Гвальхмай был поражен их скорой неблагодарностью. Здесь, как и во всех других местах, где барон давал кров таким детям, оказывалось, что даже самый младший вскоре покидал его, снова уходя бродяжничать, иногда уходя ночью, без прощания или благодарности.

Многих из этих детей Гвальхмай сам привез из жалких укрытий в лесу или пещере, потому что он с Жилем де Силь в компании с мессером Прелати часто ездили в такие миссии милосердия, и ему было жаль видеть, что милость де Ре принималась без признательности.

Долгое время он не понимал, что у этих исчезновений может быть другое объяснение.

Не все дети доверчиво встречали предполагаемых спасителей. Некоторые прятались в своих норах, и их нужно было вытаскивать, пока они пинались и верещали. Другие пытались убежать через открытые залежные поля или дикие каменистые пустоши, которые местные жители метко прозвали «пустынями», в надежде ускользнуть от всадников, которые преследовали их.

В такие моменты Прелати и де Силь со смехом, не спеша скакали галопом вслед за детьми, чтобы видеть их ужас. Гвальхмая возмущала их бездушность, он подгонял своего коня, чтобы скорее поднять испуганных детей и успокоить их.

К одному маленькому мальчику он сильно привязался. Когда Гвальхмай подхватил его на седло и посмотрел ему в лицо, ему показалось, что он увидел себя ребенком. Темная кожа и волосы имели поразительное сходство. В искаженных страхом чертах он видел сходство с Никки, насколько он ее помнил, и когда колотящееся сердечко успокоилось от его ласковых слов, и мальчик улыбнулся, его душа обратилась к нему с любовью.

Это мог быть его маленький сын, которого он никогда не видел.

Гвальхмай поцеловал его и отогнал страхи мальчика. Вскоре тоненькие ручки доверчиво, с растущей привязанностью обвились вокруг шеи его ловца, когда они возвращались в Тиффож.

«Я Гвальхмай. Я отвезу тебя в место, где тебе никогда больше не придется голодать и где будут другие мальчики, с которыми можно играть. Как тебя зовут?»

«Мама называла меня Жан. Ты мне нравишься».

Он доверчиво устроился на руках Гвальхмая, и они молча поехали к замку.

Из-за личного интереса, который Гвальхмай внезапно испытал к ребенку, чувство потери было еще более острым, когда он узнал на следующий день, что ночью мальчик сбежал.

В течение нескольких дней он неотступно думал об этом. Он не понимал, как мог так привязаться. Он был мрачен и долго не хотел ни с кем общаться.

Ночь перед первым мая – Вальпургиева ночь. В те мрачные и злые часы 30 апреля 1439 года Гвальхмай крепко спал в своей комнате. Вдруг он проснулся. Он не услышал ни звука, но ощутил чье-то присутствие рядом и движение воздуха, как будто что-то дышало на него. Ему снился пропавший мальчик, и он открыл рот, чтобы произнести его имя.

Прежде чем он успел что-либо сказать, он почувствовал палец на губах и услышал голос Ля Мефрей: «Тихо, если любишь жизнь!»

Он не мог ошибиться, потому что в замке не было другой женщины, но в ее голосе было что-то нежное, знакомое, чего он никогда не слышал в голосе кастелянши барона.

Он сжал ее пальцы и поцеловал их. «О, моя Кореника, ты снова вернулась ко мне, через столько времени и в таком облике? Хорошо, что здесь темно, потому что ты не захотела бы видеть меня таким, каким я стал!»

Губы нежно опустились на его губы. «Я не могла прийти раньше, мой дорогой. Мне не всегда позволено делать то, что я хочу. Было необходимо, чтобы мы какое-то время были врозь, потому что то, что делал ты, было частью твоей судьбы, а не нашей. Теперь я пришла, но я не могу быть с тобой долго. У этого тела сильная и опасная воля, и его движут разрушительные силы, которые вызывают у меня страх».

Гвальхмай недоверчиво хмыкнул. «Страх? У моей Кореники? Невероятно!»

«Это так. Пойдем! В это раз мы сможем быть вместе совсем недолго, не будем тратить время впустую. Твоя душа в опасности, и если она будет потеряна, то у моей больше не будет цели. Пойдем! Не трать времени на одевание».

Он схватил длинную рубашку, потому что спал голым по моде того времени, и подпоясался древним поясом с монетами. Лестничный камень холодил босые ноги.

