– Пятнадцать месяцев назад к нам обратился господин Жиль Седих с просьбой составить и нотариально заверить его завещание, что и было сделано в полном соответствии с французскими законами. Сейчас мы являемся его официальными поверенными. Кроме этого, он предоставил подробную инструкцию, как оповестить наследников. Но и это еще не все. Им был продиктован сам текст письма и адрес, по которому оно должно быть отправлено. И последнее: в нашем распоряжении находятся фотографии наследников, словесные портреты, образцы почерков и список вопросов, которые, по мнению завещателя, должны полностью исключить возможность ошибки при идентификации личностей наследников.
Рита решила, что все-таки сошла с ума. Она, как натянутая первая струна, летела сюда, переполненная горем, болью за Костю Воронина, чтобы выяснить, что случилось с ним, где он, припасть к его могиле, наконец. Она хотела правды, простой внятной правды о своей жизни. Чтобы прекратить эти терзания. Ну и?.. Вместо этого какой-то неизвестный ей господин Жиль Седих собирается идентифицировать ее, даже не поленился, подготовил ряд вопросов и планирует задать их ей уже после своей смерти, да еще во Франции. А может быть, она тронулась, еще будучи в Москве, и никакого письма не было? И все это бред? А окна комнаты выходят не на церковь Доминиканцев, а во двор больницы имени Кащенко Петра Петровича? Рита резко поднялась и подошла к окну. Церковь стояла, и мужчина прохожий по-прежнему оставался на месте.
Мэтр Оливье Гибер продолжал:
– На данном этапе у меня нет вопросов к вашим документам, тем более что с российскими паспортами я сталкиваюсь впервые. Естественно, они будут проверяться. У меня есть вопросы к вам лично. Ваш рост, мадам?
– Нет, позвольте, господин Гибер, сначала мне. Кто этот Жиль Седих? Я его не знаю. Что ему от меня нужно? Объясните.
Рита быстро заговорила, подавшись вперед и отыскивая в лице собеседника признаки издевки над собой.
– Мадам, по французским законам, любой человек вправе завещать свое имущество кому угодно, кроме специально оговоренных случаев. Даже незнакомому. Но, я полагаю, совсем скоро вы во всем разберетесь, только ответьте на мои вопросы. Они очень просты. Итак, ваш рост, мадам?
Рита покорилась:
– Сто шестьдесят пять сантиметров. Но я не понимаю, кому какое до этого дело.
– Цвет глаз, пожалуйста?
– Разве вы не видите сами?
– Мне интересно получить именно ваши данные, мадам. Думаю, вам виднее, простите за игру слов.
Мэтр подвигал губами, что, по его мнению, должно было означать улыбку, а остальных людей, правда, находящихся в более уравновешенном, чем Рита, состоянии, заставило бы по меньшей мере насторожиться и начать вспоминать телефон неотложной медицинской помощи: ведь этот господин явно не в себе.
– Зеленый вас устроит? – Рита была готова уйти и сейчас искала своими зелеными глазами сумочку. Но следующий вопрос ее остановил.
– Какая погода стояла в Москве четырнадцатого мая тысяча девятьсот девяносто пятого года в семнадцать часов?
– Начинался дождь…
Да, в это время начинался дождь, а может быть, гроза. Туча, по форме не отличимая от грязно-серого, усеянного подозрительными разводами, продавленного в центре матраца, надвигалась на Москву с запада. Рита опаздывала. И опаздывала туда, куда прийти промокшей насквозь было хуже, чем не прийти совсем. На собственные смотрины. На деликатное мероприятие, на котором особенно приветствуется консерватизм, а уж внешность будет оцениваться по десятибалльной системе с долями. Рите не хотелось проигрывать. Парень ей нравился. Этакий плюшевый мишка, умненький и домашний. Вот она и торопилась к нему домой, в берлогу. На встречу с мамой-медведицей и папой-медведем, чтобы, как водится, мять его постель. Ну прямо сказка с пирогами.
Рита нервничала, зонтик остался на работе. Не то чтобы она в этого парня была безумно влюблена, просто не просматривалось в обозримом секторе более подходящего кандидата. Перед вестибюлем станции «Маяковская», между колоннами концертного зала скапливался не оснащенный зонтами народ и с опаской разглядывал готовое обрушиться небо, прикидывая, успеет ли добежать сухим до места своего назначения. Рите нужно было в Малый Козихинский переулок. Метров восемьсот.
– Нет, не успеть, – решила она. Пятна на тротуаре быстро сливались в одну лужу, покрытую крупными и прочными до наглости пузырями. Дорога в сказку отрезана.
