Я неожиданно для самой себя поднимаю глаза и смотрю прямо в его. Вижу там бурю, что грозит захватить меня и утащить за собой. Бурю, что манит за собой, обещая страсть и блаженство. Мужчина не делает шага, что разделяет нас. Не нависает. Не подавляет. Он смотрит на меня и ждет.

Что я решу. Сделаю ли шаг вперед? Или просто качнусь навстречу, можно даже сделать вид, что будто бы случайно. Я ведь жажду, до дрожи жажду почувствовать крепкие руки на своих плечах, дающие иллюзию защиты и опоры? Я ведь так хочу, чтобы меня обняли и позволили забыть обо всем. Хотя бы до утра, которые наступит слишком быстро. Рискну. Или нет. Буду себя ругать за то, что не сделала, но останусь с сердцем, которое не придется снова собирать из мелких кусочков рассыпавшегося пазла?

Я покачала головой. И поплыла к лестнице, что была в другом конце бассейна.

Нет уж. Не надо. Не хочу.

— Я просто не смог оставаться дома. С тишиной. Простите, — донеслось мне в спину.

— Надеюсь, у вас все в порядке? — любезно поинтересовалась я, выбираясь из бассейна. Завернулась в полотенце — и почувствовала себя увереннее.

— Да. Спасибо. Скажите, а кто?

Я удивленно посмотрела на Томбасова, который не сдвинулся с места.

— В каком смысле «кто»? — переспросила я.

— Из парней, — на его лице отразилось что-то непонятное. Злость что ли?

Я продолжила просто смотреть. Ему надо что-то спросить — вот пусть и изъясняется нормально.

— Из парней кто понравился.

— Все, — я с неумением посмотрела на Олега Викторовича. Выспаться бы ему, а не по бассейнам плавать, да меня смущать.

Взгляд его становится грозовым.

— У меня странные чувства к этим четверым, — против воли я начинаю улыбаться. — Трое — мои ровесники, один и вовсе старше. А я отношусь к ним как к мальчишкам из моего восьмого.

На этом я и удалилась (не сказать, сбежала). Душ и спать! Не думать, что завтра будет на голове. С головой. Вообще ни о чем не думать.

Я даже заснула. Только там, во сне, тот самый шаг сделала я. Неловко подалась вперед, заглянула в такие притягательные глаза…

— Олеся… — выдохнул Томбасов. — Я…

— Шшш, — я приложила палец к его губам, скользнула вниз, по гладко выбритому подбородку, вернулась к губам, легонько погладила.

— Олеся. — еще раз прошептал он, обнимая меня и прижимая к себе. — Что… что ты делаешь со мной?

Сильное мужское тело чуть подрагивало в такт нашему дыханию. Неровному, едва слышному. Он хотел того же, что и я…

Я рассмеялась, запрокинув голову и Тамбасов, уже не в силах сдерживаться, прижался губами сначала к моей шее, а потом и к губам.

Он был насколько нежен. Что я задохнулась, сначала от благодарности, а потом сразу от нахлынувшего желания. Оно бурлило во мне, нарастало и побеждало.

Это было какое-то безумие… сладость губ, нежность объятий.

Стон — возбужденный, громкий. Мой. И… я просыпаюсь. В первое мгновение даже не могу сообразить, почему я одна.

Беззвучно заходит Клеопатра, смотрит вопросительно.

— Ох, не спрашивай…

«Отказала? Жалеешь?» — спрашивает меня взгляд янтарных глаз.

— Отказала. Жалею. Нет. Не жалею. Не знаю. И не надо мне «лучше пожалеть о том, что сделала, чем о том, что не сделала».

Взгляд кошки становится насмешливым. Типа — «ты сама это сказала. Не я».

— Ладно. Пошли работать. Сколько там времени?

И понимаю, что уже почти двенадцать. А я… проспала. И в доме тишина…

За все хорошее в этой жизни

приходится хотеть спать

(С) с просторов ВК

Бам-бам-бам. Сердце колотилось как бешеное. Где Машка? Где все? Почему в доме такая оглушающая недобрая тишина?

Я скатилась кубарем по лестнице, рванула на себя дверь репетиционного зала. Тут же в уши ворвалось слаженное:

— Где сосны рвутся в небооо, где быль живет и небыль, умчит меня туда лесной олееееень.

