В простом, нецивилизованном уме татарчонка никак не могло уложиться понятие, чтобы гость, обласканный и угощённый как только можно хозяином дома, позволил бы себе шутки или даже дерзости на его счёт.

Показывая рыцарские латы, которых у него было несколько, татарин с улыбкой заметил:

– Железа много – толку мало!

– Нет, не так, – поправил Седлецкий: – задору много – силы мало! Куда тебе поднять эти доспехи.

– Зачем поднять? – засмеялся татарин, – пусть глуп человек поднимай. Я на землю бросать буду. Брал аркан, айда! Готов!

– Это ты так со своими рабами, татарами тешился. Попробуй-ка с настоящим рыцарем или с поляком потягаться. Он же тебя на твоём аркане и повесит!

На этот раз татарчонок понял. Глаза его сверкнули гневом, губы побледнели.

– Слушай, ясновельможный пан! – резко крикнул он, – я никогда не забывай, что ты мой гость, а я твой хозяй! Только у другого места таких слов не говори. Мирза Туган сам князь, сам сеид! Сам белая кость!

– Да, чёрная харя! – сквозь зубы пробурчал Седлецкий, который действительно испугался возможности скандала и отошёл в сторону. Беседа снова оживилась и закончилась тем, что молодой татарин, вероятно, ещё раньше получивший разрешение отца, предложил всем гостям участвовать на следующий день в охоте на зубров.

Между тем мирза Джелядин беседовал с паном Бельским и так увлёк его глубиной своих политических и государственных идей, что старый воевода просто диву давался, откуда мог старый татарин почерпнуть столько знаний. Теперь только он понял, почему великий князь Витовт так любил беседы с этим мудрым слепцом.

Часы летели. Тихо ложился сумрак ясного летнего дня на долину. Тени становились длиннее и, наконец, пламенное солнце совсем скрылось за тёмной зубчатой стеной соснового бора, а старый воевода всё ещё беседовал с мирзой Джелядином.

Тихо, как тени, скользили загонщики по лесным тропинкам, ещё увлажнённым утренней росою. Любимый ловчий молодого мирзы Тугана, Али, в сопровождении двух подручных, вёл целую стаю пёстрых длинноухих гончих. Один Али был на коне, в руках у него был длинный арапник, а за спиной болтался большой турий рог, отделанный медью.

В загоне должны были участвовать более 200 человек, и они шли так молчаливо, так легко, что, не видя их, вряд ли бы кто-нибудь мог предполагать, что мимо проходит столько людей.

Сагайдаки были не у всех, но зато каждый нёс довольно длинное копьё, с острым железным наконечником, вполне достаточное, чтобы защищаться от тура, но недостаточно сильное, чтобы поразить его на смерть.

Убить тура, этого царя литовских лесов, предоставлялось только избранным да приглашённым на охоту, а загонщикам было приказано гнать тура по возможности на старого воеводу Бельского, также принимавшего участие в охоте.

Дойдя до небольшой прогалины в вековечном бору, охотники остановились и стали занимать места. Место это, по словам ловчих, было излюбленной тропой зубров, и потому Туган Мирза поставил на самой прогалине старого воеводу, а сам поместился в нескольких шагах от него, около громадной сосны.

Пан Седлецкий, случайно поставленный несколько левее, начинал собою цепь охотников, на которую должны были гнать загонщики. Правее Бельского татары ловко ставили тенета. Словом, зверю нельзя было миновать охотников.

Туган-мирза хотел было поставить позади своего почётного гостя двух лучших лучников, но Бельский воспротивился этому и с усмешкой заметил, что он ещё не так стар, чтобы не суметь пустить стрелу в зверя или принять его на копьё.

Седлецкий, страстный охотник в душе, с нетерпением поглядывал в тёмную чащу леса, ожидая сигнала, и нервно потрагивал тетиву тугого татарского лука. Колчан с пернатыми стрелами был у него за плечами, широкий нож у пояса, а плотное копьё-рогатина стояло возле, прислонённое к дереву. Почти также был вооружён и Бельский, только вместо лука в его руках был превосходный самострел немецкой работы, в котором тетива натягивалась целым прибором шестерён и блоков. Выстрел из подобного самострела на близком расстоянии мог пробить железные латы (разумеется, кроме венецианских панцирей, для которых стрелы были безвредны)!

