Мне стало ещё страшнее. Да и кто не испугается, когда ему угрожает собственное отражение? Но я всё же взял себя в руки и панике не поддался.

— Хватит! — приказал я. — Ты меня вообще слушаешь? Ты слов не понимаешь? Я тут ни при чём. Это случайность.

— Мне плевать! — воскликнул юноша. — Я тут не останусь! Я заберу своё!

— Да иди ты в жопу! — воскликнул я в сердцах и накинул на зеркало покрывало и добавил. — Идиота кусок.

Я разозлился. А какого хрена, спрашивается, меня обвиняют в том, что я не делал? Вот же засранец малолетний. Ну и сиди там у себя в зеркале, раз не умеешь по-человечески разговаривать. А я уж как-нибудь сам разберусь.

А с другой стороны, можно представить себя на месте парня: тебя предали, убили, а в твоём теле какой-то посторонний тип поселился. Наверное, это тяжело и обидно.

Я вышел из комнаты и столкнулся нос к носу с Томашем.

— Ты с кем разговаривал? — спросил он.

— Да так. Ни с кем… — я не хотел говорить, но старик и сам как-то догадался. Он прошёл в комнату, схватил зеркало и, не снимая покрывала, саданул об стол так, что оно разбилось, а потом открыл окно и выкинул на улицу.

— Глупец, — резко произнёс Томаш, — никогда так не делай. Никогда не разговаривай с мёртвыми.

За всё наше путешествие я первый раз слышал, чтобы старик говорил таким тоном. Обычно его речь была спокойной и размеренной, а тут на него как будто что-то нашло. Может, и правда, влияет проведённое во Сне время? С ума сходит?

— Ладно, — пожал я плечами. — А почему мёртвые живут в зеркалах?

Старик что-то пробубнил под нос (я даже не расслышал, что именно) и пошёл наверх. Я последовал за ним.

Мы сели за стол. Рядом спали Йозеф, Вторак и Прошка. Томаш тяжко вздохнул.

— Мне страшно, — признался он. — Страшно увидеть, что с ними станет, когда проснутся. Мы не первый раз ходим в Сон. Йозефа я уже лет десять знаю, а Вторака — с самого рождения. Отца его тоже знаю. Может, и правда, Фрейя хотела нас всех получить в жертву? Теперь она получит… Только бы не напрасно. Мне было предсказано, что я погибну во Сне… Да что там, я и так это знал. Сон многих убил. Кто-то погиб от лап мор, кто-то — от прелой хвори. Вот только не думал я, что лишусь рассудка. Сколько ни представлял свою смерть, никогда не предполагал, что она будет именно такой.

— Порой судьба преподносит нам сюрпризы, — отметил я. — Я тоже много чего не предполагал из того, что случилось.

— Не представляю, как ты ещё держишься, — продолжал Томаш. — Пятый день во Сне… — он хмыкнул и покачал головой. — Удивительно. А тебе только память отшибло. Хотя чему я удивляюсь? Ты — светлейший. У вас — защита. Видать, и правда, не положено нам, простым людям, нос сюда совать. Не для нас это место, не дали боги нам силу, чтобы находиться здесь. А мы всё равно прёмся.

— У тебя есть дети? — сменил я тему, чтобы прекратить этот депрессивный монолог. — Чем они занимаются?

— Есть… Старший — в моряках, средний — в солдатах, а младшего Мара забрала, а заодно и двух дочерей прихватила.

— Мне жаль.

— А чего жалеть-то? Чего было, того не воротишь. Двое-то и пожить не успели, померли во младенчестве. А одна — когда сама рожала. И знаешь, что думаю? А хорошо, что так случилось, особенно с теми двумя. Страшен наш мир, очень страшен. Я уже почти пять десятков живу, и такого, скажу тебе, повидал, что и вспоминать не хочется.

«Тебе и пятидесяти нет?» — чуть было не воскликнул я. Томаш никак не походил на человека среднего возраста. На вид я бы дал ему минимум лет шестьдесят.

— Рано нам себя хоронить, — попытался я поддержать его. — Выберемся.

— Помню, отбили солдаты у драконов пятерых девок, — Томаш ударился в воспоминания, не обращая внимания на мои слова. — Жуткое зрелище. После того, что с ними там делали, они все головой двинулись. Четыре бедняжки окочурились, а одна до сих пор возле храма на каталке милостыню просит. Не приведи Диевас попасть к драконам. Да и у кочевников ничего хорошего. Продадут. Город-то наш далеко от застав, а вот деревенским, кто ближе к степи живёт, достаётся часто.