Я застыла на пороге. В голове стучит, губы подрагивают. Как там говорится — увеличьте дозу успокоительных?

Парни работали номер. Сходились — расходились. Перед ними стоял какой-то незнакомый мне парень и в параллель пению считал:

— Раз-два-три-четыре. И… раз… Куда, Артур, а. Четыре. И… Серый, убью.

Разноцветные дреды, белая майка, светлые джинсы и кроссовки такого лимонно- кислотного оттенка, что рот против воли наполнялся слюной. Раскинутые руки, изящная постановка пальцев. И такое четкое, такое выразительное изображение этого самого счета всеми частями тела, что просто непонятно, зачем он проговаривает слова вслух:

— Раз-два-три-четыре, Вань, не дергайся…

— Лесной олеееень, — пытались закончить песню крещендовцы, четко разойдясь на многоголосье и победно вскинув микрофоны вверх. Но видимо что-то сделали не так, потому что парень взвился:

— Да блик. Это не он олень. Это вы олени, а! Кто куда. Только Ваня молодец. Но на вас смотрит и сбивается. Вот как вы поете в ритм — у вас его нет, — он горестно запустил руки в дреды. — Один ржет, Лев, тебе с чего вот весело? Ну, пойди убейся об стену! Другой все делает чуть быстрее. Артур, это я тебе. Куда ты летишь? Сергей — ты медленно. Вот опять же ничего нового. Не знаю, как у вас по вокалу, ребятки, а по движениям — ну, полная архаика в разделе местечковой самодеятельности! Еще раз. Кто собьется…

Тут он понял, что его особо никто не слушает. Парни заметили меня и смотрели обеспокоенно.

— Олеся, что случилось.

Все четверо собрались было рвануть ко мне со своей репетиционной сцены, но вопль — «КУДА!!!» — остановил их чуть ли не в полете. Парень медленно развернулся и одарил таким взглядом, что просто захотелось удрать на край света. Потому как таким бешеным взглядом можно было убивать.

— Прошу прощения, — я и сама не поняла толком, что на меня нашло. Но резко стало неловко. Тишина в доме — так у них все звокоизолированно. — Все в порядке.

— Точно? — спросил Лев, пока остальные просто смотрели.

— Это еще что? — отмер парень, развернулся и уставился на меня с негодованием. — Это кто? Да кой черт вообще происходит?

— Познакомься, Женя, это наш руководитель Олеся Владимировна. Олеся Владимировна, это наш постановщик, Евгений.

— Очень приятно, — проворчал Евгений, опять же, всем телом показывая, насколько ему «приятно». — Олеся Владимировна. Заходите и не отвлекайте ваш народ. Они и так не фонтан, скажу я вам правду.

— Слушай, — возмутился Артур.

— Ты вообще молчи, человек-поперек, пускающийся в пляс. Еще с жестами из Хава-Нагилы в романсе.

Артур возмущенно посмотрел на Льва. Тот сделал выражение лица «Прости, друг, но это правда».

— Олеся, — продолжил постановщик. — У меня для вас есть крайне важное поручение. Пожалуй, мы без вас просто не справляемся.

Я кивнула, пытаясь прийти в себя. Да что ж сердце колотится, как заполошное? Ничего же не случилось?

— Олесяяя. Вы меня слышите?

— Да. Простите.

— Этим клоунам нужен зритель. Чтобы они сосредоточились. И работали на кого-то. Иначе это просто потеря времени. Они все считают, что если они петь умеют, то им больше ничего и не надо.

— Хорошо. А Маша где?

Я огляделась и поняла, что Машки с неизменным телефоном в репетиционной нет.

Лица всех четверых приняли виноватое выражение.

— Что?

— Вы только не сердитесь. Мы вчера договорились с нашим преподавателем по вокалу, чтобы он посмотрел и поработал. Он время назначил. Мы и дернули Машу. Ее шофер повез.

— А согласовать со мной?

Они переглянулись:

— Ну, Петр Фомич же согласился, — недоуменно протянули они хором. — Что время терять. А Маша сказала, что вы спите. И будить жаль.

— Мы работать будем? — прорычал Евгений.

Я покачала головой. Одарила всех многообещающими взглядами. Ладно. Оставим воспитание на потом. Все свое получат. Но. Сначала — работа.

— Маша вам сообщений накидать должна была, — быстро проговорил Иван.