Василий Сергеевич Панфилов

Шествуя по министерству, Сипягин раскланивался с подчинёнными с важной приветливостью, одаривая редких счастливчиков едва заметными улыбками, отчего за его спиной тут же начинались завистливые шепотки, а везунчики начинали купаться в ядовитом внимании коллег. Закрыв за собой массивную дверь кабинета, Дмитрий Сергеевич выдохнул, на секунду привалившись к резному дубу спиной и полуприкрыв глаза.

– Министр Внутренних Дел, – прошептал чиновник одними губами, наполняясь государственным пиететом перед собственной высокой должностью. Больше года проработав управляющим министерства, а до того – пять лет товарищем министра Внутренних Дел, он всегда чувствовал лёгкую… Нет, не ущербность, но всё же, всё же… иначе ощущается, совсем иначе.

– Выше только Бог и Государь, – сказал он значимо, отшагнув от двери к массивному письменному столу красного дерева, раскинувшемуся на несколько квадратных саженей, и вслушиваясь в слова.

– Нет! – поправил он себя сурово, поджав губы, – Государь и Бог!

Пройдясь по давно знакомому кабинету в новом качестве, Дмитрий Сергеевич встал у окна, и некоторое время глядел бездумно на набережную Фонтанки, видя перед собой – всю Россию! Перед внутренним взором министра разворачивались карты Империи.

Денно и нощно дымят заводские трубы, тянутся по рельсам тяжёлые составы, а в помещичьих экономиях на Юге России уже готовятся к посевной. Мудро устроенное предками Государя сословное общество, в котором каждому отведено от века заповеданное место, и так будет всегда!

– Всегда! – прошептал он горячечно, сжав массивный кулак, и отходя наконец от окна, разукрашенного причудливыми морозными узорами.

Устроившись удобно в кресле, чиновник провёл пальцами по лакированной поверхности стола, и наконец подтянул к себе подготовленные помощником папки с разными пометками. Разобравшись с самыми срочными и важными делами, и отдав несколько распоряжений, Дмитрий Сергеевич решил сделать перерыв, нажав кнопку звонка.

– Чаю, голубчик, – велел он явившемуся на зов плешивому служителю, – да покрепче. Ну да ты и сам знаешь…

Глубокий поклон, и служитель исчез, как и не было. Хмыкнув, чиновник крутанул шеей – каждый раз ведь удивляется! Как джинн из восточной сказки, только что клубов дыма не хватает. И понятно ведь, что у потомственного лакея не может не быть профессиональных секретов, да и натаскивают их с самого раннего возраста, но всё едино – шустёр!

Пару минут спустя на столе министра на изящной подставочке встал серебряный поднос с дымящимся самоварчиком, заварочным чайничком с толстой тряпичной бабой для тепла поверх, да усыпанные маком баранки в вазочке. Взмах рукой… и на подносе появилась сахарница с щипчиками, чашка с блюдцем, да розеточка с вареньем из айвы, о котором обмолвился давеча при случайном разговоре с былым сослуживцем, зашедшим в министерство по делам. Поклон… и лакея как не бывало.

С удовольствием отхлёбывая ароматный китайский чай, Сипягин взял ложечку айвового варенья, и предвкушающее жмурясь, положил в рот. А потом бараночку! Сломав её в кулаке, министр закинул куски разом в рот, вкусно захрустев. И чайком…

Имея привычку к печатному слову, министр поискал глазами газету, но передумал, взяв верхнюю папку из стопки «К ознакомлению». Встречаются порой презанимательные материалы, куда там газетам! Да и подача в таких вот папочках вполне себе поверхностная, рассчитанная именно что на ознакомление. Нужно будет, велит подчинённым провести подробный анализ.

– Так-с… что тут у нас? – шёлковые шнуры, скрепляющие тиснённую кожу, разошлись, и будто огромная тропическая бабочка махнула своими гигантскими крылами, – Буры?

Настроенный вполне благодушно, он начал листать, читая бегло, едва ли не по диагонали, вчитываясь только в особо интересные пассажи, да по давнишней привычке проглядывая сухие цифры в обязательном порядке. Но чем дальше, тем больше испарялось благодушие министра, а на высокий лоб набежали морщинки. Слишком всё…

… неоднозначно.

