Зачем мне пытаться все вспомнить? Что-то подсказывало: там, в прошлой жизни, в жизни до солнечного удара нет ничего, о чем стоило бы переживать или беспокоиться, ничего к чему хотелось бы вернуться. За неровной линией красных останцев меня точно никто не ждет, а даже если ждал – уже давно забыл и смирился. Похоронил, закопал и засеял быльем.

Так почему бы не остаться здесь? С козами, верблюдом и Маликой? Выучить арабский, освоиться с наукой пустынной жизни, заделаться бедуином? Это ущелье отличное место, чтобы осесть и остепениться. Никого, наверняка, на десятки километров вокруг, да и война сюда, очевидно, не добралась и не доберется. Настоящий райский оазис посреди окружающего ужаса.

Надо будет как-нибудь поинтересоваться у Малики, как ей такой поворот. Но вряд ли она будет против. С мужиком в таких диких местах явно легче и спокойнее, и приятнее, в конце концов. Да, придется долечить, поставить на ноги, научить всем премудростям. Но ведь все лучше, чем одной?

Улыбнувшись собственным мыслям, я посмотрел на Малику – она отчаянно боролась с упрямым верблюдом, не желавшим покидать свою скромную поляну. Он злобно ревел, упирался в землю всеми четырьмя лапами, поднимал пыль вокруг себя – возмущался, как мог.

Но Малика не выглядела обескураженной или беспомощной, она терпеливо переламывала волю упрямого животного, умело перебирая поводьями. И верблюд вынужден был сдаться – он сначала сдвинулся с места, а потом и вовсе пошел за хозяйкой, недовольно мотая головой и нехотя перебирая ногами.

Малика явно не нуждалась ни в чьей помощи, особенно в моей. Это я от нее зависел, а сам был лишь очередной строчкой в ее «так предначертано».

***

Иродиада с наслаждением опустилась в горячую молочную ванну. Ее тело с благодарностью отозвалось на прикосновение воздушной пены – груз забот соскользнул с плеч царицы. Вдохнув божественные ароматы нарда и оперкулума, Иродиада погрузилась в молоко с головой. Тишина и покой – вот, чего она желала больше всего на свете…

– Госпожа, простите, – голос рабыни вынудил царицу вынырнуть из белого плена, – к вам пришел тот человек…

Иродиада поморщилась, будто по ней проползла мокрица. Она совсем не хотела сейчас встречаться с «тем человеком». Ей было так хорошо и спокойно, а он всегда приносил одни волнения и тревоги.

– Пропусти, – болезненно выдавила из себя царица, – и подай мне одежду.

Рабыня низко поклонилась и, пятясь, удалилась за гостем.

Иродиада оперлась на руку, протянутую ее любимой служанкой, нубийкой Оливией, и выбралась из бассейна. Белые капли молока мягко скользили по ее груди, животу и бедрам, красиво очерчивая роскошные изгибы тела. Иродиада невольно залюбовалась собственным телом, а она еще очень хороша! Очень!

– Вы так красивы, – прошептала нубийка, облачая Иродиаду в тонкую тунику и белоснежную столу, расшитую золотом.

Услышав слова любимицы, царица снисходительно улыбнулась. Оливия поклонялась ей, словно божеству. Жаль, что лишь она одна…

Служанка дрожащими руками затянула в золотую сетку волосы госпожи и надела на ее шею ожерелье из широких золотых пластин. Иродиада манерно коснулась украшения, будто проверяя, правда ли оно на ней, и жестом велела принести зеркало.

Оливия поспешила исполнить приказ и чуть не растянулась на полу, споткнувшись о выпавший из мозаики камешек. Царица благосклонно подавила вырвавшийся было смешок. Она давно заметила, что нубийка смотрит на нее, как на божество. И это не могло не льстить ей.

Полюбоваться на свое отражение царице не пришлось – рабыня, ушедшая за «тем человеком», быстро вернулась. Постучавшись и получив разрешение, она впустила в баню бродягу, укутанного в тряпье по самые глаза.

Царица властно махнула рукой, и служанки, разом присев в поклоне, оставили ее наедине с бродягой. Они привыкли не задавать вопросов и держать язык за зубами, Иродиада умела наказывать непонятливых.

