Вадим закончил играть, резко прервав произведение, сделал несколько обессиленных шагов спиной и замер на покрытом резьбой и позолотой стуле. Выглядел он, как настоящий псих: бегающий взгляд, дрожащие руки, безвольно повисшие вдоль тела, так и не выпускающие инструмент, учащенное дыхание и гримаса полуулыбки на губах. Такой весь мрачный и торжественный. Он ведь действительно во многом был псих, и это было, наверное, одной из главных причин, почему мы смогли сработаться.
– Когда-нибудь об этом я напишу книгу, – заговорила я, уловив в его глазах заметное просветление. – «Формирование нордического характера, или Влияние смычковых инструментов на арийских мальчиков».
Он улыбнулся в ответ уже более естественно и выпрямил спину:
– Не описывай только, что, вырастая, эти арийские мальчики становятся невыносимо амбициозны, а в порыве гнева крушат головы всех, кто так или иначе начинает фальшивить. Рискуем оставить будущее без истинных виртуозов.
Я мягко улыбнулась, растворяя на контуре губ порцию привычного “яда”, и повернулась к окну:
– Мастерство и без того исчезает, чтоб его еще уничтожать осознанно, – проговорила я на выдохе. – Кругом сплошное дилетантство, а оно, знаешь ли, настолько утомляет и расстраивает…
– Меня сегодня расстроил утренний звонок об отчетности со слов: «Вадим Сергеевич, у вас есть чем застрелиться? Здесь такое дело…»
– Они по беспределу пошли, Вадим, – прервала я, вновь обратившись в сторону собеседника. Он на глазах приходил в себя, будто трансформируясь в привычное ему хладнокровие, и взгляд вновь приобрел характерную пелену инея. – Отрихтовали его так, что собственная мать долго от него шарахаться будет. Думаю, еще пара месяцев в подобном режиме и, они окончательно сорвутся с цепи.
– И это тебя расстраивает?
– Скорее утомляет, – я чуть заметно пожала плечами. – И нервирует немного…
– Тогда я сочувствую им вдвойне, – он вновь ухмыльнулся, и не спеша, поднявшись, подошел к напольному зеркалу, поправляя манжеты. – Некоторые женщины в утомленно нервозном виде способны покорить и изувечить Северный полюс. Избы и кони, лишь их завидев, прекращают гореть и скакать. Даже я, известный с юности смельчак и хулиган, откровенно таких побаиваюсь …
– Вы как всегда щедры на комплименты, Вадим Сергеевич, – я чуть с больше положенной скромностью улыбнулась и поймала его взгляд в отражение уже без тени насмешки. – Что вы мне с ними теперь делать прикажете?
– То, в чем виртуозна исключительно ты, – он продолжал настолько самодовольно оправляться у зеркала, что глаза его блестели даже через отражение. – Связать их за яйца и направиться в нужное мне русло, – пусть мальчики развлекаются.
– Как бы они потом этим коромыслом мне на плечи ни легли, – уровень сарказма нарастал прямо пропорционально его желчи в голосе. – А то получится своего рода «яичница на открытом огне»: вроде бы и куриные жаришь, а собственными рискуешь в сантиметре от раскаленной сковороды. А уж если быть еще точнее, то вашими, так как в моем случае «яйца» – понятие относительное и виртуальное. А потому огнеупорное. Абсолютно.
– А вот здесь-то, как раз, и вступают в силу твои «кулинарные» способности, – он обернулся, едва сдерживая проступающий яд в маслянистых глазах. – Негоже же в самом деле потом публичному лицу контра тенором объясняться.
– Что вы, Вадим Сергеевич, какой контра тенор?! – Я в сердцах сложила ладони на груди. – Обойдётся максимум лёгкой хрипотцой! Голос будет такой… с песочком. Знаете, даже эротично. Женщины страсть как любят диапазонные мужские голоса…
– Еще больше они любят, когда человеческий самец в возрасте пятого десятка, с нарушенной конституцией веса и редеющей растительностью на голове приносит с улицы котёночка, однако это совершенно не аргумент превращаться из мужчины в малахольного идиота.
– Ох, ну вам ли про возраст, в самом деле! – жестом отмахнулась я, сдерживая прилив смеха. – К тому же, вам ли не знать, что от моей стряпни в восторге только мухи, да и те, что умудрились не подохнуть.