«Полная нелепость», – почти вслух подумала тогда Рита. Но в этот момент со стороны Тверской, уже Тверской, а не улицы Горького, показался человек с гигантским зонтом над головой. Шатром каким-то, а не зонтом. При желании под ним могло поместиться пять девушек, спешащих на смотрины. Лица человека видно не было.
– Товарищ! Пустите под зонтик, ненадолго, я не помешаю. Я маленькая.
Зонтик приподнялся, человек повернулся в ее сторону.
– Если маленькая, то пожалуйста.
Рита шагнула – и жизни их плотно пересеклись: вместо планируемых пяти минут навсегда. Это был КВ.
Рита уже не торопилась покидать кабинет мэтра Гибера, она ждала следующего вопроса. И, когда он прозвучал, на глаза навернулись слезы.
– Что сказала медсестра в лесу у деревни Бегичево?
Был жаркий день, суббота, июль. Они выбрались за город. Гуляли в лесу, купались в Оке, дурачились, даже затеяли играть в войну. Рядовой Костя Воронин стал валиться в высокую душистую траву, увлекая за собою медицинского работника Рио, приговаривая:
– Брось меня, сестрица, не тащи. Все равно истеку кровью.
А сам как бы вплетался в Риту руками и ногами, забирался под платье, целовал ее уже где-то возле ключицы, расстегивал неподатливые пуговицы, спешил.
На Риту обрушился сладкий запах полевых горячих цветов, стальной привкус земли, стебли медуницы щекотали шею. Божья коровка невозмутимо ползла по его щеке, видно, они ненароком преградили ей, спешащей по субботним неотложным делам, дорогу. Жаль, мы не хотели тебе мешать, коровка. Любопытная стрекоза подлетела поближе, выясняя, что же происходит на ее участке. Рита тогда торопливо, уже задыхаясь, отвечала:
– Погоди, солдатик, не умирай. Я вынесу тебя к нашим.
Такая вот игра.
Ресницам недолго удалось удерживать тяжелую слезу, влажная дорожка на левой щеке закончилась в уголке губ Риты.
«КВ, зачем так туго захлестываешь мне горло? Ты проверяешь, не забыла ли я тебя? Нет, я не забыла. Ты хорошо позаботился об этом. Да, я хотела бы, но не получается».
Даже если бы Рита могла говорить сейчас, то все равно не сумела бы перевести свои тогдашние слова на английский.
– Мадам, вы можете сказать медленно по-русски. У меня есть транскрипция. – Месье Гибер внимательно наблюдал за Ритой. – Только, пожалуйста, потом переведите на английский общий смысл фразы. Но сперва позвольте предложить вам воды.
Хрустальный стакан, заполненный на три четверти водой с мелкими пузырями, вернул Риту к настоящему. Она попробовала говорить, и русские слова прозвучали в парижской нотариальной конторе как крик заблудившейся в ночном пространстве одинокой птицы.
Тем не менее мэтр был явно удовлетворен, он вдумчиво сверился по бумаге, затем посмотрел перевод, уточнил слово «солдатик». Затем протянул Рите капиллярную ручку и попросил переписать абзац из туристической русскоязычной газеты «Парижские вечера». Рита выбрала кусок из статьи о художнике Сергее Чепике и принялась писать, поглядывая на репродукцию его картины, где пригорюнившиеся, как и Рита, химеры собора Парижской Богоматери разглядывают сверху бесконечный город, на который, как и четырнадцатого мая одна тысяча девятьсот девяносто пятого года, собирался вот-вот обрушиться дождь.
Довольно долго мэтр разглядывал написанное Ритой, сверял то с одним листом, то с другим, прикрывая их, как ревнивый «хорошист» прикрывает от соседа по парте, двоечника, самостоятельную работу по русскому языку.
Она понимала: на этих листах – образцы ее почерка, но не могла определить, когда и что именно она на них писала. Попросить мэтра показать их ей она не решалась – вдруг ее просьба покажется ему подозрительной. Хотя непонятно, какое отношение имеет к ней все, что здесь происходит, и чувства этого человека также не должны ее волновать. Наконец Оливье Гибер положил листки на стол, чуть в стороне от себя. Рита разглядела верхний листок и легко узнала его. Еще бы не узнать! Наутро после того дня, когда КВ не вернулся домой, она нашла в себе силы пойти на работу и, уходя, оставила в прихожей записку на случай, если он все же вернется. В записке она выражала удивление по поводу его отсутствия и просила немедленно позвонить ей, ведь она волнуется и ждет. Вечером Рита вернулась домой не одна: за ней заехал Петр и всю дорогу расспрашивал о КВ. Входили в квартиру они вместе, и она не обратила внимания на отсутствие записки, а потом было не до того. Как же эта бумага попала сюда?