— Что за драконы?

— И про этих не помнишь? Да народец один степной. Вроде и люди на вид, а вроде — не совсем. У них чешуя вместо кожи, которую пулей не прошибёшь. Опасные твари. Не знаю, как их в столицах ваших зовут, а мы драконами кличем.

— Ясно…

Затем Томаш рассказал, как сына забрали в солдаты. Оказалось, тот как-то на рынок пошёл и вербовщиков там встретил. Ну и повёлся на красивые наряды, да на посулы сытой жизни. Тогда как раз время было голодное. И ушёл. Девять лет с тех пор прошло.

— Вот дурак непутёвый, — покачал головой Томаш, — и чо теперь? Муштруют, небось, да шпицрутенами гоняют. И стоит того сытое брюхо?

— А старший?

— Да и старший не умнее. В матросы подался. Тоже мне… Приключений захотел на свою жопу. Вот и получил. Потонет когда-нибудь или на пиратов шахрезидских нарвётся, так и закончит дни свои либо в пасти морского бога, либо в рабстве. Молодец, что сказать! Слушай, кажись, надо будить уже, — внезапно вспомнил Томаш.

Мы растолкали наших спутников и сами отправились на боковую.

Когда я проснулся, в окно уже бил серый утренний свет. Я выглянул на улицу: свинцовое небо висело над землёй, словно желая обрушиться на нас всей свой тяжестью. Шёл снег. Я чувствовал себя разбитым и уставшим. Да и остальные — тоже. Вторую ночь подряд мы спали урывками по два часа. Но, кажется, пока с ума никто не сошёл.

Сегодня мне опять ничего не приснилось. А я ждал. Лишь из сновидений удавалось почерпнуть обрывки информации об этом мире и жизни Даниила. Мне не терпелось узнать ещё что-нибудь, но сны-воспоминания больше не приходили.

Прошка сказал, что хочет отлить, и побежал на улицу, а мы уселись за столом, разделив на всех краюху хлеба.

— Что ж, боги даровали нам ещё один день, — проговорил Йозеф. — Может, нам даётся шанс? Попытаемся сегодня. Но если и сегодня не получится, то надеяться, скажу я вам, больше не на что. Еда и вода заканчиваются, да и следующая ночь нас с ума сведёт. Так что молитесь великому Тенгри, Троим и хранителю Велимудру, чтобы они смилостивились над нами.

Внизу послышался истеричный вопль Прошки. Мы вскочили и схватились за оружие. По лестнице застучали сапоги, и вскоре в трапезную влетел сам Прошка — бледный, как сама смерть.

— Она идёт! — зашептал он. — Она идёт! Я сам видел! Мы все умрём. Спаси нас Диевас!

— Да кто идёт? — гаркнул на него Йозеф. — Говори по-человечески.

— Мара! Мара идёт. Во дворе! Я вышел, а она — там. Мы умрём. Она за нами пришла. Я не хочу умирать.

Это было похоже на бред сумасшедшего. Но мужики, кажется, восприняли слова парня всерьёз. Они в страхе переглянулись.

— Тебе не привиделось? — нахмурился Томаш. — А то вдруг обознался?

— Ды ты чо! Какой обознался? У неё клюка — во! — Прошка развёл руки в стороны. — И лошадиный череп вместо башки. Клянусь членом Перкунаса! Не веришь?

— Не богохульствуй, — буркнул Йозеф. — Где, говоришь, её видел?

— Да на заднем дворе. Как вышел, а она под деревом стояла.

— Так, мужики, — скомандовал Йозеф, — быстро собираемся и валим отсюда, что есть духу! Все поняли?

Мы похватали вещи и помчались на первый этаж, оттуда через главный вход — на улицу, и со всех ног бросились прочь от дома. Я не очень понимал, чего все так испугались, знал одно: то, что увидел Прошка на заднем дворе, было страшнее, чем кирасир и жнец вместе взятые. Хотя, казалось бы, что ещё более жуткое может породить Сон?

Лишь когда оказались за городом, мы перешли на шаг. Мужики постоянно оглядывались, да и я — тоже.

— От кого мы бежим? — спросил я у Томаша.

— Прошка саму Мару увидел, — ответил тот. — Если не померещилось — плохи дела. Она отметила нас. Теперь не отстанет, пока со свету всех сживёт. Вот что значит долго по Сну бродить. Конец нам.

— Да, да, Мара на нас отметину поставила, — подтвердил Прошка. — Она заберёт нас в Бездну. Я не хочу в Бездну. Я хочу домой!