Меня снова наполнило раздражение. Кто этот идиот? И каков смысл всех этих тупых шуток?

Я рывком утянула Сашу назад и, вплотную приблизившись к его лицу, процедила сквозь зубы: "Ты надо мной издеваешься? Я не для того сюда приехала, чтоб наигранно улыбаться и вести непринужденные беседы о возвращение в дизайн интерьера стиля рококо!"

– Ты совсем спятила?! – прошипел он, отбрасывая мою руку. – Соберись, пожалуйста, и постарайся снова не сорвать всю проделанную работу одной своей нелепой выходкой. Или, проще говоря, закрой рот и слушай.

Ничего другого мне не оставалось. Я, молча в очередной раз, сглотнула нелестное напоминание в свой адрес, и, как ни в чем не бывало, проследовала за ним. Мы сели в сумрачной гостиной за круглый столик из темного стекла в глубокие черные кресла. Чем-то мне это напомнило сеанс психотерапии, – мы вдвоем напротив кресла хозяйки, стоящего спинкой к закрытому полупрозрачными шторами окну. Проникающий сквозь тонкую текстуру свет как-то мистически формировал ее образ, скрывая четкость деталей на фоне общего силуэта.

– Чай, кофе? – прозвучали стандартные фразы, и будто по заказу вдруг материализовался молодой паренек лет шестнадцати в холщовой рубашке с двумя чайничками на подносе и сервизными чашками.

Мне ничего не хотелось. Мне было не комфортно под этим плотным сканирующим взглядом небесно-лазурных глаз. Как будто кто-то пронизывал мой позвоночник, начиная от копчика медленно пробираясь вверх тонкой металлической проволокой. Энигма не сводила с меня глаз, но что еще более пугающее, – свой я не могла отвести тоже. Она будто держала меня в тисках, своего рода гипноз, когда смотришь, понимаешь, что неприятно, но оторваться не можешь.

Эта ватная пауза, казалось, длилась целую вечность. Саша молча опускал кубики сахара в кофе, будто и не замечая вовсе, что происходит между мной и хозяйкой, только почему-то очень медленно. Словно в замедленной съемке кисть его руки совершала круговые движения маленькой ложечкой, а создаваемые от соприкосновений со стенками чашки звуки отрывками доносились, будто сквозь вакуум. Я сидела, вцепившись руками в ручки кресла. Вся моя поза была одним напряжением, каждая мышца налита и тонизирована. Я не двигалась, я была прикована глазами к этой женщине, которая, не переставая, буравила меня взглядом, ставшим вдруг таким тяжелым и пронизывающим, и едва заметно что-то нашептывала своими налитыми полными губами. Меня будто пытались вывернуть наизнанку. Мышцы непроизвольно сокращались и сдавливались спазмами. Мне стало казаться, что еще немного и меня вывернет, желудок отзывался характерными позывами. Но что еще было более странным, – я будто видела это все со стороны…

Последнее, что я еще успела запомнить, были резко сузившиеся до едва заметной вертикальной полосочки зрачки Энигмы. Больше видеть мне ничего не хотелось, и, не выдержав, я выскочила из кресла.

Спустя некоторое время Саша нашел меня в саду.

– Пошли, – подхватив меня под руку, сказал он.

Я оглянулась на него и, не увидев во взгляде хотя бы намека на желание меня понять, последовала за ним. Я не скрою, меня интересовало, что же в итоге сказала Энигма, и чем закончилась их беседа, но спрашивать не решалась, – духу, видимо, не хватало.

Обратная дорога, говорят, всегда короче… не знаю. Может потому, что срубает беспокойный поверхностный сон, а может просто есть над чем подвести итоги. Мне было, о чем поразмыслить. Кошки целой гурьбой вновь заскребли по душе, явно что-то закапывая, то ли с перепугу от количества воздушных ям за все время полета, то ли по старой памяти. Початая еще перед посадкой бутылка из duty free плохо спасала, от обеда я отказалась. Саша не полетел со мной. Сказал, что еще нужно уладить детали, лишь всучил белый конверт со словами, что перемены неизбежны и обратной дороги нет. Тоже мне, открыл, как говорится, Америку. Сколько раз за времена своей деятельности я получала такие конверты с последующими инструкциями, сколько раз приступала к заданиям, даже не раскрывая конверта, сколько раз выполняла изложенное пошагово и беспрекословно, и лишь единожды оступилась…

… и этого было достаточно. Я, как сапер, знаете ли. В моей профессии вторых попыток не дают. А если и дают – то это уже ультиматумы. И они, как и перманентная горечь на языке, становятся вынужденной необходимостью, если все еще хочешь жить. Я хотела.

