– Без журналистского расследования этого не добиться. – Очень знаково сказал это Михаил.
– У тебя что-то есть на примете? – спросил Клава.
– Есть. – Посмотрев по сторонам, понизив голос, ответил Михаил. После чего он возвращается к своей чашке, и как ни в чём небывало, как будто и ничего сейчас не произошло, взяв в руки чашку, начинает с флегматичным видом смотреть вокруг, попивая из неё жидкость. Клава сперва подумал, что Михаил решил таким образом набить себе цену, – оклад у меня, сам знаешь, пустяшный, – но что-то здесь не сходилось, и Клава отбросил эту мысль, и решил, что Михаил просто издевается над ним с высоты своей опытности: Долг каждого многоопытного профессионала подшутить над новичком.
А попадать в ловушки своей неопытности никто не хочет, тем более самовольно. А излишнее любопытство у новичков, их спешка и желание скорей себя проявить, вот три знаковых слагаемых, дающих преференции всем этим шутникам от профессии. Ну, а зная их, – а Клава их знал, – всегда можно избежать расставленной для себя ловушки, если, конечно, проявишь осмотрительность и осторожность. А Клава осторожен, и он ответно делает мало заинтересованный вид, с которым он берёт свою чашку и со знаковым воодушевлением, – меня не провести, – начинает пить свой горячий напиток.
Михаил со своей стороны, трудно понять, что думал, а уж что он замыслил, то это только ему одному известно, сделав несколько звучных глотков, нарушающих внутреннее настроение и душевное спокойствие людей деликатного и культурного образа мыслей, – это ещё за прихлебательство такое, – отставляет чашку, знаково смотрит на Клаву и спрашивает его. – А ты сам-то готов? – И понятно, что Клава не сразу уразумел, о чём его спрашивает Михаил.
– Ты это о чём? – переспрашивает Клава.
– О том, что не каждому по плечу вынести, обрушившуюся на него славу. – Без тени намёка на шутку, с полнейшей серьёзностью говорит Михаил. Отчего Клава и не может смехом отреагировать на это его попахивающее сарказмом заявление. И Клава, видя, что Михаил к делу его обдуривания подошёл со всей серьёзностью, – даже скрипом зубов себя не выдаёт, – решает принять его правила игры, но только для виду. А так он будет всё держать под контролем своего сомнения и всё, что ему скажет Михаил, тщательно проверять.
– Со всей уверенностью не скажу, но я готов попробовать. – Даёт свой ответ Клава. Михаил изучающе смотрит на него и говорит. – Ты почти меня убедил. Ну а чтобы я был полностью убеждён, тебе придётся пройти небольшой тест на сообразительность. Ты готов? – вновь придвинувшись к столу, задал вопрос Михаил. Клава же не стал испытывать судьбу и Михаила, возмутившись: «Что ещё за тест?!», а он, не отводя своего взгляда от Михаила, дал краткий ответ: Готов.
Ну а Михаил, как уже ожидалось Клавой, не сразу стал вводить его в курс своего тестового задания, – мигом сгоняй Клава за добавкой для моего кофе, – а он для начала взялся за опросник. И при этом совершенно не объективно и независимо, а манипулируя сознанием Клавы, с отсылками на авторитетов и на обобщения. Хотя и тут немного забегается вперёд, и прежде чем Михаил приступил к Клаве со своими вопросами, он и не пойми откуда достаёт небольшого размера лист бумаги, – такой всегда должен быть под рукой у человека нашей профессии и не всегда порядочного образа мыслей и жизни, – начинает на нём делать какие-то записи, время от времени поглядывая на Клаву. А Клава на это дело смотрит и думает, что тот его однозначно там характеризующе прописывает.
– Всё. Готово. – Отписав, что хотел, говорит Михаил, затем сминает этот лист бумаги и в таком смятом виде убирает себе в карман пиджака. После чего знаково смотрит на Клаву и приступает к своему опроснику.
– Журналист в своих зарисовках жизни в виде статей, в основном упирает на чёрные цвета. А твой, какой любимый цвет? – вот таким хитрым манёвром подводит Клаву под свои выводы Михаил. И теперь Клаве, даже если его любимый цвет чёрный, – а если белый, то он что, не журналист, – нужно как следует подумать над своим ответом Михаилу, который, исходя из его ответа, сделает свои дальтонические выводы. – Я так и знал, вы, Клава, любитель всего серого, и от вас никакого толку нет.