Кореника быстро потянула его вниз по нижнему коридору и повела к другой лестнице, которая шла вглубь земли ниже уровня рва. Сам воздух здесь был леденящим, но горелый запах без тепла и смрад серы обожгли его ноздри.

Они прошли по длинному коридору. Свет давал факел, закрепленный в настенном гнезде. Факел был уже коротким, очевидно, его оставили прогорать до конца. За аркой было темно.

Кореника махнула туда рукой.

«Посмотри, что там делается, и прощай! Я теряю контроль. Это тело должно вернуться, иначе его начнут искать. Узнай, почему ты должен срочно уходить отсюда, и беги из этого места. Скоро на барона и его свиту падет возмездие, и я хочу, чтобы тебя здесь не было».

«Когда мы встретимся и где?»

«Как я уже говорила раньше, мы должны вернуться туда, откуда начали наше странствие. Когда ты выполнишь свою миссию, а ты узнаешь, когда она завершится, мы будем вместе и вернемся туда, чтобы никогда уже не расставаться».

Еще один быстрый поцелуй, и она исчезла. Гвальхмай знал, что Ля Мефрей ничего об этом не вспомнит, где бы в замке она ни пришла в себя.

Он заглянул в подземную комнату за аркой. Сначала он ничего не заметил, хотя по глухому звуку от своего дыхания догадался, что там было большое открытое пространство. Затем высоко над собой он увидел две красные точки, светящиеся как угли.

Гвальхмай посмотрел на них, а потом посмотрел в них, потому что у него было жуткое ощущение, что они тоже глядят на него. Было трудно оторвать взгляд от их блеска. Запах серы подавлял, но с ним смешивался еще более тяжелый запах, похожий на вонь скотобойни.

С заметным усилием он закрыл глаза, чтобы снять гипнотическое воздействие светящихся точек, вытащил факел из гнезда и вошел в комнату.

В мерцающем свете факела он увидел гигантскую фигуру, которая надвигалась на него. Он остановился, огромные тени тоже. Теперь было хорошо видно, что это огромная рогатая статуя, а две красные точки были ее властными презрительными глазами.

Пылающие глазницы смотрели сверху вниз на него и на алтарь в центре комнаты между ним и статуей.

Болезненное воображение скульптора придало существу злорадное выражение лица. Тело выглядело лохматым. Ноги оканчивались копытами. Когтистые руки тянулись к алтарю, как будто пытались схватить то, что на нем было, хотя сейчас жертвенник был пустым.

Ужасная догадка поразила Гвальхмая. Он протянул руку и коснулся каменной поверхности. Алтарь был липким от крови, которая не так давно застыла.

Он стоял, оцепенело уставившись на алтарь. Внезапное осознание затопило его, как наводнение. Теперь он, кажется, понял, куда исчезали пропавшие дети; что за крик раздался ночью, когда он провел ночь в Машкуле; почему окрестности прочесывали в поисках детей, у которых не было ни родителей, ни друзей.

В отвращении он смотрел на свои руки. Даже если сам он был лишь невольным соучастником, кровь этих детей была на его руках!

Застывший до самого сердца, голый и беззащитный он стоял, охваченный ужасом и стыдом. Отвращение к самому себе душило его. Дым от факела обжигал ноздри, запах серы стал еще более невыносимым. Стены зала, казалось, вращались, а статуя наклонилась вперед к нему.

Это не было игрой воображения! Глаза статуи расширились и словно вкручивались в него. Он не мог отвести взгляд. Его как будто тянуло к ним. Глаза росли, опухали и плыли перед ним, словно лужи кипящей лавы. Гвальхмай не мог сопротивляться. Есть заклинания, чтобы противостоять такому злу, и он знал их, но чудовище высосало весь его разум.

Он сделал еще шаг к алтарю и нетерпеливо протянутым рукам.

Дымно-презрительные глаза распахнулись еще шире. Губы изогнулись в зловещей ухмылке. Резные волосы на руках, казалось, поднялись, а статуя потянулась к нему.

Когти раскрылись, схватили его за талию и вдруг отпрянули, как будто существо могло испытывать боль. Гвальхмай почувствовал лишь легкое стеснение на поясе, которое сопровождалось шипением, какое издает плоть, когда касается раскаленного железа.