- Ундины? - глупо переспрашивает Румпель, всё ещё с трудом осознавая происходящее. Он почему-то думал, что проснётся дома, в своей кровати, от того, что папа щекочет его пятку, или от свиста и бульканья воды в медном чайнике, водружённом на крюк над полыхающем в очаге огнём, или от прикосновения маминых рук, ласково перебирающих его волосы. Но он по прежнему лежит у моря, на нагретом песке и слушает какого-то странного отрока.

- Ну, да… Ты что не видел их?

Румпель отрицательно мотает головой.

- Повезло. Мерзкие ядовитые твари. Раз встретишься — не позабудешь, - усмехается белый мальчик как-то грустно. - Лучше пойдём, пока ты с ними не познакомился…

- Куда? В деревню?

- Ну-у-у, - задумчиво тянет новый знакомый. - Можно назвать и так. Хотя мы живём… не в домах.

Румпельштильцхен недоверчиво рассматривает того, кто стоит перед ним. Если бы не волосы светлые до бесцветности — мальчишка как мальчишка. Но есть что-то ещё делающее его чужим и чуждым… Полупрозрачная бледность? Движения — мягкие, грациозные — так двигаются кошки, не люди? Грустное и спокойное выражение слишком взрослое, для нежного маленького лица?

- Кто — вы? - спрашивает Румпель. Он встал, расставил ноги пошире и сжал кулаки. На всякий случай. Происходящее больше не кажется ему сном.

- Мы — сильфы. Если захочешь, можешь остаться с нами… - отрок неопределённо машет рукой. - Тебе объяснят. Меня зовут Арн.

- Я Румпельштильцхен, - он говорит медленно, точно опасаясь запнуться в собственном имени.

- А короче? - переспрашивает Арн.

- Румпель, - выдыхает мальчик тихо и смущённо.

Арн кивает ему:

- Поспешим.

***

Ильзибель ставит ведро с водой на земляной пол. Смачивает тряпицу, оттирает горящего в лихорадке мальчика. Её мальчика. Сына. Она смачивает горло, запястье, кладёт влажную ткань ему на лоб. Встаёт на колени перед кроватью, вжимаясь лбом в тюфяк. Ей надо приготовить отвар, как велел тот господин в чёрном, чумной доктор.

Вода, которую она наливает в котёл — с примесью песка и мути — в ведро попали комья грязи, которые… Неважно. Неважно, что женщины не хотели пускать её к колодцу — но всё же освободили дорогу, опасаясь касаться той, в чьём доме поселилась смерть. Неважны слова, что они говорили, и полетевшие ей в спину палки и комья земли. Ильзибель знает — они всего лишь хотели защитить — своих детей, своих мужей. Она не должна была идти к колодцу. Она могла бы набрать воды в лесном роднике. Она так и поступит. В следующий раз. Но… в этот. Ильзибель было слишком страшно уходить из дому надолго. Потому что… она боялась вернуться и обнаружить на постели остывающее тело, в которое не смогут вернуть жизнь уже никакие снадобья и лекари. Неважно,- бормочет Ильзибель себе под нос, пристраивая котёл на ещё непрогоревшие угли. Неважно, - повторяет она, аккуратно отсыпая в воду долю порошка, что оставил ей чёрный человек. Словно других слов не осталось на свете.

Пока первая порция лекарства остывает в стоящей у изголовья кровати широкой глиняной чашке, Ильзибель пытается пристроить сына в подушках, чтобы он не захлебнулся, когда она будет его поить. Она прижимает к себе горячее обмякшее тело, шепчет в ухо: “Неважно, сынок, неважно”. Мальчик на её руках обвис, как тряпичная кукла, и ничто кроме дыхания — поверхностного и сиплого — не выдаёт присутствия жизни. Ничего, неважно, - повторяет женщина утешительные слова, вливая в чуть приоткрытый рот содержимое чашки. Большая часть отвара стекает у мальчика по подбородку. Ильзибель плотно сжимает губы, хмурится, выплёвывает в пространство слова: «Я не отдам его, тебе не заполучить моего сына, слышишь? Не этого. Не сейчас». Это совсем не похоже ни на молитву, ни на мольбу. Женщине становится немного неловко от собственной дерзости, которой она могла разгневать неведомые силы. Но отступать поздно, и Ильзибель снова пытается влить в находящегося в забытьи сына немного лекарства: на этот раз — она видит как движется выемка на детской шейке — мальчик сглатывает заполнившее его рот горьковатое питьё.

