Барковича поддержал мичман Вася Кравченко из Севастополя. Простодушный, русоволосый и ясноглазый, он ни в какие группы не входил, но всегда держал сторону «традиционалистов»:

– Я поначалу стихотворения Борисова как-то не рассмотрел, а вот сегодня послушал, как их читает сам автор, и они мне открылись. Это настоящие русские стихи, а не какой-то мелкобуржуазный модернизм…

Тут на Кравченко накинулись «метафористы» и «гении». И опять обсуждение рукописи Борисова зашло в тупик, пока его не вернул в нужное русло полковник Ерхов, явно «метафористам» симпатизирующий:

– Ну, не знаю, я лично ни одной свежей метафоры у Борисова не разглядел! Не нашёл ни одной филологической находки… Проза жизни превалирует у него над поэтикой… Согласен с Едрыкиным: всё слишком просто. Так каждый может написать…

Борисов выслушал о своих произведениях и о себе как о «начинающем литераторе» ещё много нелицеприятного. И стихи-то он читает лучше, чем пишет. И ленится работать над образами и рифмами. И разделы в представленной рукописи не выдержаны, и в целом она составлена неумело…

Но за него вдруг вступился полковник Кириллов. Он оценил оптимизм произведений, верность традициям и армейской тематике, хотя собственно об армии у Борисова было несколько стихотворений, написанных в Афганистане, которые похвалил Кожинов…

– Да, книги в рукописи пока нет, – резюмировал Кириллов, – резкие перепады настроений её убивают. Но лирическим стихам Борисова я верю. Мне вообще кажется, что для того, чтобы он совершил качественный рывок вперёд, ему надо по-настоящему влюбиться! Тогда и стихи, как кровь горлом, пойдут!

Образ окровавленных стихов, «идущих горлом», Борисову не понравился, но он нашёл в себе силы поблагодарить участников обсуждения и пообещал:

– Буду стараться!

После семинара они с Царедворцевым сели обмыть это событие.

Борисов в отчаянии «плакался» другу:

– Коля! Рукопись мою забодали! Поют дифирамбы сырым стишатам Есипова и Едрыкина! Подумаешь, «убежало молоко по дороге детства…» Тоже мне метафора! Вон у Пушкина и рифмы глагольные, и метафор раз-два и обчёлся! А ведь гений и «солнце русской поэзии»… Брошу я, наверное, это занятие – стишки кропать! Перейду на прозу…

– Ну, чего ты так разошёлся, Бор? Зачем бросать то, что у тебя получается? – не согласился Царедворцев. – Подумаешь, «рукопись забодали», – передразнил он. – За одного битого двух небитых дают. К тому же Баркович у тебя два десятка стихов похвалил? А это уже половина книжки! Вторую половину почистишь, новые стишата родишь… Давай лучше в Дом отдыха академии наук махнём. Там сегодня танцы, и наши туда собирались… Пусть будет потерян для нас день, в котором мы ни разу не плясали! И пусть ложной зовётся всякая идея, которая не вызвала смеха! Надо поторопиться, пока всех невест не разобрали!

«Невест» на танцах у «академиков» было хоть отбавляй, поэтому кавалеры в погонах здесь всегда пользовались спросом.

Когда Борисов, Царедворцев и увязавшийся с ними Кравченко пришли в Дом отдыха, в холле первого этажа громко звучала песня итальянца Тото Кутуньо и танцевало несколько пар.

Все танцующие «кавалеры» оказались Борисову знакомыми: Быстров, Есипов и два прозаика из семинара Царедворцева – Иванов и Ткаченко. Поэты танцевали с юными крашеными блондинками, а прозаики – с партнёршами постарше. Дама Ткаченко, явно профессорская жена или вдова и столь же явно не избалованная мужским вниманием, жадным взором так и поедала своего сумрачного черноусого партнёра. А он крепко обхватывал её за несуществующую талию.

«О вкусах не спорят!» – Борисов оглядел остальную диспозицию.

Несколько женщин «бальзаковского возраста» стояли в сторонке с безучастным видом – зачем они пришли на танцы, оставалось только догадываться. Две старушки лет семидесяти танцевали друг с другом, напомнив Борисову фильм о войне…

Мичман Кравченко, пока музыка не прекратилась, с ходу пошёл на абордаж. Он решительным шагом направился к пассивной женской группе, пригласил фигуристую брюнетку и довольно ловко стал вальсировать с ней, хотя мелодия и не способствовала этому.

