— Да какой постоялый двор? — хмыкнул кузнец. — В этой-то глуши? Нету тута у нас ни рожна.
— А остановиться где-нибудь на ночь можно?
Кузнец снова хмыкнул, на этот раз озадаченно, и осмотрел меня критическим взглядом.
— Да вон, у Ефросиньи-вдовы, кажись, сейчас половина избы пустует. Спроси. А если нет, так возвращайся, коли не побоишься тесноты. У нас тута ребятни полно, но гостю-то всегда найдётся угол.
Я поблагодарил кузнеца и пошёл ко вдове. Тесниться не хотелось, так что оставил этот вариант запасным.
Изба стояла на склоне холма. Когда я подошёл и постучался в дверь, во дворе басовито залаяла собака.
Мне открыла женщина на вид лет двадцати пяти-тридцати. Она была мелкая и худая, нос острый и взгляд пронзительный, словно насквозь просвечивает. Длинные, заплетённые в косу волосы, покрывала цветастая косынка. На лицо она мне показалась симпатичной.
— Чего надобно? — спросила она, не церемонясь и, в отличие от большинства крестьян, не тушуясь при виде хорошо одетого человека.
— Кузнец ваш сказал, что комнату сдаёшь… ну, в смысле переночевать можно.
— А то! Можно. Сейчас как раз никого нет. Копейка в сутки, и будет тебе отдельная комната.
— Слушай. Только такое дело… Наверно сложно поверить будет, но нету денег.
Ефросинья приподняла бровь от удивления.
— Да, понимаю, странно звучит, но так вышло. Порох есть, пули есть… А денег нет. Мне вообще ночь бы поспать. Утром всё равно в город еду.
— Чой-то не верится, — хмыкнула Ефросинья, уставив руки в бока.
— Как знаешь. Но если нет — так нет. Спрошу у других. Может, пустит кто.
— Да ладно, ладно. У других… Заходи давай. Переночуешь, коль беда такая.
Я прошёл во двор, где меня облаял грозный лохматый пёс, и вслед за хозяйкой поднялся на крыльцо.
— Откуда прибыл-то к нам? — поинтересовалась она.
— Издалека. В Ярск иду.
— Издалека? — переспросила Ефросинья с ехидцей в голосе. — Из степи что ли?
— Можно и так сказать.
— А чего без лошади?
— Так получилось.
— А ты не разговорчивый, гляжу.
Мы вошли в горницу. Тут были печь, стол, лавки вдоль стен. В закутке у печи стояли прялка и ткацкий станок, на полках под потолком расположились горшки и прочая посуда. Повсюду были расстелены цветные половики. Холода я не чувствовал, а вот тепло — очень даже. Как только я оказался в натопленной избе, на душе сразу стало хорошо и приятно.
На полу возились дети: мальчик и девочка. Девочке — года два-три не больше, мальчик — постарше. За столом сидел взъерошенный паренёк лет пятнадцати и вырезал из куска древесины какую-то посудину. Увидев, как я вхожу, все трое бросили свои занятия и уставились на меня.
— Вот, постояльца привела, — с порога заявила Ефросинья. — Как звать-то? Это, хоть, не секрет?
— Александр, — ответил я.
— Саша, значит. А это Егор, — она ткнула на подростка, — а это мои мелкие.
Пройдя через горницу, мы оказались во второй комнате. Тут находились кровать и стол.
— Располагайся, — сказала Ефросинья. — Тут тебе и кровать, и все удобства. Может, коли не совсем белоручка, поможешь чутка? Скотину бы покормить. А то хлопот много, а рук — две пары всего.
— Да я только «за», — улыбнулся я.
Всё равно заняться было нечем, а так, хоть чем-то отплатить за гостеприимство. Вообще, народ тут мне показался радушным: все готовы подсказать и помочь, даже несмотря на то, что я здесь — чужак. С виду селяне были простые, как две копейки. Ефросинья так и вообще встретила меня словно родного брата, а не постороннего человека, явившегося хрен знает откуда. Тепло становилось на душе от такого отношения, особенно после того, что я пережил за последние дни. Сразу вспомнился родной север. Там, в маленьких глухих посёлках, тоже народ — открыт и гостеприимен. А я даже позабыл, каково это. В Москве всё совсем иначе.
