– На улице! – продолжала возмущаться негодующая мать.

– Песя, – подруга попыталась достучаться, но вышло таки несколько невнятно из-за чавканья, – ты таки пойми, шо это если и да как оскорбление, то сугубо для равных, и то не везде.

– Ты хотишь сказать, шо моя рыбонька хуже этой мадамы? – Песса, в эту минуту воистину Израилевна, упёрла в бока полные руки и опасно сощурилась.

– Тьфу на такое твоё! – замахала на неё Хая, которая внезапно поняла, шо Бунд и всякие интересные связи с приключениями, это канешно и да, но такая вот разгневанная иудейская мамеле может быть страшнее казака с ружьём!

– Я только за то, – пояснила она, – шо мадама хотела сделать девочке гадость, и таки сделала, но получилось у неё так, как у маленького глупого мальчика посцать против сильного ветру! Ты мине слушаешь? Такой наскок на еврейскую девочку делает дурой саму мадаму, потому как ну никуда!

Песса Израилевна дала себя уговорить, шо мадама явно из ку-ку, но дальше застопорилось. Напрочь забыв, как сама в нежном девичьем возрасте могла смертельно обижаться на всякую ерунду, она горела священной таки местью!

Её дочу сильно обидели, и какая ж она будет мать, если простит такое? Это у гоев всякая там ерунда с прощеньем врагов и щеками, а у них всё как правильно!

Не без труда уговорив подругу, шо нанимать разных бомбистов на эту мадаму будет перебором, Хая выдохнула облегчённо, обмякнув на стуле. Кажется, на секунду только прикрыла глаза…

… а Песя уже во дворе, делится дочиной обидой, умножая её сперва на два, а потом ещё на десять. Трагически заламывая руки так, как это умеют только актрисы глубоко провинциальных театров, она пронзительно поведала двору за нехорошую мадаму в самые кратчайшие сроки.

Взметнулся ворох юбок… Песю было уже не остановить! Ангелом мщения пройдясь по Молдаванке, она завела всех, кого таки надо, а кого таки нет, тех тоже да! Потому што доча!

Дело быстро приобрело всехний окрас, потому как Песя насквозь своя, и родня половине Молдаванки.

«– Туки-тук!» – постучалась обида в сердца молдаванцев, а у кого если и нет, те вспомнили за Егора, Африку, Бляйшмана и всех-всех-всех, кто так или иначе! Оттуда идут письма, сочащиеся энтузиазмом, гостинцы и самое интересное – деньги! И всё это вкусное так или иначе, но хотя бы чуть-чуть завязано на Егоре и немножечко вокруг.

Тута такое дело, что если кто ему чуть-чуть, то – здрасте, водопровод! А если кто да? То-то! Ви таки поглядите на Песю и её счастливое сегодня, и ещё более потом? А эти два оболтуса, Товия с Самуилом?

Все таки думали за их судьбу биндюжниками и немножечко контрабандистами, вслед за папеле, а они таки р-раз! И в Африке! Война, оно канешно и да, но уже на спад, а сержантские нашивки и уважительные знакомства, они останутся. Как и несколько участков под застройку в Претории, а это уже поднимает их из низа – вверх! Сильно не самый, но и они не больно ого!

А ещё Сам Фима Бляйшман его за племянника, а Фима это голова! Надежда и гордость народа и Одессы, потому шо это – ну просто праздник, а не человек!

Рассыпались мальчишки и те, кто постарше, искать видоков и подробности, и ведь таки нашли! Кто, где… неведомыми путями выяснили даже за любовника одного из свиты, и ви таки представьте – два мущщины!

В Одессе ханжей не так, штобы и да, но есть нюансы! Одно дело – два человека увлекаются эллинской культурой, никому таки не мешая, и другое дело – вот так вот! Ну не педерасты ли?

– Это невыносимо, Анатоль! – яростно обмахиваясь веером, выговаривала дама вялому мужу, сидящему на диване в гостиной в домашнем платье, – Эти босяки вовсю лорнируют меня, сделай же что-нибудь!

