– Познакомься, – быстро сказала та супругу, – это муж Ниночки. Василий Викентьевич Лучинский. Он работает в советском посольстве… Тут у нас маленькая неприятность. – Серафима виновато улыбнулась и скрылась в спальне – она торопилась намочить полотенце.
Они остались вдвоём в коридоре, друг против друга. Прилизанная косая чёлочка, тёмные непроницаемые глаза, желчная неподвижная улыбка. Елагин не мог ошибиться. Прошлое материализовалась самым причудливым образом, так, как Елагин и не ожидал совершенно и не мог себе даже представить. Перед ним стоял тот самый дутовский контрразведчик, о котором он вспоминал всего час назад. В висках больно кольнуло. «Судьба проверяет на прочность. Надо пережить этот день», – подумал Елагин.
Гость и вида не подал, что знает Елагина, он протянул руку и, заново знакомясь, повторил слова Серафимы:
– Лучинский Василий Викентьевич.
– Мы ведь знакомы, – глухо напомнил Елагин и руку гостя не пожал.
– Полагаю, об этом пока стоит умолчать, – предупредительно заметил Лучинский и неловко спрятал бессмысленно повисшую в воздухе руку за спину. – У вас кровь на щеке, – сказал он.
– Пустяки. – Елагин стёр выступившую кровь носовым платком.
– Может, поговорим на лестничной площадке?
– Да, – согласился Елагин.
Они вышли за дверь. Лучинский вытащил из кармана пиджака трубку и засунул её, пустую, без табака, в рот.
– С чего лучше начать? – спросил он.
– Зачем вы здесь?
Лучинский погрыз мундштук трубки.
– Я снова хочу помочь вам, – сказал он и даже попытался улыбнуться, но лишь выдавил из себя коряво-хитроватую усмешку. – Помните нашу первую встречу, в Оренбурге? Когда вы появились у меня в кабинете, в моём кармане уже лежал приказ Дутова о вашем расстреле. Но я тогда попросил командующего повременить с приговором. Я договорился с ним, если проявятся новые обстоятельства, смягчающие вашу вину или её опровергающие, Дутов отменит приказ. Дутов так и сделал, когда ротмистр Галиулин и ваш денщик дали новые показания.
– Новые? – переспросил Елагин.
– Да, именно новые показания, – подтвердил Лучинский. – Дело в том, что они сначала утверждали, что вы активно участвовали в заговоре. И лишь после дополнительных бесед, заявили, что оклеветали вас.
– Но ведь это ложь, – сказал Елагин. – Я не участвовал в заговоре!
Лучинский характерным знаком руки попросил говорить тише и с опаской глянул на окружавшие их двери.
– Прошу вас… Не надо привлекать лишнего внимания, – поспешно произнёс он. – Хочу сказать, Емельян Фёдорович, я был совершенно уверен в вашей невиновности. Но вы должны понимать, что это всего лишь особого рода технологии.
– Всего лишь технологии?.. – задумчиво повторил Елагин, потом резким движением руки стёр со щеки вновь выступившую кровь. – Скажите откровенно, какую услугу вы оказали большевикам, раз они вот так запросто взяли вас к себе на службу?
Лучинский поправил свою прилизанную чёлочку.
– Сейчас речь не обо мне, а о вас, о вашем будущем, о будущем вашей семьи, – сказал он.
– Это угроза?
– Боже упаси, – активно замахал руками Лучинский и осклабился. – Вы меня неправильно поняли. Повторяю, я хочу лишь вам помочь. Я хочу предложить вам…
Лучинский не договорил. Щёлкнул замок входной двери, и на лестничную площадку вышла Серафима. В руках она держала мокрое полотенце и баночку с йодом.
– Тебе надо промыть рану, – сказала Серафима мужу.
Но её встревоженное беспокойство и торопливое участие в делах мужа вдруг натолкнулось на каменную холодность Елагина.
– Прошу тебя, не сейчас! – резко ответил он, голос его был предельно жёсток и твёрд.
Серафима скрылась в квартире, нервно, с приглушённым стуком, прикрыв за собою дверь. Напряжённая пауза сохранялась недолго.
– Так вот, – негромко проговорил Лучинский, пожёвывая мундштук своей трубки, – я хотел предложить вам сотрудничество с Советской властью.
Елагин снова приложил окровавленный платок к своей щеке.
– Как вы себе это представляете?
Лучинский оживился.
