— Маленький я был очень хорошенький. Хочешь, карточку покажу?

Мы съезжаем с бетонной дороги и несёмся куда-то по кочкам, мимо избушек с курами и гусями. Высокий человек в серой кепке провожает нас глазами. Он видит, что нам весело, и ему хочется вместе с нами.

Здесь я даю ей в руки руль и учу её водить машину. Я учу её уже два месяца, и она обнаруживает явные способности.

Кира не собирается водить машину, и моё обучение не имеет никакой практической пользы. Просто она выходит ко мне из своей жизни в растерянности, в раздрызгах, а я её собираю. Я даю ей в руки руль, переключаю её внимание на движение, на скорость, на повороты, и она забывает обо всем остальном. Она крепко держит руль, глаза её горят, она похожа на девочку, играющую в лапту. Я люблю её вместе с её никчёмностью и хамством. Я могу отвезти её на самое синее море и научить водным лыжам. Я могу отдышать её, как замёрзшую птицу, и в ней не будет больше хамства отчаяния, а будет корректность человека, уверенного в своём завтрашнем дне. Я говорю:

— Выходи за меня замуж.

— Но я не люблю тебя.

Я знаю: она любит другого. Для меня это не новость, и все равно я чувствую, будто мне в грудь положили холодный брусок.

Кира смотрит на меня, и ей меня жаль.

— Ты понимаешь… Я люблю твоё ко мне отношение, но то, что у нас с тобой, это совсем не то.

— Ну да… я понимаю… Но почему вы с ним не поженитесь?

— Потому что он непорядочный человек. В нем нет стремления к порядку. Он предпочитает тотальный хаос отношений.

— Зачем же любить непорядочного человека?

— Он, конечно, бывает низок, как свинья. Но зато он бывает высок, как никто. Я знаю его звёздные часы. Это звёздный человек. Ты рядом с ним все равно что губная гармошка в сравнении с органом.

Я запираю машину, и мы идём в лес.

Какая красивая осень — прохладная и строгая. Берёзы нежные, ели значительные. Я углублён в себя и не замечаю этой красоты, но она проникает через глаза, через уши независимо от меня и наполняет тишиной и смирением.

Кира останавливается и смотрит мне в лицо.

— Хочешь, я выйду за тебя замуж?

Я молчу, ожидая подвоха.

— Убей его, — серьёзно говорить Кира. Я вижу, что она не шутит.

— Не могу, — говорю я, тоже серьёзно. — С какой стати?

— Ты любишь меня?

— Да.

— Во имя любви.

— Ты считаешь, этого достаточно.

— Сто лет назад этого было вполне достаточно.

— Но он мне ничего не сделал.

— Он иссушил мою душу. Это тоже преступление.

— Попроси кого-нибудь другого, — предлагаю я.

— Другого у меня нет. Только ты.

Такая преданность меня тронула. Я колебался.

— А где я возьму ружьё?

— У милиционера, у охотника, в тире — тысяча мест.

Я задумался, глядя сквозь берёзовые стволы.

— Меня посадят в тюрьму… — торгуюсь я.

— Я приеду к тебе в Сибирь.

— Ты? В Сибирь? — усомнился я.

— А что? Там мало людей и много свежего воздуха.

Я представил себя и Киру в высоких валенках. Мы идём по сугробам, вязнем на каждом шагу, и это нам смешно.

— Ну?

Кира смотрит мне в самые зрачки, как бы подталкивая своим «ну» мою нерешительность.

— Ладно, — вяло соглашаюсь я, поскольку не умею отказывать, когда меня о чем-то просят.

Сработала гипертрофия обратной связи. Хотя, если разобраться, любовь — это и есть та самая гипертрофия, когда интересы другой стороны становятся выше, чем свои.

Мой приятель Гарик говорит обо мне, что я — бассейн на Кропоткинской, который отапливает вселенную.

Гарик, кстати, тоже обладает энергией, способной обогревать вселенную, но топит он за деньги или за обратные услуги. Его жизненная система формируется так: «Я — тебе, ты — мне». В сущности, это удобно и справедливо.

Гарик — гений доставания. Он может достать все, что угодно: югославскую кухню «Катарина», швейную машинку «Веритас», московскую прописку, птичье молоко, живую воду, и если бы Руслану понадобилась Людмила, то ему не пришлось бы лететь по небу за Черномором, рисковать, держась за бороду. Гарик привёз бы Людмилу на такси, по указанному адресу и к назначенному сроку. За деньги или за ответную услугу.

Я попросил Гарика достать мне огнестрельное оружие. Гарик сказал, что от него много грохоту, и достал мне цианистый калий по большому блату.

Мы вышли на кухню. Гарик стал отсыпать пол чайной ложки в чисто промытую баночку из-под вазелина. По внешнему виду цианистый калий походил на мелко толчённый антрацит. Острые кристаллики отливали коричневым и поблёскивали.

— А это не марганцовка? — усомнился я.

— Не пробовал, — сказал Гарик.

— А как проверить?

— Никак.

«В самом деле, — подумал я. — Кто будет проверять. Даже если пятьдесят процентов риска, то это тоже очень высокий процент».

— А сколько с тебя взяли?

Я попробовал проверить по цене. Марганцовка стоит 11 копеек. Могли, правда, запросить в десятикратном размере, учитывая дефицит, но и тогда получилось бы только рубль десять.

— Нисколько, — сказал Гарик. — Услуга за услугу.

— А какая услуга?

— Билеты в театр.

— Но это же неравноценно…

— Неизвестно, — заметил Гарик. — Тут спектакль и там…

— А я тебе что должен?

— Будешь переводить мою переписку.

— С кем? — испугался я.

— С частным детективом. Из Англии.

— Но это мелочь… — возразил я.

— Мы же друзья, — напомнил Гарик.

Дружба тоже входила в прейскурант.

Гарик закрыл баночку и сказал, чтобы я не вздумал её открывать и нюхать. Ещё он сказал, что цианистый калий — очень дефицитное средство и, если у меня останется, я должен вернуть все, что останется.

Я положил коробочку в карман и, чтобы не тянуть с этим делом, тут же позвонил «непорядочному человеку».

Трубку долго не снимали. В глубине души я мечтал, чтобы никого не оказалось дома. Но Он был дома.

— Слушаю… — отозвался хрипловатый голос много курящего человека.

— Здравствуйте, — поздоровался я.

— Здравствуйте. — Он был вежлив, но я все же чувствовал, что Он торопится и не расположен к длительной беседе с незнакомым человеком.

— Я должен с вами встретиться. У меня к вам дело.

— Какое дело, простите?

— Это не надолго, — пообещал я. — Это займёт у вас…