не найдена в недрах земли или с небес не призвана, но только надуманная сверху разумом, так что нам может следует подумать о ее наивности. Тогда она лишается своего смысла. Может она существует только относительно твердо. А может нам вообще пора стереть этот термин? Чем она может стать для личности – роком или пользой? Может это некоторое отдохновение, которое нельзя отдернуть от личности, иначе только с кожей. Параметры ее тогда уже отмечены паранойей. Педагогика ее образа невидима. Она просто «истина», на которую смотрят прищурено. У нее озноб, так как она уже не то, чем была. Она не может быть роком, так как не слишком сильна. Но владеет качествами, которые обескураживают крепостью, ломают голову – пользы от нее прямой нет. Или вот стебель, терпящий сокращение – свои работы – когда он разветвляется в разные стороны, живая инсталляция, ежедневно работающая – смиловаться перед ней! Каждый несет свой крест! Но он не прогибаемый, каждый день впадает в непредсказуемость. Он строчит скоропись, если надеть на него чернила. Такой неугасаемый, пока не будет рассыпан и гноем одержимый, под покровом снежного кома, чтобы в другое время воскреснуть иным, так до скончания эпох» – я записывала, когда он сказал: «Это истинно…». А что мне еще делать, если слова его для меня очень значимы и каждый раз вырабатывается целое эссе в форме ответа.
