Я ехал на встречу одноклассников. Сашке всё-таки удалось меня уговорить. Как-то так получилось, что он был единственным, с кем я общался после окончания школы. И то наше общение началось спустя пятнадцать лет. Он точно так же, как в этот раз, пытался вытащить меня на мероприятие по случаю той даты. Тогда мне удалось отбрыкаться. Да и реально было некогда и совсем не до того. Куча своих проблем. Хотя у кого их нет… В этот раз я тоже сопротивлялся изо всех сил. Но… 40 лет, серьёзная круглая дата. В общем, уговорил. Теперь я страшно жалел об этом. Но нарушить данное ему обещание уже не мог. Настроился зажать эмоции в кулак, предвидя, что ничего хорошего на встрече ждать не будет. Изменившиеся до абсолютной неузнаваемости лица, расплывшиеся фигуры, разность жизненных статусов, а кого-то так и вообще придётся лишь поминать не чокаясь… Я знал, что встречи проходили ежегодно, обычно на них присутствовал костяк из тех, кого жизнь оставила в том городе, где мы родились и учились, но периодически приезжали и другие. «Костяку» было проще, они наблюдали возрастные изменения друг друга по мере их возникновения, а потому процесс привыкания протекал незаметно. Я же, как и ещё несколько человек из класса, уехал сразу после окончания и свою дальнейшую жизнь строил вдали от родных пенатов. И от неё… Своей первой и самой сильной любви…

Она тоже была в числе тех, кто уехал. Когда Сашка стал присылать мне фотографии с тех встреч, я каждый раз с замиранием сердца, чуть ли не до полной его остановки, рассматривал их, пытаясь определить по чужим лицам, нет ли среди них её… Мог бы спросить Сашку напрямую, но почему-то не делал этого… Скорее всего, тоже от страха. Вдруг скажет, да, была, вон та третья с правого краю, ну да, растолстела, постарела, а что ты хотел, годы, дети, проблемы со здоровьем… И тогда хоть с крыши вниз головой… Я не мог, не хотел смиряться с тем, что и над ней время оказалось властно… Мечтал о несбыточном… Ведь оказалось же оно не властно над моими воспоминаниями, над моими юношескими чувствами, над моими снами, в которых чувства были уже совсем взрослыми со всеми взрослыми проявлениями… Из-за этих снов распался мой первый брак. Жене не понравилось, что во сне я называю её чужим именем. Так что второй раз я был умнее и женился на женщине, которую звали как мою школьную любовь. То есть так совпало, конечно. Но я был этому рад.

*

– Смирнов, выйди вон из класса, завтра без родителей в школу не приходи! Петюнин, помоги Тане отцепиться.

Это было в пятом классе. Она сидела прямо передо мной. Две толстые тёмно-каштановые косы лежали на её спине, облачённой в коричневое шерстяное школьное платье и лямки чёрного фартука, а кончики с вплетёнными в них бантами (то белыми, то синими) свешивались на деревянную спинку скамьи. Я уже был влюблён в эту девочку по уши, но проявлять свои чувства умел пока только ударом портфеля по голове или прикреплением бантов кнопками, так что она не могла встать, когда её вызывали к доске или когда звенел звонок на перемену. Она не обижалась. Она правильно всё понимала, в отличие от учителей. Правильно понимали и наши одноклассники. Нас выделили в парочку на той самой стадии кнопок и ударов по голове.

В шестом я приносил на уроки шоколадные конфеты и кидался ими в неё через весь класс (нас посадили далеко друг от друга). Попадал, естественно, не с первого раза. Поэтому конфеты брал с запасом. Девчонки, в которых попадал, не обольщались на мой счёт, все знали, кому предназначены мои «сладкие послания».