Остальные шляхтичи-охотники и молодые татарские князьки были вооружены луками, стрелами и копьями.

Вот где-то далеко-далеко раздался звук рога, и охотники приосанились. Каждый осмотрел оружие и ещё пристальнее стал всматриваться в тёмную чащу вековечного бора. Прошло несколько мгновений нетерпеливого ожидания, сигнал повторился снова, но с изменением. Мирза Туган вздрогнул и быстро подошёл к Бельскому.

– Ясный пан, – сказал он с поклоном, – я слышу сигнал: гонят не тура, а медведя. Не лучше ли сойти с тропы? Летом медведи опасны!

– Кто тебе мешает, сходи, коли хочешь. Я ещё ни разу не сходил с места, не встретив врага!

– Позволь мне хотя бы созвать сюда моих нукеров.

– Ни с места! Мы и одни управимся, не правда ли, пан Юзеф?

– Два родовитых поляка на одного медведя – не слишком ли это будет много! – гордо сверкнув глазами, отвечал Седлецкий. – С вашей ясной милостью, я бы без трепета и на льва, и на грифона пошёл!

– Тысяча копий! Я ждал такого ответа! Пан Юзеф – храбрый рыцарь! – с улыбкой удовольствия проговорил Бельский и взялся за самострел.

Сигнал ловчего повторился гораздо ближе, длинными протяжными перекатами.

– Ясный пан! – снова взмолился татарин, – зверь большой, очень большой. Всё может случиться.

– Молчи, трусишка! – крикнул ему в ответ старый воевода, – или ты никогда не видал медведя?!

– Мирза Туган не трус! – вспыхнув весь, проговорил татарчонок, – но ясный пан гость моего отца, и я должен оберегать его от опасности.

– Оберегай себя! – крикнул ему в свою очередь Седлецкий, – мы и без тебя убережём ясного пана!

Молодой татарин ничего не ответил и только сверкнул глазами на обидчика.

В лесу слышался какой-то неясный шум и треск, словно по кустам и валежнику пробиралось огромное стадо. Треск сломанных сучьев слышался очень близко: какой-то громадный зверь прокладывал себе дорогу целиной.

Бельский насторожился. Ярый охотник, он много раз бывал на охоте на медведей, но эта охота была зимняя, на берлогу, с рогатиной и ножом; ему ещё ни разу не приходилось встречаться со зверем летом в лесу, и он не подозревал всех опасностей встречи.

Пан Зигмунт Бельский

Поднятый облавщиками, медведь бросился в противоположную сторону и быстро шёл на четырех лапах по давно излюбленной тропе. Это был громадный зверь с вылезшей местами тёмно-бурой шерстью. Раненый стрелою одним из облавщиков в то время, когда он старался прорваться сквозь цепь, он освирепел от боли и шёл напролом, ломая тощие сосёнки и ёлочки, как тростник, глаза его были налиты кровью, на губах пена.

Старый воевода стоял на самом лазу, зверь давно уже видел его и с удвоенной яростью и быстротою бросился на это новое препятствие. Он не поднялся, как большей частью делают медведи, на задние лапы, но с рёвом, подпрыгивая как-то боком, шаром выкатился на прогалинку и в одну секунду очутился уже в двух шагах от Бельского.

Тот не ожидал такого нападения. Все медведи, которых ему случалось бить, поднятые из берлоги, или поднимались на задние лапы и шли грудью на рогатину, или позорно бежали.

Старый воевода едва успел прицелиться и спустить стрелу, стрела угодила зверю в ущерб левого плеча и глубоко впилась в тело. Зверь заревел и одним прыжком бросился на Бельского, тот успел отскочить и схватиться за рогатину, но разъярённый зверь снова бросился на него, одним ударом лапы расщепил вдребезги его копьё-рогатину и всей массой навалился на охотника.

Минута была критическая. Всё это совершилось так быстро, что Седлецкий, бывший ближе всех от места действия, не успел ещё опомниться и броситься на помощь, как молодой Туган-мирза был уже возле своего гостя. Лук звякнул и стрела, шипя, вонзилась в самый глаз зверя.