САМОЗВАНЕЦ И ГИБЕЛЬНЫЙ МЛАДЕНЕЦ

Второй роман трилогии о Смутном времени

Пролог

Проселок, проходящий Черным лесом к Бакаеву шляху, невдалеке от русского города Путивля. Тринадцатое лето с рождения Бессонка, а с Рождества Иисуса Христа 1605-е. Весна

Быстро и сторожко шагал Бессонко заросшим густою травой проселком. Берегся же он, потому что вел проселок из родного ему Черного леса через пройденное уже отечественное пепелище к людям, а людей, как не уставали предупреждать паренька названный отец его Леший и подруга настоящего покойного отца, русалка тетя Зеленка, следовало опасаться куда больше, чем, скажем, незнакомых медведей или волков.

Замер вдруг Бессонко – в нос ударила ему резкая, отвратительная вонь. Он потянул носом, и хоть оба запаха, смрад составлявшие совокупно, ему ранее не встречались, догадался, что один принадлежит падали, а второй – людям- мертвецам. Запахи струились волнами из-за поворота дороги. Бессонко высунул из-за куста голову, потом, крадучись, вышел на небольшую поляну. Тут и увидел он удивительное украшение, человеческими руками сотворенное для могучего красавца дуба. На двух мощных ветвях висела череда человеческих скелетов, покрытых серыми обрывками рубах и клочьями не содранного еще стервятниками гнилого мяса, а под ними валялся почти полностью обглоданный остов большого, с оленя, животного.

Приблизился Бессонко – и с трупов нехотя, каркая, слетело несколько воронов, а один, самый большой, остался на черепе крайнего слева скелета и только распустил свои черно-синие, с зеленоватым отливом, крылья, словно прикрывал от человека свою добычу. Болтовня молодых воронов не была подростку любопытна, а матерый спросил: «Забр-р-рать нор-р-ровишь?». «Да завтр-р-акайте, – прокаркал в ответ паренек, – не тр-р-рону». «Хр-р-рен тут позавтр-р-ракаешь, – пожаловался ворон. – Р-р-разве вот р-р-ребяток пор-р-развлечь».

Старый ворон сложил свои крылья, а Бессонко, жесточайшее желание испытывая заткнуть ноздри, присмотрелся. Останки животного под дубом сохранили темно-коричневый хвост метелкой и такие же длинные волосы на вытянутом черепе. Следственно, не корова то была, а лошадь – едва ли не первая лошадь, увиденная юным лесным жителем. Ну, и Велес с нею. Что ж до человеческих скелетов, то Бессонко сразу догадался, кому они принадлежат. Кому же еще, как не иноземцам, спалившим родной хутор паренька и замучившим его родичей? Плюнул он, целясь в ближайший череп, и с омерзением принялся рассматривать трупы преступников, справедливо не удостоенных принятого у людей погребения. Первым делом пересчитал. Девять оказалось скелетов, и все они висели на гибких длинных корнях, однако рядом колебалась на ветру еще и десятая петля, пустая. Один мертвец, стало быть, некогда сбежал. Бессонко оглянулся в тревоге, но тут же вспомнил, что ему рассказывал названый отец: шустрый тот иноземец обратился в упыря, принялся высасывать кровь из своих же товарищей, и его в ночь перед последней битвой сумели обезвредить и сжечь мстители – оживший мертвец дедушка Серьга и отец Бессона, Сопун.

Приметил Бессонко, что все супостаты были повешены уже мертвыми – и большинство, когда война уже закончилась. Он хорошо помнил, как Лесной хозяин отправил Медведя, чтобы навел, наконец, порядок в лесу. Вот тогда старательный зверь и стащил к дубу, на котором уже висели несколько супостатов, всех остальных, тогда и украсил дерево жутким ожерельем. Даже дохлую лошадь притащил; хорошо, ее хоть не повесил. Но если подумать, то в чем виновата лошадь?

«Безобр-р-разие! – каркнул тут старый ворон. – Ни р-р-рук, ни ног!». И перелетел на действительно самый неприглядный труп, настоящий обрубок. Остатки светло-русой шевелюры на черепе, кости ног криво отрублены прямо у таза, рук тоже нет, только клочки рубахи на плечах черны от запекшейся и высохшей крови. Больше других достал белокурый молодчик мстителей – или в злую минуту под руку попался? Двое иноземцев был подвешены за ноги: у одного от головы мало что осталось, у другого – вырвана половина шеи. Преодолевая отвращение, всех тщательно осмотрел Бессонко, и смекнул он, что вовсе не случайно довелось ему перед тем, как увидеть живых людей, встретиться с мертвыми в самом позорном и отвратительном виде: великие боги решили напомнить, что он, в отличие от приемных лесных родителей, смертен, как и все люди.