Вечером мы все впятером уселись за стол ужинать. На улице уже стемнело, и потому ели мы при лучине. Выкладывать лепёшки на стол я не стал: еда из Сна, как предупреждал Томаш, могла навредить простому человеку. И как бы я ни хотел поделиться своим провиантом, делать это было нельзя. Пища оказалась незамысловатой: уха и хлеб. Хлеб на вкус странный, горький, а уха — жидкая. Ефросинья даже извинилась за то, что трапеза такая скудная.
— Голодные нынче годы, — сказала она, — хлеба нет почти. Одной рыбой, вот, питаемся.
Егор тут же принялся допекать меня расспросами, кто я и откуда, но Ефросинья быстро велела ему прекратить.
— Пусть спрашивает, — усмехнулся я. — Всё равно не расскажу, чего не следует. Да и рассказывать нечего, если честно. Лучше вы расскажите: что в княжестве происходит?
— Да чего мы тут знаем-то, в глухомани-то нашей? — развела руками Ефросинья. — Мало до нас вестей доходит. Последнее, что слышали — князь преставился. Теперь сын его на престоле сидит. Злые языки говорят, будто порешили его сыновья-то, отравили. А может, и выдумывают всё. Кто ж их разберёт? Вот только был у нас князь Святополк, а теперь — Мстислав.
— И давно у вас теперь новый князь?
— Да на прошлой неделе скончался Святополк наш. Вчера в церкви панихиду служили.
Весть эта оказалась неожиданной. Что ж теперь получается-то? Если отец Даниила мёртв, то мне и возвращаться некуда теперь? Плакало, выходит, моё наследство. Вряд ли старшие братья, которые презирали и ненавидели своего бесталанного младшего, будут рады его появлению.
А ещё вспомнился последний сон. Слуга говорил о заговоре против отца. Якобы, кто-то из приближённых собирался его убить, а братья, наоборот, раскрыли заговор. Теперь снова всё в голове запуталось. Если слуга сказал правду, значит, Даниила убрали как раз таки не родственники, а те, кто желал смерти его отцу. Может, Даниил кому-то помешал? Одним словом, очень тёмная история, и свет на неё мог пролить, пожалуй, только сам Даниил. Но тот (а точнее его дух) разговаривать со мной категорически отказывался.
Вот только нужно ли мне оно? Всё эти события происходили в Великохолмске, где-то далеко отсюда (я даже не знал, где именно), а я сидел в захолустной деревушке, и цели и задачи передо мной были совсем другие.
Например, где раздобыть денег на первое время. Пока приходил только один вариант: загнать селянам колесцовый пистолет. Вдруг кому понадобится? Вырученных средств на неделю-другую должно хватить. А дальше посмотрим. Я плохо представлял, чем могу заниматься в этом мире. В прошлой жизни я ремонтировал компьютеры и прочую электронику, но тут электроники нет, а значит, и от моих умений проку — ноль.
— А ещё чего интересного происходит в стране? — спросил я.
— Да что может быть интересного? На юге война с королём Людовиком уже второй год. У нас тут — голод. Ничего не меняется. Пужают нас, что драконы близко к заставам подходят. Ну так и в прошлом году пужали. Вольные колобродят по округе, так они всегда колобродили. Что рассказать-то ещё? Сам бы чего рассказал, а то путники у нас — редкость… Ну ладно, ладно, не говори, коли не хочешь. Если тайна такая, я нос свой совать не буду, Бог с тобой.
Кровать моя оказалась не столь мягкой и широкой, как в квартире, где я жил последние три дня, но зато тут было теплее и гораздо уютнее, нежели в апартаментах мёртвого города. Сон казался мне сейчас лишь затянувшимся ночным кошмаром, от которого я, наконец, очнулся и который остался позади вместе со всеми своими отвратительным порождениями.
Утром меня разбудил стук в дверь. Я вскочил, машинально потянулся за пистолетом. Потом вспомнил, где я, и успокоился. В комнате было темно: на улице даже светать ещё не начало.
— Вставай, лежебока, — послышался задорный голос Ефросиньи, — тебе в путь пора.
Точно, совсем забыл. Я поднялся и стал одеваться. Так не хотелось вылезать из кровати, покидать этот гостеприимный дом и переться опять в неизвестность, но что поделать: были дела поважнее, чем торчать в этом захолустном селе.
Я собрался, вышел. В горнице меня ждал парень — низкорослый и мускулистый, с рыжей копной на голове. Мне сразу подумалось, что он — из кузницы. Так и оказалось: сын Трофима.
