– Ну так и сказала бы – туалет! Так он что, на улице?

– А где ж он должен быть? Конечно, на улице!

Рита сморщилась еще больше: тюфяк – твердый, сарафан – ужасный, еще и туалет на улице. Она в такие не ходила-то никогда – у них в коттедже теплый, как и положено.

– Между прочим, сортир-то – только у нас! – с гордостью добавила Дунька. – То есть, у Хохрякова. Больше ни у кого сортира нет.

– А деревенские куда ходят?

– Да куды придется! Все, делай свои дела – и на кухню.

– А кухня где?

– Зайдешь в дом и направо.

Понятно. Там, где в библиотеке расположен абонемент.

Дунька ушла. Рита задумалась. Ну ладно, по дому ходить босиком еще можно, а в сортир, как сказала Дунька, как пойдешь? Ночью шел дождь, наверняка в саду мокро, лужи кругом.

Рита надела одну туфлю, другую… То ли ноги за ночь опухли, то ли туфли удивительным образом ссохлись, но в них не только идти – стоять было невозможно. Она сделала несколько шагов – и что же? Пальцы уперлись в носки, задники впились в мозоли на пятках. Да еще эти шпильки высотой в десять сантиметров!

Стиснув зубы, Рита вышла в темный коридор. Впереди брезжил слабенький свет. К нему-то, как на ходулях, и поковыляла она со скоростью улитки. Шаг, другой, третий… В одном месте пол оказался неровным, и ее повело в сторону. На мгновенье Рита уперлась во что-то плечом, и почти тот час же это что-то вдруг распахнулось, и она ввалилась в образовавшийся дверной проем. «Это – конец», – подумала Рита, потирая ушибленный бок и постепенно приходя в себя после приземления. Ей повезло: падая, она то и дело натыкалась на какие-то препятствия, и это смягчило силу удара. При этом сверху на нее валилась всякая всячина. Рита поняла: она грохнулась в чулан, задевая полки. Для того чтобы встать, нужно было освободиться от упавших на нее вещей. Но… что это? Рите показалось, что в руках у нее нечто похожее на тапочек. Может быть, есть и второй?

Порывшись в отброшенных ею вещах, нащупала еще один, такой же. Теперь осталось выползти из чулана и оценить находку.

Сняв туфли, Рита босиком вышла в прихожую. Находкой оказались кожаные сапоги с обрезанными голенищами. Почти что тапочки! Видать, хохряковские. Рита примерила – конечно, большеватые, размера на три, наверное, больше, но как в них ногам хорошо!

Не снимая «тапочек» и взяв в руки туфли, она двинулась обратно по коридору. Только бы Дунька не хватилась ее: увидит, что Рита натворила в чулане, раскричится.

Нащупав дверной проем, бросила в темноту туфли, закрыла за собой дверь.

Теперь можно идти в… как назвала Дунька-то? А, в сортир!

Да, это был Арсений Булдыгеров, который не отрываясь смотрел на Никиту.

«То ли чудится, – подумал Никита, – то ли Арсения, как и нас, забросило в эту игру».

Арсения, его злейшего врага.

Да нет, Арсений не враг. Враг – это противник. Но разве можно назвать противником человека, при виде которого ты как безумный перебегаешь на другую сторону улицы или прячешься, неважно где, лишь бы он тебя не увидел. Ведь если увидит – мало не покажется. В лучшем случае скажет какую-то гадость и врежет напоследок. В худшем… Нет, об этом лучше не вспоминать.

Да, это – Арсений! С тонкими, словно ниточки, губами, с прыщеватым лицом и маленькими рыбьими глазками… Только смотрели эти глазки на Никиту не зло и насмешливо, как обычно, а с удивлением и даже, кажется с затаенным страхом.

Да и одет он был по-другому. Не как ТОТ Арсений. Почти как Никита сейчас – в такой же клетчатой рубахе и синих штанах, только, в отличие от него, заправленных в сапоги.

– Арсений… – пробормотал Никита еле сдерживаясь, чтобы все-таки не рвануть по привычке куда глаза глядят от Булдыгерова-младшего.

– Гришка? – протянул Арсений. – Ты… – Потом, вглядевшись, облегченно вздохнул. – Нет, не Гришка. А я уж подумал… А ты кто вообще будешь-то? Откудова?

Тут только Никита окончательно убедился, что это вовсе не тот Арсений, от которого он привык шарахаться, а его, наверное, прапрапрадедушка.