– Вам не придётся ничего делать против своей совести. Менять что-то в образе жизни и роде занятий тоже не придётся. Вы продолжите сотрудничество с социалистической прессой. Единственно, тон ваших выступлений нужно будет ещё более сместить в сторону примиренческой линии. – Лучинский сказал это очень мягко, словно извиняясь и заискивая, а потом внимательно посмотрел в глаза Елагина. – Согласитесь, Емельян Фёдорович, это в какой-то мере соответствует и вашей внутренней позиции.
– Вы хотите, чтобы я агитировал эмигрантов за возвращение на родину?
Лучинский неопределённо пожал плечами.
– Не скрою, подобные призывы могли бы только приветствоваться нами. Но мы совсем не требуем от вас столь радикального изменения своих политических воззрений. Скорее мы надеемся на демонстрацию более тёплого, скажем так, отношения к внешней и внутренней политике Советского Союза.
Елагин склонил голову.
– Почему я? – спросил он. – Почему вы выбрали именно меня?
– Всё просто, – развёл руками Лучинский. – Потому что вы нам не враг, а друг. То, что российское социалистическое движение в годы гражданской войны было расколото и растащено в противоположные лагери, стало трагедией для России. Теперь же, когда последствия противостояния преодолены, когда перед нашей страной стоят великие задачи, мы должны прекратить бесплодную и губительную вражду и сплотиться для достижения новых целей социалистического строительства. Мы видим в вас, Емельян Фёдорович, истинного патриота России. Вы не из тех псевдорадетелей народных и болтунов, которые продались иностранцам и всячески пытаются навредить своей родине. Вы храбры, умеете принимать трудные решения и нести за них ответственность, вы сами видели безумие междоусобицы и знаете, что это самое страшное, что может перенести страна, вы искренне любите Россию, вас уважают, вам верят, видят в вас защитника российского социализма. Отчего же тогда вы должны быть врагом Советской России? Наоборот, полагаю, вам необходимо стать нашим союзником и это будет совершенно естественно. – Лучинский вытащил изо рта трубку и задумчиво повертел её в руках. – Многие, очень многие эмигранты хотели бы вернуться на родину или хотя бы возвратить себе гражданство России, но они бояться мести. Я понимаю, что это сильный сдерживающий фактор, но гражданская война окончена и уже давно, Советская власть не собирается никому мстить и самый яркий пример тому находится сейчас перед вами. – Лучинский хлопнул себя ладонью в грудь, риторически вопрошая: – Если уж Советская Россия простила и взяла на службу бывшего белого контрразведчика, то что опасаться другим?!
Лучинский замолчал, ожидая какой-либо реакции от Елагина. Но тот стоял неподвижно, опустив голову на грудь, он словно ушёл в себя, сохраняя напряжённое задумчивое безмолвие.
– Так как вы смотрите на моё предложение? – осторожно осведомился Лучинский, справедливо полагая, что пауза слишком затянулась.
Елагин не шевелился, глубокая набухшая царапина на щеке выдавила из себя крупную каплю крови, которая алой дорожкой устремилась к подбородку – Елагин встрепенулся и, спохватившись, быстрым движением руки стёр её.
– Это хорошо, что всё произошло в один день, – произнёс он.
– Что именно? – не понял Лучинский.
– События спрессовали время. И это спасло мою душу, – тихо сказал Елагин.
– Вы о чём? – Лучинский недоумённо поморщился, потом поспешно, будто оправдываясь, начал говорить: – Впрочем, я совершенно вас не тороплю. Вы можете ответить мне позже. Времени у нас достаточно…
– Не стоит с этим медлить, я отвечу вам сейчас, – оборвал его Елагин. – И скажу вам «нет».
Убеждений не последовало.
– Печально, – с вполне искренним сожалением сказал Лучинский, но не отступил окончательно. – Тем не менее, у вас ещё есть время всё обдумать.
После они вчетвером пили чай в гостиной. Елагин мрачно молчал весь остаток вечера, иногда отвечая на вопросы односложно или туманно, Серафима с виноватой улыбкой и нервной, осуждающей оглядкой на мужа пыталась быть приветливой хозяйкой. Ниночка мило щебетала, очевидно, не замечая никаких изменений в поведении своих приятелей, её муж был немногословен, часто и рассеянно улыбался, он честно старался поддерживать постепенно затухавшую беседу, но удавалось это ему плохо. Вечер закончился сам собой, растаял, исчерпав все темы и интерес собеседников друг к другу.