– Именно на это я и рассчитываю, как на неравное преимущество.
*
Два дня спустя нам выпала честь быть приглашенными на прием в немецкое посольство. Вадим настоял, чтоб я пошла с ним. На такие приемы по протоколу следует приходить со спутницей, к тому же он хотел представить меня очередным деловым партнерам: речь шла о запуске (якобы о запуске ) новой линии производства под Москвой. Никто не верил, что Европа даст денег. Но она дала, потому что добра к искренним идиотам.
Ровно в шесть, как было указано в приглашении, мы поднимались по лестнице посольства. Вадим – в безупречно сидящем смокинге, я – в вечернем платье, с идеально уложенными волосами. У входа в просторную гостиную официант в накрахмаленной белой сорочке и бордовой бабочке предлагал шампанское. Я, как водится, поблагодарила и залпом осушила бокал, – невероятно хотелось пить. В последнее время я все чаще испытывала ничем не утоляемую жажду, – то ли от солевых отложений времени за последние периоды жизни, то ли от вездесущей пресности.
В зале было много изысканно одетых элегантных женщин. Дамы стояли кружком и беседовали вполголоса, бриллианты их загадочно мерцали и отражались в бокалах и зеркалах. Рядом группа мужчин в смокингах что-то бурно обсуждала по-немецки. Я молчала и улыбалась, – светские свои обязанности я всегда выполняла послушно, и абсолютно без удовольствия. Шампанское было безвкусным. Я все чаще встряхивала волосами в такт присущей наигранности, смеялась и фальшиво кокетничала, смотря на эти мелькающие вокруг картинки чужих жизней, и думала о том, что явно занимаю здесь чье-то место.
Тогда-то и случился у меня первый приступ…
Внезапно я ощутила настолько острую боль, что согнулась пополам и обхватила себя руками. Необъяснимо трудно стало дышать. Голова закружилась, перед глазами поплыли тысячи маленьких разноцветных звездочек. Все крупнее и ярче, все ближе и ближе, пока полностью не застелили собой обзор. Последнее, что я успела почувствовать, были подхватывающие меня чьи-то сильные руки.
*
Размеренный шум дождя стуком по карнизу вторгся в сознание. А вчера еще было солнце, я помню. Вчера много всего было. Чем только успело закончиться…
Я попыталась открыть глаза. Странный треск болью отзывался в одном из полушарий. В левом. Веки медленно, с трудом поднялись, и я увидела смутно знакомое мне лицо. Или незнакомое? Или не увидела?
– О, с возвращением, Ника Борисовна! – отозвался располагающим голосом силуэт. – Вы проспали больше суток. Выспались?
– Где я? – я чуть слышно пошевелила губами.
– Клиника Доктора Симушкина. Терапевтическое отделение, – продолжил голос, не меняя тональности. – Сейчас выпьем таблеточки и на процедурки!
– Процедурки?
То ли от удивления, то ли от резкого спиртового запаха, боль отошла на задний план, и моему взгляду снова вернулась четкость. Я огляделась. Светлые стены, окно с задернутыми занавесками – практически белыми и фигура чуть полноватой женщины, непринужденно меняющая воду в вазе с живыми цветами. Она, почти танцуя, орудовала с непослушными стеблями изящного букета, затем положила на тумбочку пластиковый стаканчик с разноцветными таблетками и весело пропела: – Примите пока капсулы, я зайду за вами попозже.
Я дождалась, когда она покинет помещение и вновь осмотрелась. Я была в больничной палате, менее всего напоминавшей больничную. Стены выкрашены матовой краской нежного светло-кремового оттенка; комод, столик на массивных колесах соответствующий общему стилю, и шкаф для одежды снабженный зачем-то даже антресолью. Помимо этого, в смежном маленьком помещении без окон размещались небольшой холодильник и микроволновая печь. Стулья и барная стойка со сверкающими бокалами на высоких ножках. Линолеум нейтральных тонов. Бамбуковые жалюзи. Из окна вид на ухоженный сад, – скамейки, фонари, вычищенные дорожки. И, конечно же, кровать с отличным ортопедическим матрасом и нарядными вышивками на наволочках. Не сложно было представить, что находилось за дверью этого больничного «номера», – интерьер первоклассной гостиницы должно быть, не менее.
