Напрасно массажистка использовала самые тонкие приемы, он едва слышал ее вздохи и комплименты по поводу его молодого лица и сильного тела, несмотря на его седину. Напрасно ее ласковые пальцы осторожно пытались возбудить его удовольствие, напрасно ее глаза говорили то, чего не осмеливались сказать ее губы; он едва ее замечал.
Была только одна улыбка, которую он хотел видеть, только одна женщина, которой хотел коснуться, и только одна любовь, которой надеялся насладиться.
Его одели в шелк и обули в толстые белые чулки и мягкие тапочки, после чего отвели в столовую, где хозяин с дочерью уже ждали его. Его напряжение схлынуло, и он, наконец, почувствовал спокойную, безмятежную атмосферу этого дома.
Еда была простой. Сначала была морская рыба с приправленными горчицей грибами. За черепаховым бульоном с черепаховыми яйцами и капелькой имбирного сока последовало основное блюдо из тонко нарезанной курицы, притушенной в соевом соусе с мелко нарезанными зелеными верхушками белой редьки.
За хвостами омаров, выложенными в виде пионов на отварном белом рисе, принесли особое сакэ, а потом на низкий столик поставили поднос с фруктами.
Под деликатный, ненавязчивый звон сямисэнов за расписной полупрозрачной ширмой, которую протянули через весь зал, чтобы создать обедающим интимную обстановку, начался разговор.
Гвальхмай не мог знать, что само присутствие дочери барона было здесь очень необычным. В других культурах, с которыми он был знаком, от Ацтлана и Ходеносауни в Алате до Британии, Европы и континентальной Азии, женский голос имел такой же вес, как и мужской, хотя и был иногда более пронзительным.
Не зная всего этого, он не удивился, когда обнаружил, что барон Хидаяма, похоже, находился под властью этой молодой женщины. Если то, о чем он подозревал, было правдой, было бы более странно, если бы это не было так.
Однако ему показалось необычным, что она начала разговор.
«Как вам сообщили», – произнесла она приятным тихим голосом, – «мы с нетерпением ожидали вашего приезда. Сообщение, которое вы привезли, оно о войне или о мире?»
Гвальхмай был озадачен. Либо это удивительное сходство было не более чем разбивающим сердце совпадением, либо она играла, потому что не могла признать перед отцом, что мистическим образом у них имеется общее прошлое.
«Боюсь, что произошла ошибка. Возможно, я принял гостеприимство, предназначенное кому-то другому. У меня нет никаких сообщений, никаких писем, и я не являюсь послом высокого или низкого ранга. Может быть, будет лучше, если я принесу извинения и уйду».
Барон успокаивающе поднял руку. «Пожалуйста, не беспокойтесь. Если произошла ошибка, то, безусловно, не по вашей, а по нашей вине. Мы знали, что вы придете, потому что видели вас в пути. И конечно, в Нихоне не может быть двух человек с такой красной кожей, как у вас. А если бы их действительно было двое, было бы еще более замечательно, если бы оба носили одинаковые кольца. Я предположил, что у вас имеется послание регенту Ходзё Токимунэ, поскольку перед вами было еще пять посланников. Каждое из их сообщений содержало больше оскорбительных слов, чем предыдущее.
Мы презираем хана, но не тех, кто доставляет его письма. Все посланники безопасно добрались до Камакуры [31].
Тем не менее, вас видели, и я знаю, кто вы, и кем можете быть».
«Я тоже знаю, кто ты», – пробормотала леди Митами, но так тихо, что Гвальхмай прочел слова на ее губах более четко, чем услышал их.
Барон позволил себе слабую улыбку. «Моей дочери были предоставлены привилегии сына, которого у меня никогда не было, и она достойна их. Некоторые женщины обладают лучшими способностями и проницательностью, чем мужчины, и когда боги дарят такие таланты, хорошо, если женщин поощряют, а не подавляют. Когда Митами стала взрослой, она должна была выйти замуж за сына даймё Акагава, которому была обещана, но она отказалась. Она плакала, томилась и говорила, что видела во сне единственного мужчину, за которого выйдет замуж.
Она отказалась есть и тосковала по этому человеку, который, как она сказала, однажды придет из-за моря. Ее любимым сокровищем было зеркало, в котором, по ее словам, она иногда видела его, когда не спала. С помощью зеркала она следовала за ним по всему миру на его пути к ней. Еще она говорит, что у нее есть подруга, которая смотрит на нее из зеркала.