Борисову никто из дам не понравился, да и настроение у него после неудачного обсуждения было, прямо сказать, ниже среднего. Он уже пожалел, что поддался уговорам Царедворцева и пришёл сюда. Но тут по лестнице в холл спустились две молодые женщины. Обе симпатичные шатенки со стрижкой под Мирей Матьё, но одна – повыше, а другая – пониже.

Царедворцев тут же сделал стойку, как пойнтер, почуявший дичь.

В этот момент Тото Кутуньо допел свою песню, и к ним вернулся разгорячённый Кравченко.

– Ах, какая женщина… – промурлыкал он и, достав носовой платок, вытер красное лицо, после чего стал крутить его, как вентилятор, чтобы остудить пыл.

Царедворцев одобрительно похлопал Кравченко по плечу, но сам продолжал разглядывать шатенок.

– Спорим, через двадцать минут я одну из них уложу в кровать? – горячим шёпотом заявил он.

– Не стану я с тобой спорить! – Борисов помрачнел ещё больше, вспомнив Сонечку Голубкову из ДЮСША: «Дежавю какое-то!»

– А я стану, – неожиданно встрял Кравченко. – Из этих? – вытаращился он. – Ни за что не уложишь за двадцать минут! На что спорим?

– Две бутылки «Белого аиста»! Идёт?

– Замётано!

– Бор, разбей! – Борисов поморщился, но разбил сцепленные руки товарищей, а про себя загадал: пусть Царедворцев выберет ту, что повыше…

Царедворцев как будто услышал его. Когда заиграла музыка, он пригласил на танец высокую шатенку, а Борисов – её подругу. Это и была Майя.

Любовь накрыла Борисова, как лавина накрывает альпиниста, – от лавины не убежишь и не спрячешься…

И вроде ни поцелуев, ни объятий, ни того, что в тот же вечер случилось у Царедворцева с высокой шатенкой Наташей, а поди ж ты, запала в сердце эта Майя…

Царедворцев выиграл спор с Кравченко – на девятнадцатой минуте увёл подругу Майи наверх, и Борисову пришлось возвращаться в Дом творчества без него…

– Ты не боишься, что Таисия о твоих подвигах узнает? – спросил Борисов на следующий день у Царедворцева, сыплющего подробностями своей «победы».

Царедворцев расплылся в улыбке:

– А у нас с ней свободные отношения. Каждый живёт сам по себе: она – там, я – здесь. Да и что такого? Детей у нас нет… Ей всё как-то не до них. То время ещё не приспело, то кандидатская, то стажировка… А без детей – не семья, а так – одна видимость…

– Так что ж ты с ней живёшь? – Борисов не любил совать нос в семейные дела друга, но тут не выдержал, хотя и хорошо знал, почему именно Царедворцев не расстаётся с женой.

Улыбка сошла с лица Царедворцева. Он запыхтел, как паровоз, пытающийся сдвинуться с места:

– Живу, потому что хочу чего-то в жизни добиться! Ты же видишь, что своими талантами высоко не взлетишь, хоть семь пядей у тебя во лбу, хоть все семьдесят! Да, брак у меня по расчёту! Молодым был, думал: стерпится – слюбится… Ну, не слюбилось…так мы и не мешаем друг другу. Сейчас многие так живут. Вот стану генералом, тогда и разведусь…

– Что ж, если так сильно хочешь стать генералом, тогда терпи, а любовь нам, дуракам, оставь…

Царедворцев залпом выпил рюмку коньяка и треснул ладонью по столу:

– Вот, возьму и разведусь с Тайкой прямо сейчас! А на этой Наташке – женюсь! Классная тёлка…

– А ты спросил эту «классную тёлку» – пойдёт она за тебя? Может, у неё свой «бычок-производитель» имеется? – прищурился Борисов.

Царедворцев оторопел:

– Бор, ты что, во мне сомневаешься? Мне никто никогда не отказывал! Только поманю, любая тут же всех мужиков бросит и рванёт ко мне! – Он снова налил коньяку себе и Борисову. – Ну, а ты как вечерок скоротал?

– Бесперспективно, – отозвался Борисов.

Вчера после танцев, когда гуляли с Майей по дорожкам Дома отдыха, он успел выяснить, что она замужем, сыну Никите три года, он сейчас у дедушки с бабушкой, мужу Грише, а он работает в академическом НИИ, отпуск не дали, поэтому и отдыхает она одна.