Все те, кто бьется на чумной передовой,
(А где-то есть запреты, штрафы, полумэры),
И есть бубон, и пес у ног, и нимб над головой.
Вдребезги
Ирина Васильевна, как всегда, сидела в полном одиночестве в своей однокомнатной квартире на четвертом этаже пятиэтажной хрущевки, доживавшей вместе с Ириной Васильевной свой век во вполне себе приличном районе бесконечно благоустраиваемой нашей столицы.
Как пишут в романах, ничто не предвещало беды. На кухне стыл старый, заляпанный электрический чайник, в шкафу со стеклянными дверцами стояла посуда, извлекаемая по праздникам и для гостей, то есть уже почти никогда, привычно бубнил и покрикивал про заокеанского агрессора и жуткую жизнь в сопредельных государствах телевизор.
И вдруг раздался оглушительный дребезг, окно в деревянной раме разлетелось на куски, осыпалось на пол и прикрылось шторами, рухнувшими на пару с карнизом. В комнату с водосточной трубы (и как он только с нее не сверзился, ирод?) лез мужчина, самый обычный, ничем не примечательный.
– Тебе чего, милай? – только и спросила Ирина Васильевна.
Испуг каким-то извращенным образом выразился у пенсионерки со стажем в виде приветливой заботы на старый лад.
– Да мне бы выйти отсюда, – ответил непрошеный гость; грабить и убивать, похоже, он никого не собирался. – И вот еще, воды бы попить.
Ирина Васильевна начала было вставать с кресла, чтобы налить воды в граненый стакан, оставшийся от мужа, но незнакомец сам в пять шагов прошел на кухню, напился прямо из чайника и, спасибо не сказав, открыл входную дверь. И поминай, как звали.
Ирина Васильевна хоть и перепугалась до чертиков, но нашла в себе силы подойти к разбитому окну, через которое и увидела, как этот супостат вышел из подъезда и неровной походкой скрылся в соседнем дворе. Убедившись, что супостат не вернется, позвонила в милицию, как по старой памяти ее называла.
Чин чином приехал оперативник с двумя сержантами и собакой. Из квартиры напротив выглянула длинноволосая девушка (где-то сзади маячил ее благоверный), спросила, что случилось. Получила уклончиво-юмористический ответ, поняла, что пришли не к ним, и покрепче заперла дверь.
Полицейские составили протокол, сфотографировали «место преступления» и, выполнив все прочие формальности, уехали восвояси, чтобы больше никогда уже не вернуться. Какое им дело до разбитых окон? Им план выполнять надо, а тут не преступление, а недоразумение: не грабеж, не поножовщина, так, глупость какая-то.
Когда полицейские уехали, страх наконец догнал Ирину Васильевну, страх и растерянность. Она осела в кресло, держась за сердце, и заплакала. Из разбитого окна в комнату тянуло осенним холодом, но старушка этого как будто не замечала – так обидно ей стало за себя и за ни в чем не повинное окно, которое столько лет служило ей верой и правдой.
В дверь позвонили. Ирина Васильевна подумала, что вернулись милиционеры. Поймали, наверное, шельмеца. И даже не посмотрев в глазок, она открыла. На пороге стояла соседка сверху, красивая, крепкая женщина за сорок, на которую Ирина Васильевна прежде только неодобрительно поглядывала у подъезда, но разговаривать никогда не разговаривала.
– Я с повинной, – сказала соседка, на лице у нее была то ли ехидная ухмылка, то ли и правда гримаса сожаления. – Это мой у вас тут делов натворил. Я все возмещу, вы только заберите из полиции заявление.
Ирина Васильевна все еще слабо понимала, что происходит, и потому просто молча стояла, не зная, что и зачем говорить.
– Вы поймите, он без злого умысла, – перешла на протокольный язык соседка. – Я вам сейчас все объясню. Можно войти?
Ирина Васильевна подумала, что дверь ее все равно не спасет, если любой может зайти в окно, и, так и не сказав ни слова, отступила в сторону кухни, мол, заходите, люди добрые, берите, что хотите. Безразличие к собственной судьбе и собственности накатило на старую, уставшую, одинокую женщину.
