– Ты, Клава, сам того не осознавая, подсознательно уже что-то такое осознавал, и оттого тебе первое, что пришло на ум, так это беспокойство твоей души и сердца. – Что-то подобное читалось во взгляде Михаила на потерянного Клаву. – Знаешь, – вслух сказал Михаил, – тут на сухую не разобраться. – На этом месте Михаил бросает целеустремлённый взгляд во всё тоже окно, возвращается к Клаве и со словами: «Я сейчас, быстро», выскакивает из-за стола и направляется на выход из кафетерия. Ну а Клаве только и остаётся, как перевести свой взгляд в окно и начать наблюдать за происходящим там, за оконным стеклом.
Ну а там хоть и не так всё относительно статично, как в кафетерии, в которым находится Клава, всё-таки там больше пространства для манёвра и людей, маневрирующих по ходу своего движения по мостовой, за которой лежит автомобильная дорога, явно не пустая и наполненная автомобилями, которые приносят свою живость в наблюдаемую Клавой картину, всё-таки это не то, что может зацепить внимание современника, уже привыкшего к таким картинам жизни. А чтобы чем-то увлечь современника, нужно нечто большее. Вот, наверное, почему, он смотрит не по сторонам, а как только выдалась спокойная минутка, утыкается в свой карманный носитель информации, смартфон, где столько всего информационного запихано.
И Клава определённо находился на пути к своему смартфону, – его рука даже уже нащупала его в кармане куртки, – но его на этом пути остановило его внимание к тому прибедняющемуся типу: а может на самом деле, он такой обездоленный и обезлюденный, как его описал Михаил, и кто выступил для Михаила той относительностью, своего рода лакмусовой бумагой, от которой он отталкивался в определении Клавы. – И кто же ты на самом деле есть? – задался вопросом Клава, решив посмотреть на этого типа как можно объективно, со всей своей отстранённостью. И только Клава задался этим к нему вопросом, как до него вдруг, со стороны спины, правда совсем не навязчиво, а как само собой разумеющееся, донёсся мелодичный и вполне себе приятный женский голос, напевающий некую мелодию. Ну а сама мелодия была из тех, которые часто бывают на слуху, и она очень для тебя знакома, но при этом ты не можешь её вспомнить, хоть и стараешься.
И всё это, – мелодичное, совсем негромкое, а в самый раз напевание девушкой до чего же знакомой мелодии и желание её вспомнить, – в своей совокупности заворожило Клаву в свою не сдвигаемую с места и одной мысли, вспомнить эту мелодию, статичность. И так до тех пор, – а девушка, напевающая эту мелодию, давно скрылась в выходных дверях, – пока Клаву не одёрнул голос вдруг появившегося Михаила. – Ты чего там увидел, что и не пошелохнёшься? – В результате чего Клава одёргивается, как будто его спугнули или застали врасплох, и он с виноватой улыбкой смотрит на Михаила, в руках которого находится пакет, по объёмным выделениям которого не трудно догадаться, что в нём, и говорит. – Да вот, не даёт мне покоя одна мелодия. Привязалась ко мне и всё напевается, напевается, что сил уже нет. – А только это сказал Клава, как вдруг и в самом деле почувствовал неотвязчивость этой мелодии, которая принялась сама собой напеваться.
– И кто навязал тебе такое беспокойство? – неожиданно для Клавы, не просто с серьёзным, а с обеспокоенным видом спросил его Михаил, после того как окинул взглядом всё вокруг, и, вернувшись к Клаве, уставился на него. Чем заставил напрячься и немного струсить Клаву, явно не ожидавшего такой напористости от Михаила.
– Да я не знаю. – В свою очередь бросив взгляд в зал кафетерия, немного запинаясь в мыслях, сказал Клава. – Я в окно смотрел, когда до меня донёсся этот напев.
– Что за напев? – Михаил продолжает не отставать от Клавы.
– Да так просто и не скажешь. – Продолжая недоумевать от Михаила, Клава попытался от него отговориться. Но всё бесполезно, и Михаил продолжает доставать Клаву. – А ты не говори, а напой. – Вот прямо так, без тени улыбки на лице требует Михаил от Клавы проявления своего певческого таланта. А его, быть может, у Клавы нет, как и музыкального слуха. Да и вообще, Клаве всё это кажется уж слишком, и если шуткой, то совершенно не смешной и дурной.
