Заметим, что принцип методологического объективизма имеет одно значительное отличие от двух других – оно заключается в том, что допускается дистанция между личным мировоззрением ученого и его методологической позицией, которую он занимает как исследователь; иначе говоря, вне научного исследования, «как частный человек», ученый может быть и верующим, и убежденным атеистом, и агностиком, – главное, чтобы это никак не проявлялось в его научной работе. Вот что пишет об этом Флурнуа: «Разумеется, ничто не мешает психологу, как и всякому человеку, иметь свое личное убеждение относительно этих выключенных проблем и отдавать предпочтение (тайное или явное) той или другой метафизической теории. Но эти индивидуальные мнения о сущности религии и реальности невидимого мира не должны отражаться на научных исследованиях психолога, как личное мнение физика о существовании или несуществовании в себе материального мира совсем не препятствует его опытам в лаборатории»[14].

То есть, как исследователь, он должен «сконструировать» такое методологическое основание в своей работе, в рамках которого ему удавалось бы обходить вопросы об истинности или ложности тех или иных верований и избегать ввязываться в мировоззренческие коллизии (именно поэтому объективизм только «методологический», то есть парциальный; это объективизм, практикуемый в одной только области – в науке, а другие области жизни того же человека не затрагивающий).

Этот принцип не просто призывает исследователя встать на нейтральную точку зрения в изучении и трактовке религиозных явлений – он предписывает ему действовать так, и только так. Иначе говоря, он провозглашает, что действительно нейтральная позиция, о которой прямо или косвенно заявляет религиовед, во-первых, возможна и осуществима на практике (что бы там ни говорили марксисты о бессознательной партийности), а во-вторых, она необходима как условие истинной научности, объективности, ценности и значимости полученных результатов. И разумеется, он требует полной осознанности и последовательности в конкретном проведении данного подхода (в этом отношении он, пожалуй, с марксистским принципом партийности сближается).

Кроме того, принцип методологического объективизма имеет отчетливую социальную подоплеку, о которой тоже надо сказать несколько слов. Очевидно, он многим представляется более «демократичным», чем другие два: в конфликте мировоззрений он не защищает и не опровергает ни одну из сторон, признавая их «равноправие» и одинаковое право на существование; подобно тому как демократическое государство предоставляет правовую защиту и пространство для деятельности различным религиозным организациям в социальном плане, так и принцип методологического объективизма охраняет целостность и защищенность различных вероучений в плане идейном. Этот принцип, безусловно, ближе других к толерантности и политкорректности, и в этом смысле несомненна его укорененность в современном социальном дискурсе.

Но свидетельствует ли созвучие некоего научного принципа социальным ценностям о безусловной научной ценности этого принципа? Является ли это достаточным основанием для предпочтения его иным принципам? Что вообще может послужить оправданием принципа методологического объективизма – не на уровне социального контекста, а в рамках движения идей? Можно ли сказать, что этот принцип на чем-то основывается, чем-то доказывается? Предваряя выводы данной статьи, сразу скажем, что мы склонны давать положительный ответ на поставленные вопросы. Ниже мы приведем некоторые соображения, разъясняющие наш подход.

Зададимся вопросом, какими путями движется сознание обычного человека (не философа), когда он оценивает тот или иной тезис на истинность. Подчеркнем, что вопрос ставится не в плоскости эпистемологии, а в плоскости именно психологии, то есть это вопрос о том, что рождает в нас склонность, предрасположенность поверить во что-то, принять что-либо как истину, пока мы остаемся в рамках обыденного мышления[15].

Что мы предпримем, если захотим удостовериться в правильности того или иного фактического утверждения? Например, существует ли Антарктида – покрытый льдами материк в высоких южных широтах? Для нашего обыденного знания традиционно существуют три пути: во-первых, мы поинтересуемся мнением людей, которым доверяем. Например, мнением путешественников, которые видели Антарктиду своими глазами, летчиков и моряков, исследователей и т. п. Мы можем также обратиться к энциклопедиям, справочникам и учебникам, исходя из того, что эти источники составлены также компетентными людьми, заслуживающими доверия. Почти все познания, которые мы получаем в процессе учебы, усваиваются в силу доверия к учителю и к учебнику – лишь очень немногую их часть педагоги предоставляют нам проверить экспериментально или вывести логически самим. Вбльшая часть тех сведений, которые мы имеем о мире и принимаем как истинные, представляются нам таковыми благодаря воздействию авторитета, в том числе авторитета, выступающего генерализованно, – как общественное мнение, как наиболее распространенное убеждение, как нечто «само собой разумеющееся» в той среде, в которой мы формируемся и живем. Назовем этот фактор «фактором социального признания» – такой термин будет включать в себя и авторитет в собственном смысле слова, и все прочие виды «санкции на истинность», выдаваемой обществом.

Далее мы постараемся убедиться в непротиворечивости общей картины, в которую включается проверяемое суждение. Располагая известными достоверными познаниями в географии, постараемся проверить, не противоречит ли гипотеза о существовании Антарктиды тому, что нам уже известно. При этом мы постараемся удержать некоторые «глобальные истины», воспринятые нами как непоколебимые и определяющие общие рамки, в которых ставится и решается проблема (например, что земля представляет собой шар; что ни один из известных путешественников не прошел на корабле через Южный полюс и т. п.). Поскольку этот путь предполагает рациональное рассуждение, назовем его логическим путем.

Наконец, мы можем удостовериться в правильности суждения лично, то есть на основе непосредственного опыта. Если мы увидим Антарктиду своими глазами, тогда необходимость обращаться к кому-то другому отпадет (поскольку речь идет об обыденном мышлении, мы отвлекаемся здесь от сложных проблем активности субъекта опыта и от необходимости интерпретации любого опытного восприятия); доверие к авторитетам, как и логические рассуждения, окажутся ненужными, ведь мы доверяем своим глазам. Этот путь верификации суждения связан с опытом, с непосредственным переживанием и оценкой данных органов чувств.

Для чисто фактических суждений (во всяком случае, для большинства из них) существует еще один путь – путь практической проверки, включающий, в частности, эксперимент и успешность технического решения. Этот путь сближается с последним из перечисленных – с опытом – и, конечно, включает его в себя (практика предполагает, что результаты ее мы оцениваем при помощи органов чувств), но все же не совпадает с ним полностью. Так, определить, какое из лекарств эффективнее, врач может, используя их в своей клинической практике; практика может показать, например, двигатель какой конструкции мощнее, какая экономическая модель успешнее, какой сорт пшеницы устойчивее к морозам и т. д.

Еще раз подчеркнем: речь идет преимущественно об обыденном мышлении. То есть мы не пытаемся выяснить критерии истины или пути ее доказательства в философском ключе – мы просто описываем те эмпирически наблюдаемые приемы, к которым прибегает человек нашей эпохи и нашей культурной среды, желая удостовериться для себя в истинности какого-либо суждения. Мы выделяем психологический, а не гносеологический аспект этого процесса, то есть мы не утверждаем, что эти четыре пути, взятые порознь или в какой-то комбинации, гарантируют достижение истины; мы говорим лишь о том, что психологически человек склонен принимать на веру те суждения, которые прошли проверку одним из четырех способов, и отвергать те, которые ее не прошли.