Соседка первым делом оценила масштабы разрушений, а ошалевшая Ирина Васильевна, повинуясь годами выработанному рефлексу вежливой хозяйки, как сквозь сон (а вдруг и правда, ей все это только снится?) пробормотала:
– Может быть, чаю?
– Обязательно, – не раздумывая, согласилась соседка. – Вы ставьте чайник, а я пока стекольщика вызову.
Уже вторая за сегодня незваная гостья осталась в успевшей остыть комнате и отыскала в телефоне номер ближайшего мастера. С третьей попытки дозвонилась и, не спросив, сколько стоит вызов и работа, велела прийти как можно быстрее. Затем пошла на кухню, где Ирина Васильевна уже выставила на стол коробку с эклерами. Не пить же чай с таком.
– Вы уж нас простите. Я сейчас все объясню. Вас как зовут? Меня –Настя.
– Ирина Васильевна, – все так же на полуавтомате ответила потерпевшая.
В голове у нее никак не рассеивался туман, и вместо того чтобы сорваться, накричать на ту, что пришла извиняться, выставить ее вон, Ирина Васильевна зачем-то потчевала ее пирожными.
– Очень приятно. Вы понимаете, мы только недавно начали, как бы это лучше сказать… встречаться. Ну и он с виду тихий такой, интеллигентный, букеты дарит, с портфельчиком ходит. А оказалось, ревнивый – до рези в глазах.
Ирина Васильевна слушала, не перебивая.
– Ну а я девушка свободная, – не без кокетства продолжила свой рассказ соседка, – в вечной любви ему не клялась. Он у меня в телефоне сообщение от бывшего увидел. И дернуло же его написать. Мы иногда тоже… встречаемся. Хоть и расстались, а мужик-то хороший, чего добру пропадать? А этот подвыпивший был и сначала меня грозился покалечить. Но я-то вижу, что он цену себе набивает. Такие не дерутся. Тех, которые дерутся, мы уже проходили. Зато такие, как выясняется, в окно прыгают от неразделенной любви и несовершенства этого мира. Думаю, он меня попугать хотел да и вывалился. А потом каким-то чудом ввалился к вам. Пьяных да малых, как известно, Бог бережет.
Настя все говорила и говорила, щедро пересыпая свою речь присказками и прибаутками и, вообще, казалась такой искренней и дружелюбной, что, слушая ее анекдотичную, по сути, историю, Ирина Васильевна исподволь оттаяла и под конец даже повеселела.
– А вы знаете, Настя, я, когда молодая была, тоже мужиками крутила только так. Ну пока замуж не вышла. А когда вышла, крутила уже поменьше, чтобы мужа, царствие ему небесное, зря не расстраивать.
Разболтались. Сначала обсуждали мужиков, бывших и действующих, а потом и за жизнь начали. И забыли уже и про инцидент с окном, и про заявление в полицию. Впрочем, хотя две женщины, распивавшие на кухне чай, сдобренный невесть откуда взявшимся коньяком, этого и не знали, забыли про заявление Ирины Васильевны и сами полицейские. Говорят же, не до того им, у них дела поважнее есть.
Очнулись, только когда приехал мастер с напарником вставлять окно. Так и подружись и не раз еще гоняли чаи на маленькой, уютной кухоньке.
А потом хрущевку расселили и снесли вместе со всем микрорайоном таких же игрушечных и оттого невыгодных, по нынешним временам, домишек. И на обломках старого пятиэтажного мира воссияли новые панельные высотки, где уже никто не залезет к тебе в окно, но зато и в гости, так, по-соседски, тоже никто больше не ходит.
Только Ирина Васильевна ничего этого уже не увидела.
Из глубины
Два пленника, застрявшие в чужой квартире,
Чума свирепствует, но мы не носим маски,
Мы на ночь слушаем виниловые сказки,
Мечтая о вине чилийском, итальянском сыре.
Плывет корабль дураков в прямом эфире,
Мы в комнате сидим, как на плоту "Медузы",
Мы выживаем, как в двенадцатом французы,
Метель метет, нас двое в целом мире.
Белесые жуки врезаются в невымытые стекла,
Не дольше века день, он длится, как неделя,
Капель и потепление – все первого апреля,
Иссохла кожа рук и губ, а улица промокла.