– Да я это… – начал Никита, мучительно соображая, что бы сказать. – Из соседней деревни я. Завираево. Скотник я. Вместо Гришки…

Арсений бросил быстрый взгляд на обувь Никиты, кивнул.

«И зачем я ляпнул про Завираево? – подумал Никита. – Ведь нет никакого Завираева в округе-то».

Но, глядя на лицо Булдыгерова-младшего, успокоился: тот, видать, пропустил это мимо ушей. И точно:

– Понял теперь, – кивнул Арсений. – Я уж испугался, что это Гришка… Его же, говорят, того… А ты просто в робе его. Да, а имя-то мое откуда знаешь?

– Митрофан Ильич сказывал. – Тут пришла очередь Никиты спрашивать. – А куда Гришка-то делся?

– Дык кто ж его знает. Упыри, говорят, по деревне шастают, вот на Гришку-то и напали. И чего искал ночью в поселке – неизвестно. Ну все, мне пора… Дел невпроворот.

– Подожди, – остановил его Никита. – Расскажи хоть в двух словах – что тут творится…

– Так ты и впрямь ничего не знаешь?

– Не-а…

– Ну, теперь все ясно! А то я думаю: чего это он? Ведь только ненормальный может на работу в наши края устроиться. Тогда слухай, – Арсений приблизился к Никите, зашептал: – Мертвяки из могил подымаются, по деревне по ночам шастают, мор на животину наводят. Начали с мелочи. С кур да петухов. Вишь, ни одной не осталось? Потом за коров взялись. Если б не дядька мой, провизор – Василь Васильич Булдыгеров – от животины бы давно ничего не осталось. Помогает он здорово, чуть что – все к нему в амбулаторию бегут. А я, как видишь, на подхвате. С утра до вечера дворы обхожу, точнее, стайки, смотрю, че у кого как. Да еще ночью… Ты ночевал-то здеся?

– Ну, здесь…

– Чего-нибудь слышал ночью?

– Слышал, – тихо сказал Никита. – Жуть.

– Вот то-то же! Жуть!

– А это… Нечисть-то эту пытался хоть кто-то остановить? – спросил Никита.

– Ты че? Боятся все. По домам сидят. Никого с места не сдвинешь. Ну все, некогда мне, покедова!

Арсений добежал до калитки, потом вернулся.

– Да, слышь… Ты к Дуньке-то присмотрись. Что-то в ней такое… В общем, бывай!

Скрипнула калитка, скрылся за ней Арсений.

– Ужо за работой? – послышался голос Митрофана Ильича. – Молодец! А с виду такой… Антиллегентный. Никогда бы не поверил, что стайки умеешь чистить.

– Умею, – сказал Никита. – Я все по хозяйству умею. Даже квашню заводить и блины печь.

– Ну надо же! – удивился Мирофан Ильич. И тут же перешел к другому. – Спал-то как? Слышал что-нибудь?

– Конечно…

– Вот то-то же. Теперь, поди, понял, почему я вас вчера за нечистую силу принял… Ну все, бывай, приехали за мной.

Тут только он заметил, что лицом сер Митрофан Ильич, говорит с трудом.

Никита выглянул за калитку – кто это приехал за Хохряковым? Не личный же автомобиль?

Нет, Хохряков садился в двуколку.

– Но! – сказал кучер, и тощая лошадка медленно двинулась по дороге.

«И эту, наверное, вурдалак укусил, – подумал Никита. Ходит полуживая… А может, полумертвая?»

И вошел в стайку.

Стайка у Хохрякова оказалась немаленькой, коровы на три, наверное, а то и больше, но была она… пуста! Неужели всех его коровушек подкосила болезнь? Приглядевшись, Никита заметил в углу что-то рыжевато-коричневое, что в потемках различить было почти невозможно. Бычок! Небольшой, месяца три, наверное, но болезный! Никита сразу это почувствовал. Приблизился – бычок в сторону дернулся, испугался. Головенку опустил, – чувствуется, тяжело ему. Дыхание прерывистое, взгляд мутный…

– Ну, привет, Тема, – сказал Никита и погладил его по рыжевато-коричневому боку. Тощим оказался бок у Темы, ребристым, прямо как стиральная доска, которую видел Никита в школьном краеведческом музее. В руке остались клочья шерсти. Н-да… Плохо дело…

Спроси у него, почему назвал бычка Темой – не ответил бы. Тема, да и все.

Выходит, и впрямь разгуливают по ночам вурдалаки. Проникают в стайки (а что не проникнуть, когда все открыто), сосут у скотины кровь, заносят инфекцию с кладбища. Вот тебе и болезни!