Я настоял, чтобы она вышла за человека, которому я ее обещал. Мы – слабый клан, и я боялся, что Акагава станет нашим врагом. Но казалось, что она умрет, но не подчинится мне, настолько сильна была ее воля противостоять моему решению.
И когда она лежала, такая бледная и слабая, я понял, что люблю ее больше, чем мое обещание или мою гордость. В тот момент я помолился богине-лисе Инари, которая любит наш дом, чтобы она вернула Митами, потому что мы думали, что она умерла – на зеркале не было тумана, когда мы поднесли его к ее губам.
Я наклонился и прошептал ей на ухо, что она выйдет замуж за того, кого выберет, и тогда, когда захочет. Она открыла глаза, улыбнулась, попросила еды и заснула. Я понял, что Инари отправила ее обратно, и мое сердце переполнилось счастьем. Мне дорого стоило выкупить мое обещание у Акагавы, и теперь они мои враги, но в ней мое сокровище, и мы с ней оба ждали краснокожего незнакомца из-за моря, который, как она предсказала, придет во время крайней нужды. Я рад, что вы тот самый человек, а не посол, которого я ожидал. Но не могли бы вы рассказать нам что-нибудь о Хубилае и его планах?»
Гвальхмай колебался. Если правда, что половина Камбалука сгорела, то вторжение, назначенное на середину лета, могли на время отложить. Он не хотел порождать ложные надежды или притворяться, что что-то знает, или раскрывать свою роль в срыве планов хана.
Даже через море он чувствовал мощный взгляд семи тысяч нарисованных глаз, злобно уставившихся на Нихон и на него самого.
Если он станет утверждать, что чинил препятствия этой силе, причем таким странным образом, то барон решит, что он занимается самовосхвалением. Если же он расскажет постыдную правду, то может оказаться неуклюжим союзником. А он уже решил, что будет союзником этих людей.
Барон, видя его нерешительность, понял его неправильно. «Если это вопрос чести, никто не станет требовать от вас сведений, которые вы не желаете предоставить».
Он мрачно поднялся и собрался хлопнуть в ладоши, показывая, что разговор окончен, когда леди Митами деликатно коснулась рукава его кимоно.
«Уважаемый отец, я уверена, что колебание нашего гостя связано только с тем, чтобы тщательно подобрать слова. Сэр, вы за нас или против нас?»
Гвальхмай сложил руки и поклонился. Он пристально посмотрел ей в глаза и сказал: «За вас, сейчас и всегда. Никогда не сомневайтесь в этом».
Она поклонилась в ответ, и когда она поднимала голову, их глаза снова встретились. Ее губы сладко изогнулись, и он понял, что небольшое подчеркивание, которое он сделал в ответе, не осталось незамеченным.
«Садись, отец, и спрашивай, что бы ты хотел узнать. Я уверена, что честь в этом вопросе ни при чем».
Умелые вопросы дали ответы, которые требовались даймё. Гвальхмай ничего не скрыл, и, пока он говорил, все важные детали были записаны писцом на рисовой бумаге изящным почерком кистью и чернилами. Корабли были исчислены тысячами, их вероятное вооружение и оснащение зафиксированы; кавалерийские тумены установлены по именам и эмблемам; орды пехотинцев, механики описаны вместе со снаряжением и запасами. Все, что он рассказал, было упомянуто в этом отчете, даже такие неосязаемые качества, как отвага, дисциплина и тому подобное.
Когда все закончилось, перед писцом лежала толстая пачка листов. Гвальхмай был измотан, голова казалась совершенно пустой.
Куроки поднялся и на этот раз хлопнул в ладоши. Он протянул отчет слуге, который пришел на вызов.
«Немедленно сделайте 20 копий. Одну отправить микадо в Киото как можно скорее. Одну – сёгуну в Камакуру, а другие – главам всех кланов, далеких и близких. Укажите, что это крайне срочно, и настаивайте на том, чтобы все личные разногласия были отложены в сторону и чтобы берега охранялись так строго, чтобы ни один краб не выполз на берег и ни одна птица не могла вернуться в гнездо незамеченной. Когда копии будут готовы, принесите их мне, даже если будет поздно, я подпишу их. К этому времени подготовьте 20 гонцов».