Вздохнул Бессонко и сказал старому ворону: «Пр-р-рощай, тр-р-рупоед». Тот взмахнул крыльями и каркнул: «Бер-р-регись, чтоб не вздер-р-рнули!». На том и разошлись.

Повернув, как было сказано ему, налево, задумался Бессонко – и не заметил, как оказался на выгоревшей в прошлом году пустоши, а отсюда до Бакаева шляха два шага. На самом же деле, отшагать пришлось куда побольше, и сначала разведал он, нет ли на шляху подорожных, тогда только вышел на знаменитый Бакаев шлях. Оказалась большая дорога широкой, а утоптанной плотно, совсем как узкая звериная тропка к водопою. Виднелись на ней многие выдавленные полосы – наверняка, следы от колес. Не довелось еще Бессонке увидеть ни колесо, ни повозку, и вообще о многом в мире людей знал он пока только понаслышке.

А вот над лесом показался и шест с охапкой сена на верхушке. Стало быть, Анфискина корчма уже рядом. Однако тетя Зеленка строго настрого приказала сначала удостовериться, что в корчме не хозяйничают разбойники или ляхи-жолнеры. Для этого надо залезть на курган, стоящий слева от Бакаева шляха и наискосок от корчмы, и все на корчемном дворе хорошенько высмотреть. «И еще, – сказала русалка, хлюпнув бледно-зеленым носиком, – найдешь там каменную бабу, с вершины кургана сброшенную. Окажи ей почтение, не забудь». И с чего бы это у тети Зеленки глаза оказались тогда на мокром месте?

Вот и курган. Мигом взлетел бы Бессонко на его макушку, если бы не разглядел в густой траве сброшенное с вершины какими-то нечестивцами каменное изваяние мужика с чашею в руке и при сабле у пояса. Тогда встал он рядом с идолом на колени и на всякий случай помолился Велесу. Потом вскарабкался на вершину, взглянул, наконец, с высоты на корчму – и разинул в изумлении рот.

В жизни не видал Бессонко таких огромных и роскошных палат, сотворенных человеческими руками – да и где мог бы увидеть? Родился он на лесном Серьгином хуторе, и почти тотчас же Лесной хозяин подменил его своим младенцем, а Бессонка забрал себе. Лето проводил он в лесу, зиму – в теплой берлоге лешего и считал себя его сыном, пока в прошлом году лютые иноземцы не уничтожили Серьгин хутор, не убили настоящую мать его Марфу, а там и мститель погиб – отец Бессонка охотник и колдун Сопун. Тогда Лесной хозяин и открыл Бессонку, кто были его настоящие родители, и пообещал отпустить к людям через полгода, тем несказанно огорчив подростка. В утешение пообещал научить некоторым хитростям, людям неизвестным ¹.

В усадьбе Анфиски-корчмарки поразила подростка прежде всего сама придумка выгородить частоколом в лесу свое, человеческое пространство для жилья. Любопытно, спрашивали ли строители разрешения у Лесного хозяина и заплатили ли ему отступное? Удивительна была и огромная изба на два жилья, нижнее и верхнее. Не боятся ли живущие в верхней избе упасть на землю? И как они туда попадают, если вход есть только у нижней избы?

Возле этой огромной избы закопан в землю давешний высокий шест с пучком сена на конце. Бессонко знал, что это знак для проезжающих Бакаевым шляхом: тут кормят, поят и спать укладывают за деньги, мелкие кругляши, иногда блестящие. В предназначении разбросанных за огромной избою построек поменьше следовало разобраться впоследствии. Вон колодец с журавлем, такой же на Серьгином хуторе стал братской могилой для всех родичей Бессонка. Из окошка одного из бревенчатых домиков тянется дым – значит, это, судя по рассказам Зеленки-русалки, поварня, а вот длинное строение с двумя телегами перед нею – конюшня, небось. Бессонко принялся было во все глаза рассматривать замечательные устройства, придуманные людьми для того, чтобы возить на смирных лошадях грузы и ездить самим, однако понял, что просто тянет время. Ведь опасных людей на хуторе не обнаружилось.