***

Здесь было лето — под ноги ложилась сочная высокая трава, шелестели широкими листьями деревья. Румпель шёл следом за Арном и копил вопросы. Что это за остров? Кто его правитель? Почему Малкольм Храбрый так похож на его отца? Как отыскать дорогу домой? Что это за синие цветы, закрученные, точно бараньи рожки? Как Арн находит путь без тропинок и дорог? Поблизости есть пасека или звонко жужжащие над тяжёлыми головками цветов пчёлы — дикие? Арн — это полное имя или прозвище? Но когда они достигли буковой рощи, все вопросы вылетели у мальчика из головы.

Это не было деревней. Сильфы спали там, где их сморит сон, ели там, где находили пищу, а от непогоды укрывались под кронами деревьев, столь древних, что под порывами ветра их ветви жалобно скрипели. Но главным отличием было не отсутствие домов. Здесь не было взрослых. И девочек. Все встретившиеся Румпельштильцхену сильфы напоминали мальчишек: от едва стоящих на ногах малышей до парней почти расставшихся с детством. Они не были схожи друг с другом, но общей была бледность, и гибкость, кажущаяся не человеческой, и густые длинные волосы — белые, синие, красные, зелёные… А почему?.. - пытался спрашивать Румпель, но его каждый раз прерывали, обнажали в улыбке зубы, неизменно белые и ровные, смеялись серебряно точно в горле у его собеседников прятались маленькие колокольчики. Этот смех был так заразителен, что Румпель не мог на него обижаться и к звенящим тонким звукам присоединялось его собственное отрывистое хихиканье. Да, сильфам было не до ответов, они — играли.

За этот день Румпель узнаёт больше игр, чем за всю свою предыдущую жизнь. Он спасает принцессу от драконов, сам исполняет роль злобного разбойника и даже прекрасной дамы — за неимением девочек — изображать их приходилось по очереди, ощупью, с завязанным полоской мягкой ткани глазами, ловит своих приятелей за запястья, осваивает игру в «дюжину» и строит маленький дом из влажной земли, щепок и мха… Всё это захватывает его и возвращение домой напрочь исчезает из мыслей. Только когда небо темнеет и солнце начинает клонится к западной стороне горизонта, Румп вспоминает, что так и не выяснил ничего про дорогу к дому. И ещё — после жёлтых сладковатых цветов карганы — он не держал во рту ни крошки съестного.

- Интересно, что едят сильфы?

Он произносит это вслух, и Двойняшки — пара совершенно одинаковых крепких и широких в плечах сильфов со спускающимися до лопаток фиалковыми волосами — переглядываются удивлённо.

- То что захотят, разумеется, - отвечают они хором.

Близнецы зеркальным жестом пожимают плечами и Румп слышит их хохот — заливистый перезвон двух бубенцов.

- Ты голодный, что ли? - спрашивает один из двойни, тот что стоит слева.

- Ещё как, - признаётся мальчик.

- Он голодный! - восклицает второй близнец и улыбается во весь рот, словно удачной шутке.

- Чего смешного? - переспрашивает Румп угрюмо.

А сильфы уже окружают его плотным кольцом, хихикают, качают головами, шуршаще перешёптываются, указывают на него пальцами…

- Чего такого? - мальчик прикрывает голову в защитном жесте. Ему не нравится, когда над ним смеются. И у них в деревне мальчишки так обступали того, кого собирались…

- Ничего, - внезапно говорит Арн, и другие — Малышка, Болтун, Уве, Кудряш, Хельмут и другие те, чьих имён он не запомнил, подхватывают шелестом: - Ничего, ничего, ничего.

- Просто странно, - продолжает Арн и слегка прикусывает нижнюю губу острыми белыми зубками. - Большинство из нас не помнят как это — быть голодным. Мы не нуждаемся в пище так, как ты…

- Но мы едим, - вставляет Болтун. - Ради удовольствия.

- Остров даёт нам всё. Достаточно пожелать, - поясняет Арн грустно.

- Мы запросто раздобудем тебе еды, - снова влезает Болтун.

А Малышка — долговязый, с острым выпирающим кадыком и огненно-красными волосами — опускает голову и просит почти застенчиво:

- Можно, я?