Подданные Российской Империи воюют в Южной Африке храбро, с выдумкой и огоньком, да и представлены они больше все прочих европейских граждан, едва ли даже и не вместе взятых! Храбро воюют, умело, но…

… не те!

Одних только русских почти четыре тысячи, да поляков, лифляндцев, жидов… и нет почти представителей благородного сословия! Если не считать Русскую Миссию Красного Креста, разумеется.

Казалось бы, имена этих немногих должны звучать особенно громко на фоне серой массы вчерашних крестьян, горняков, мелких торговцев и бог весь знает, какого сброда, но нет!

Мелькнул, да и пропал ротмистр Ганецкий, не успев взойти. Яркий, безусловно талантливый человек, но не сложилось. Бывает.

Максимов талантлив и харизматичен, но полностью почти перекрыт фигурой Вильбуа-Марейля. Начальник штаба Европейского легиона, фигура безусловно значимая, но в основном для специалистов. Широкой публике он интересен мало.

Гурко оскандалился, дав массу поводов для злословия, и притом оправданных. Такая блестящая биография, яркая карьера, и так… глупо!

Багратион-Мухранский в прессу попадал не раз, но поводы сплошь анекдотичны! И не то чтобы они не к чести князя, но и уважения его приключения не вызывают. Если поначалу он вызывал уважение древностью рода, то ныне известен разве только пристрастием к черкеске, охотой на обезьян, да всякого рода казусами и нелепицами.

Прочие же… несколько почти безвестных офицеров, воюющих в Европейском Легионе, да двое воюют в бурских коммандо на правах технических специалистов. К непосредственному командованию их не допускают, что решительно… ну ни в какие ворота!

И…

Министр перелистнул назад, хмуро глядя на колонку имён. Русские… и не слишком русские подданные и бывшие подданные, добившиеся успеха в Южной Африке. Некоторые – громкого, с регулярным упоминанием в европейских газетах, некоторые – значительно более скромного. Но…

… не те, неправильные русские.

Свыше двухсот человек стали офицерами, что для пяти тысяч не так уж и много. Но…

Министр хмурился всё больше, понимая глубину проблемы, разом вставшей перед ним… Нет! Перед всем Государством Российским!

– Никто, – прошелестел он побелевшими губами, вчитываясь в сухие строки, – ни один человек из числа Российских подданных, будь то настоящих или бывших, не пошёл под командование русских офицеров. Ах да, Ганецкий…

– Нет, – решительно выдохнул Сипягин, массируя левое подреберье, где внезапно закололо сердце, – Ганецкий не в счёт! С десяток человек, да и те в самом начале боевых действий!

– А потом… – он с ненавистью уставился на бумаги, – Дзержинские и прочее… быдло! Один-единственный дворянин, и тот – марксист, да ещё и поляк! Уж и не знаю, что хуже.

Положив папку на стол, Дмитрий Сергеевич откинулся назад, прикрыв глаза. Скверно, очень скверно! Четыре… пять тысяч человек в общей сложности, и никто, решительно никто не идёт под командование людей благородных, игнорируя даже профессиональных офицеров.

На войне! Казалось бы, сам Бог… ан нет, не идут. Сами справляются. Это решительно…

– … невозможно! – с отвращением сказал Грингмут, отбросив от себя гранки, упавшие было на дымящуюся пепельницу, – Публика интересуется Южной Африкой, но где? Где, я вас спрашиваю… нормальные имена?

– Какие есть, – суховато ответил репортёр, не принимая манеру начальства и забирая гранки.

– Простите, Всеволод Игнатьевич, – закурив, искренне повинился редактор газеты «Московские ведомости», – не сдержался.

– Понимаю, – чуть поклонился репортёр, смягчая дворянский гонор, – но уж как есть! Упоминать в публикациях Дзержинского вы запретили, хотя как по мне…

– Впрочем, вам видней, – примиряющее улыбнулся репортёр, видя выразительное лицо Владимира Андреевича, – я всё понимаю! Марксист, да ещё и беглый… непростой вопрос. Не тот человек, которого следует поднимать на щит. Ну а прочие? Панкратов не без греха, но ведь каков типаж!?