Царица и «тот человек» стояли на разных концах бассейна, наполненного молоком, и никто из них не решался пойти навстречу. Они смотрели друг на друга и молчали. Наконец, Иродиада сдалась, и, тяжело вздохнув, пошла вдоль бортика к своему гостю. Он продолжал стоять, не шелохнувшись.

– Зачем ты пришел? – спросила Иродиада, вплотную приблизившись к «тому человеку».

– Ты знаешь зачем, – спокойно ответил он. Конечно, царица знала, знала, зачем он здесь. Но ей хотелось надеяться, что причина была иной. – Он слишком долго сидит в дворцовой темнице. Он задержался, ему давно пора вернуться, – произнес «тот человек» почти беззвучно.

– Люди меня не простят…

– Ты не должна думать об этом.

– Они и так зовут меня продажной девкой, а теперь я стану убийцей! Я не хочу! – прошипела царица прямо в лицо своему гостю.

– Неважно, что хочешь ты, важно, что хочет Б-г…

– А откуда мне знать, что хочет Б-г? Откуда мне знать, что ты говоришь Его устами? – гневные жилки вздулись на висках Иродиады, а ее прекрасное лицо покрылось красными пятнами.

– Ты не можешь этого знать. Ты должна в это верить.

– Я много лет делаю то, что ты хочешь! Но что получаю взамен? – не унималась она.

– Б-г вознаграждает тебя за все твои старания. Твой муж любит тебя, ты богата, красива, здорова… В твоих руках такая власть, которой никогда не было и не будет ни у одной женщины в этом грешном мире. Чего еще тебе желать? – спокойно произнес гость. Гнев царицы его мало беспокоил.

– Я хочу покоя! Покоя! – голос Иродиады сорвался в неприличный визг.

– Будет тебе покой, только выполни последнюю Его просьбу.

– Антипа боится, что люди разорвут нас на части… – царица постаралась вернуть себе самообладание.

– Префект защитит вас.

– Но я ничего не решаю…

– Не прибедняйся, госпожа. Все знают, в чьих руках власть, – в голосе гостя послышалась улыбка.

– Хорошо, я сделаю все, о чем ты просишь. Но это будет твоя последняя просьба, – острый указательный палец Иродиады увяз в лохмотьях на груди «того человека». Он в ответ лишь слегка склонил голову и вышел прочь.

Оставшись одна, Иродиада тяжело опустилась на мраморную скамью. Сколько раз она чувствовала себя игрушкой, в руках судьбы? Сколько раз делала то, о чем просили, не спрашивая зачем? Сколько раз подчинялась воле этого странного человека, всегда находившего дорогу к ней? И к чему это привело? Она несчастна, одинока, ненавидима и презираема. Где же благодарность за посредничество в божественных делах?

– Оливия! – крикнула Иродиада. Служанка тут же возникла перед своей госпожой, словно всегда стояла рядом.

– Сообщи тетрарху, что я приду к нему сегодня вечером. Ты подготовишь меня.

***

Не знаю подцепил ли я, выйдя из пещеры, какую-то инфекцию или меня догнал запоздавший ожоговый кризис, но после прогулки я снова слег. Провалялся в жару и бреду и ночь, и следующий день.

Малика суетилась вокруг меня, прикладывала компрессы, раскрывала, накрывала, переодевала, когда очередной балахон промокал насквозь от пота. Я то и дело чувствовал на своем лице и теле ее мягкие, теплые руки, ее дыхание, ее присутствие, такое необходимое… И вдруг что-то изменилось.

Я понял это не сразу, ноющие мышцы, дрожь, пришедшая на смену жару, перемешавшиеся в голове мысли – сильно отвлекали мое внимание от того, что происходило вокруг. Но когда болезнь немного отступила, я четко осознал, что остался один. Совсем один. Малики рядом не было.

Сначала я успокаивал себя тем, что она просто ненадолго отлучилась – покормить верблюда или кур или по каким-то еще делам. Но время шло, а Малика не возвращалась.

Липкий страх разливался по моему телу, заполняя клетку за клеткой, сосуд за сосудом. Словно паучий яд, он растворял меня изнутри.

Дело было даже не в самой Малике, а в том, что она единственная на всей планете знала, где я нахожусь. А ведь с ней могло случиться все, что угодно, тем более здесь, в Сирии. Ее могли убить, украсть, она сама могла споткнуться и подвернуть ногу, попасть в зыбучие пески или свалиться в какую-нибудь расщелину. И все – без нее у меня не будет ни единого шанса выжить.