– Душечка, – отложив газету, потел мужчина, совершенно раскиснув под натиском супруги, – ну это же другой город! Нас только перевели сюда из Петербурга, и у меня нет ещё таких связей, чтобы надавить…

– Ничего не хочу слышать! – дама с треском сложила веер, ударив себя по полной ладони, – Каждый мой выход фраппирует[7] народ, на меня уже показывают пальцем!

– Душечка…

– Анатоль! – взвизгнула дама, и на глаза у неё появились слезинки, – Ты! Ты… какая-то девчонка… и ты… нас…

Швырнув в мужа веером, она в рыданиях убежала в спальню, переваливаясь с боку на бок. Мужчина, вздохнув еле слышно, пробормотал негромко:

– … спасибо тебе, маменька, за устроенный брак… Зато с лучшей твоей подругой породнились, да? Ни любви, ни…

Он постоял, раскачиваясь с носка на пятку и думая мучительно – последовать ли привычному сценарию регулярно разыгрывающегося представления, согласно которому он должен кинуться утешать супругу, обещая загладить все настоящие или мнимые вина, или…

– К чорту! – неожиданно резко сказал он, и стало вдруг видно, что не такой уж он мямля, а просто сложилось так в жизни. Бывает. – Всю жизнь живу так, как маменьке угодно! Каждый раз поминает, как тяжко меня носила… сто крат уже отдал – хоть послушанием сыновним, хоть деньгами. Для себя жить буду! К чорту! Решено… развод!

К середине марта войска Южно-Африканского Союза вышли к границам Капской колонии, и армии застыли в томительном ожидании. Промедление играет на руку британцам, но буры изрядно выдохлись. Началось подтягивание тылов, накапливание резервов и переговоры на самом верху, с участием третьих государств.

В Северной и Южной Родезии, напротив, бои продолжаются, и наши войска действуют решительно и безоглядно. Сейчас туда перебрасывают Европейский Легион, в довесок к уже имеющимся частям.

Боевые действия там самые ожесточённые, виной чему наши чорные союзники, получившие оружие и возможность расквитаться с давними недругами, которыми видят прежде всего почему-то не англичан, а тсвана и родственные им племена. Резня идёт страшная, в письмах Житкова и Корнейчука проскальзывает иногда такая инфернальная жуть, што будто ледяная когтистая лапа ухватывает за сердце.

Чорные воюют всё больше друг с другом, в войнах европейцев выступая скорее носильщиками и скаутами, и лишь изредка помогают на второстепенных направлениях. Отдельные отряды, к числу которых можно отнести батальоны наших одесских друзей, могут похвастаться хоть какой-то выучкой, дисциплиной и стойкостью, остальные же само понятие «дисциплина», воспринимают как страшное колдунство.

Так, винтовки есть у большинства матабеле, и вполне притом современные. Но заставить их чистить оружие – задача из разряда особо тяжёлых. Зато вырезать на прикладе колдовские узоры, обвешивать её амулетами из разной дряни и «кормить» винтовку кровью и жиром самого подозрительного происхождения, это само собой разумеющееся!

Матабеле и тсвана, по рассказам очевидцев и письмам друзей, полагаются больше не на выучку, а на всякую потустороннюю гадость, имея в своих рядах колдунов, притом вполне официально. Амулеты и «лекарства» из человечины, и кровавые ритуалы с гекатомбами жертв скрыты обычно от глаз белых. Но и того, што всплывает ненароком, хватает! Украшенные винтовки, это так… мелочь.

А каково, например, войти отряду в деревню тсвана, и обнаружить население не просто убитым, а разделанным на части? Людоедством матабеле не балуются, но ритуалы и «лекарства» как бы «не в счёт», и это почти по всей Африке так.

Пара-тройка сотен людей, немалая часть из которых умирала долго и мучительно, это огромное потрясение даже и для здоровой психики. Если же добавить к этому отрезанные ягодицы, ступни или кисти рук, то…

… новоявленные белые колонисты не потерпят рядом с собой таких соседей, пусть даже и трижды союзных. Пусть даже и отселенных на худшие земли. Какие-то исключения наверняка будут, но думается мне, очень нечастые.

Может быть, батальоны Житкова и Корнейчука, да ещё с десяток таких же «гвардейских», с белыми офицерами, и унтерами из гриква и бастеров. Прочие же… впрочем, у противника не лучше.