И Клава, желая понять, чего на самом деле от него хочет Михаил, обзорным зрением смотрит в окно, откуда на него, что за не неожиданность, смотрит тот тип-оборванец, чьё нахождение здесь, на самом для них видном месте, теперь ясна для Клавы – он соучастник Михаила в деле его хитрых задумок в его сторону, и заодно свидетель всего происходящего за их столом. А Михаил не только мотался в магазин за бутылкой, а он бился об заклад со своими приятелями, укрывшимися где-нибудь неподалёку, о том, что он заставит петь под свою дудку этого лопуха, Клаву.
– Ну уж нет! – возмутился, но только про себя Клава, от такого понимания Михаила, оказавшегося ещё коварнее и подлее, чем он до этого на его счёт предполагал. Но это был эмоциональный всплеск Клавы, которому стоило немного успокоиться, как его мысли приобрели другую направленность. – А ведь он, пожалуй, как раз этого добивается, и скорей всего, сделал ставку на моё молчание. «Этот придурок, явно мне не доверяет и чувствует ко мне антипатию, – рассудит Михаил, – а это значит, что он будет во всём мне противоречить и делать вопреки. А я его на этом и подловлю. – Радостно потирая свои руки, Михаил сделал ставку на то, что я не спою», – подвёл итог своим размышлениям Клава, решив напеть эту не выходящую из его головы мелодию.
Но как сейчас же выяснилось, это не так-то легко сделать. И если в голове она отлично напевалась, то вот выйти во вне и напеться вслух, как ни старался Клава, у него ничего не получалось. Отчего он вновь вспотел и покраснел в лице. При виде чего, этих стараний Клавы, и того, как он пыжился, Михаил даже и не думал ёрничать, а вроде как помогал, пытаясь уловить исходящие от Клавы звуки.
– Что-то не напевается. – Виновато посмотрев на Михаила, после нескольких безуспешных попыток выдавить из себя звуки мелодии, сказал Клава.
– Я догадываюсь почему. – С замахом на таинственность проговорил Михаил. И Клава само собой попал под обаяние этой тайны. – Почему? – уже не мог это не спросить Клава, заворожённый исходящей от Михаила интригой.
– Это мелодия Сирены. А её, кто об этом знает, может напеть только сама Сирена. – И, хотя ответ Михаил прозвучал, как минимум, невероятно и фантастически, Клава почему-то воспринял его всерьёз (факты, основанные на очевидности, – он действительно не смог совсем никак, даже фальшиво, воспроизвести вслух эту мелодию, – трудно опровергнуть). – И что это значит? – спросил Клава.
– Ты чем-то обратил на себя внимание Сирены. – Как и должно быть, сказал Михаил. Отчего Клаве совсем нелегче, и его непонимание происходящего, всё также остаётся на прежнем уровне – он ничего не понимает. – И? – Клава многозначительно смотрит на Михаила, от ответа которого, теперь зависит его судьба. Михаил же изучающе смотрит на Клаву и спрашивает его:
– А ты знаешь, что нужно сделать для того, чтобы избавиться от засевшей у тебя в голове мелодии?
Нашёл о чём спросить Клаву, который сейчас находится в таком растерянном состоянии, до которого его по большому счёту, сам Михаил и довёл всеми этими своими фантастическими россказнями, что спроси его, как его зовут, то он точно перепутает и с точностью этого не скажет. А тут у него ещё спрашивают о вещах, о которых он и знать не знал до сегодняшнего дня, и лучше бы не знал и не слушал. Но кто знал, что к этому всё приведёт. Впрочем, человек всегда любопытен, и он не станет закрывать от слуха свои уши, даже зная, что это ничего ему хорошего не принесёт. Хотя с ним такого подобного рода происшествия, бывало, что случались. Но он тогда им не придавал такого удивительного смысла, и как-то всё само проходило. Вот и выходит, что правду говорят, что человек сам враг себе, где главный его противник, это его вечно что-то замышляющий ум, чья составляющая так до конца и не изучена и не выяснена человеком, и кто знает, что он(ум) в своей конечности в себе заключает и на чьей стороне он находится.