Открыть конверт я решилась только после посадки в столице.

Прохладный весенний ветер проникал в квартиру сквозь приоткрытое окно. Новый день, утреннее кофе, узкая лестница, поворот ключа зажигания и шум мотора, едва слышный, – так работают только новые двигатели. Я глубоко вдохнула запах салона и улыбнулась, подставляя лицо столь ранним лучам солнца. Как, все-таки, хорошо, что утро наступает всегда. Что бы ни происходило за прошедшие сутки, чем бы ни заканчивалась ночь, ты всегда знаешь, что через каких-то четыре, три, два часа ты сможешь встать и начать жить заново. Только в этом, наверное, и можно быть уверенным. Я отчего-то улыбнулась еще шире и плотнее закрыла глаза. В стекло вдруг неожиданно постучали. Я вздрогнула. Больше от внезапности, нежели от увиденного, хотя то, что открылось передо мной тоже вызвало несколько неоднозначные эмоции. Заплывший левый глаз, распухшая губа и сплошной синеватый оттенок всей кожи лица, едва позволяли распознать черты не малознакомого мне человека.

«Неслабо его так отделали. Совсем озверели там, черти».

Он тем временем нервно переминался с ноги на ногу и пребывал в явном нетерпение определенно мне что-то поведать. Сдерживая саркастическую улыбку, я опустила стекло.

– Вы меня подставили! – брызнул он, как только между нами образовалось пространство.

– Выдохни, – парировала я, явно давая понять, что его трогательная лирика меня мало интересует. – Ты передал все необходимое?

– Передал! Но там явно чего-то не доставало, – захныкал он с новой силой. – Эти ребята даже слушать ничего не хотели. Отметелили меня так, будто я себе там что-то скрысил, хотя я даже пакета не открывал. И вы это знаете. Я всего лишь приехал по указанному адресу и сделал, что вы просили, – почему я должен был пострадать? Это не моя вина, что вы там что-то забыли….

«Воистину, чувство юмора Господне неисповедимо», – думала я, выслушивая эти жалкие сопли. «Так осмотреться, в мире полно достойных персонажей».

– … я предполагал, что могут возникнуть внештатные сложности, меня предупреждали, но не думал, что именно я стану потерпевшим…

– Послушай сюда, потерпевший, – раздражение плавно начало брать верх и, я буквально физически почувствовала, как улетучивается мое утреннее настроение. – Хочешь себе работку поспокойнее, – иди на почту, хочешь чистую совесть – открой богадельню, если же хочешь заработать денег, – иди и делай, что говорит твой босс. И если он говорит, иди – огреби пиздюлей, ты торжественно идешь, а вернувшись, с благодарностью спрашиваешь – не сходить ли еще! Вникаешь?

Он осекся и уставился на меня, как на призрака.

– Вникаешь? – с усиленным голосом я повторила вопрос.

– Да, – буркнул он оттекшими губашлепками.

– Вот и славно. Теперь аккуратно положи то, что должен, в мусорный контейнер для пластика возле автобусной остановки слева в трех метрах от тебя. И можешь быть свободен, с тобой свяжутся, если возникнет необходимость.

Необходимости, конечно же, не возникло, как и возможности, кому бы то ни было теперь его отыскать. Души исчезают в полдень, говорят? Возможно, – именно души. Сей же дух испустился немного пораньше, ровно за десять минут до того, как приступили к работе мусороуборочные машины.

Зайдя в гостиную, я застала его за напряженной игрой. Собранная фигура на фоне панорамного окна, резкие почти конвульсивные движения, и глубокое дыхание, слышимое даже сквозь звуки издаваемой музыки, лишь подтверждали мои мысли о длительности и серьезности происходящего процесса. Крадущимися шагами я преодолела расстояние в несколько метров, неслышно опустилась в орнаментальное кресло на изогнутых ножках и приняла наблюдательную позицию. И признаться, не без удовольствия. Струны натянуты, нервы как струны, мощь, экспрессия, вздутые вены на руках, разрезающие пространство смычком, и полная концентрация, – что может быть обворожительнее? Тем более, когда речь идет о мастере любого своего дела, – статном слегка седеющем мужчине в полном расцвете своих физических и моральных сил, а ко всему входящий в десятку миллионеров, по мнению не малоизвестного издания, и с которым вот уже продолжительное время мы совместно вели дела. С переменным, но все же успехом. До сегодняшнего дня, видимо, если судить по исполняемой симфонии.