И Клава, окинув себя мысленным взглядом, – его без единого предпочтительного цвета цветастая одежда, может с головой его выдать и спровоцировать Михаила на его непонимание, – собравшись с духом, – а у него на самом деле не было цветовых предпочтений, во что Михаил уж точно не поверит (скрывает гад), – говорит. – Ясный.
– Ясный. – Задумчиво повторяет Михаил, что-то в себе соображает и добавляет. – А мне, знаешь, нравится. Вполне подходящий для журналиста, ведущего расследования, цвет. Так сказать, незамутнённый примесями недоговорок и укрывательств, всё проясняющий цвет. Правда, не без своих опасностей. Не все любят ясность. – Многозначительно хмыкнул Михаил. Клава молча отреагировал на эти слова Михаила, продолжая сонными глазами смотреть на него. Михаил же никакого внимания не обращает на такую замутнённость глаз Клавы, ещё утверждающего, что его любимый цвет ясный, а переводит всё своё внимание по сторонам, где в большем предпочтении находится та сторона, которая находится сбоку от Клавы. И после небольшого наблюдения за происходящим за окном, – они занимали столик, стоящий у окна, – кивнув в сторону окна, задаёт свой вопрос.
– Вон, видишь, тип стоит у бордюра, – кивнув в сторону окна, обращается к Клаве Михаил, – внеси свою ясность в моё его понимание. Кто он таков, что могло довести его до такой жизни. И есть ли у него перспективы по выходу из этого тупика? – Клава переводит свой взгляд по направлению окна и фиксирует свой взгляд на потрёпанном жизнью типе, на измождённом лице которого было написано, что жизнь, устав с ним нянчиться, наконец, основательно за него взялась, и начала его доводить до ума таким своеобразным способом. Для чего, скорей всего, были свои предпосылки, в виде безобразного поведения сего гражданина в своей прошлой жизни и его беспорядочного образа всё той же жизни, к которой он без должного уважения относился и на всё, в том числе и на неё наплевал. А сейчас, когда всё им было растеряно, – здоровье, имущество, средства к существованию и квалификация, – у него уже другого выхода не было, как задуматься над своей, впустую сейчас думается, проведённой жизнью, стоя здесь, у парапета жизни, с протянутой рукой.
– В настоящем или прошлом? – задал уточняющий вопрос Клава.
– Можешь о том и о том рассказать, если есть разница. – Многозначительно ответил Михаил. И видимо Клава уловил этот его посыл, сказав. – И вправду, большой разницы и нет, если он всегда был шаромыгой и пропащим человек. Где разница была лишь во времени и его нахождении на пути к этому бордюру. Я дал, исчерпывающий ответ? – спросил Клава. Михаил внимательно посмотрел на Клаву и с долей ехидства вопросительно сказал. – А ты случаем не спутал поверхностные краски с ясными, когда говорил о своих предпочтениях. – Клаве такой подход к себе со стороны Михаила, ясно, что не понравился, и он со сдержанным негодованием отверг этот недвусмысленный намёк на его зрительный дальтонизм со стороны Михаила.
– Как вижу, так и говорю. – Атакующе ответил Клава, как и должно человеку, уверенному в себе и своих словах.
– С этим не поспоришь. – Ответил Михаил. – Только когда рисуют картину одним цветом, и этот цвет чёрный, – хотя и вариант с чёрным квадратом, точно отражающим эту реальность, имеет место и смысл быть, – то всегда присутствует некая незаконченность рисуемой картины, что говорит о её незавершённости.
Что и говорить, а Михаил всё больше и больше удивлял Клаву своим подходом и обозрением окружающего, состоящего вроде с виду из самых обыкновенных вещей, но когда о них говорит Михаил, то они начинают преображаться в нечто другое и видеться совсем иначе. А это навело Клаву на весьма глубокую и уверенную мысль – то, что Михаил носит на своём плече камеру, это не вершина его предназначения, а скорей всего, это то подножье его карьеры, куда он упал с других, вполне возможно, что заоблачных высот, по причине того, что он видит окружающий мир не в представляемых на поверхность красках, а он умеет заглядывать в самую суть предмета своего рассмотрения, и видит его во всём спектре красок.