В седьмом «самых достойных» и достигших четырнадцатилетнего возраста приняли в комсомол. Она, конечно, была среди самых. Умница, красавица, отличница. Я был только среди достигших, так что меня в комсомол не позвали. НО… комитет серьёзной организации, куда её тут же избрали, поручил ей взять надо мной шефство, чтобы, так сказать, сделать из отпетого хулигана человека. Хулиганом и двоечником я был исключительно по её вине. Потому что голова моя была занята только ею. Я думал о ней двадцать четыре часа в сутки. Думал бы и двадцать пятый, если бы он был. Вспоминал и анализировал каждый её взгляд, поворот головы, улыбку, интонацию, слово… Она подошла к поручению ответственно и… хитроумно. В первый же день, когда мы остались после уроков, чтобы она начала «среди меня» просветительскую работу, она, смущаясь и краснея, попросила, чтобы я помог ей разобраться с новой темой по физике, которую она «совершенно не поняла» из объяснений учителя. И «по секрету» призналась, что её пятёрки по негуманитарным предметам исключительно за счёт зубрёжки, а ей бы хотелось, чтобы они были «честными». И я, как полный дурак и доверчивый кретин, стал объяснять: физику, химию, черчение, геометрию, алгебру… Для этого, естественно, готовился. В конце четверти удивлённые родители и даже сами учителя, особенно классная руководительница, обо мне и говорить нечего, обнаружили в моём дневнике «отлично» по всем вышеназванным дисциплинам.

Я втянулся в учёбу, не ради учёбы и на тот момент пока мифического будущего, а ради гордости и счастья в Таниных глазах, когда меня вызывали к доске и я знал урок… Я отвечал, а сам смотрел на неё, я давно не стеснялся своих чувств. Смысл? О них и так все знали. Учителя же уцепились за возможность вытянуть меня на приличный уровень с Таниной помощью. Задавали нам парные задания: например, по литературе: по ролям наизусть читать отрывки из произведений, выбирая самые трепетные сцены, и мы, отвечая заданное перед классом, словно оставались наедине и, глядя только друг на друга, погружались в мир взрослой любви и взрослых слов для её выражения…

Мне бывало очень сложно. Доходило до того, что я надевал две пары тугих плавок, чтобы результат моего вживания в роль не бросался в глаза всему классу. У Тани уже была красивая высокая грудь, которая двигалась при её взволнованном дыхании, мой взгляд невольно смещался на неё, я краснел и стыдился прилюдности своих мыслей… Своего желания остаться с ней наедине и именно с ней познать радости взрослого мира… Мы, парни, знали, что уже все девочки в классе стали девушками. Об этом говорили не только упругие выпуклости их грудок, но и красноречивые пропуски физкультуры по нескольку дней раз месяц. Мы шёпотом и с пульсацией в паху произносили в своих разговорах это «запретное» слово – «менструация». То есть началось это явление у наших одноклассниц раньше, у большинства ещё в пятом, но в седьмом, когда аппетитно увеличились их грудки, – мы стали обращать на это особое внимание. И это тоже страшно меня волновало, когда я смотрел на Таню. И когда она вместо того, чтобы в чёрном гимнастическом купальнике стоять в общем строю на обязательной перекличке, сидела на «скамейке запасных», я, понимая причину, с трудом справлялся со своими эмоциями. А ночами даже и не справлялся. В моих снах мы с ней уже были взрослыми… И я просыпался на испачканной моими выделениями простыне, скрытно от родителей (как мне казалось) стирал её и плавки и мечтал, со страшной силой мечтал скорее дорасти в наших с Таней отношениях до той стадии, которая мне снилась…

В восьмом я стал провожать её, носить её портфель, бить за неё морду… И мы всё дольше могли смотреть друг другу в глаза. Она – в мои серые, я – в её карие. И, случайно соприкоснувшись руками, замирали в испуге, чувствуя себя так, словно ошпарились кипятком. В классе образовались ещё парочки, и, по откровениям парней, я знал, что они уже и целуются, и забираются «своим» в трусики… Мы же были «парой» уже давно, но я не мог представить Танину реакцию на подобное поведение с моей стороны. Почему-то склонялся к мысли, что она оскорбится и отвернётся от меня…

Самым тяжким испытанием были дискотеки. Медленные танцы под «Солнечный остров» или «Там, где клён шумит»… Я держал её в объятиях, чувствовал её дыхание, её грудки, упирающиеся в мою грудь, её руки обнимали мою потеющую от возбуждения шею, а мой «приятель» отказывался подчиняться, твердел, увеличивался до безобразных (так мне думалось) размеров, тыкался в её живот сквозь ткань брюк и её платье… Девчонки про нас, парней, тоже многое знали и понимали. Разумеется, и она уже знала свою власть над моим телом… Наверное, это осознание власти и останавливало её от того, чтобы потянуться ко мне губами, сделать хотя бы лёгкий намёк, что я могу прикоснуться к ним. Боялась неизменного продолжения, «взрослости», поселившейся у меня в штанах и, по-видимому, в глазах.