– Я не удивлюсь, если он приказал кому-то из слуг поджечь тот сарай.
Поднять Ирию оказалось лёгкой задачей – оп, и вот пацан уже на ногах. Невесомый, совсем как пушинка. И откуда в нём столько внутренней силы, злобы, но при этом – желания помочь, исправить? Не потянуть ему всё на себе, ой не потянуть.
– Никто не удивится. Матушка только подожмёт губы, но ничего ему не скажет.
Так легко об этом говорит. Легко и горько. Свыкся уже, наверное, с мыслью о том, что против отца не может ничего сделать. Пока что. Да. Именно этим «пока что» он, быть может, и утешается всякий раз, стоит почувствовать собственное бессилие. Лайэт догадывался. Потому что сам был таким в детстве.
– Она любит и уважает его? – с дуру ляпнул он.
– Она не хочет терять деньги. Отец женился на ней потому, что она была из знатной семьи, пусть и обнищавшей. Выгода – это всё, о чём он может помыслить. О чём думают все в этой семье.
– Но за сестру ты, тем не менее, переживаешь, – хмыкнул дезертир. – Если ты из этой семьи, в чём твоя выгода тогда, а? Зачем ты забиваешь себе голову?
А его ровесники, поди, на охоту ездят, хвастаются новыми винтовками, танцуют с прекрасными леди на балах, выбираются тайком в Нижний по злачным местам, ищут приключений в борделях да сорят деньгами, а не пытаются строить из себя взрослых. Наслаждаются своим положением, не тяготятся им, как некоторые. Тяжёлый случай, совсем тяжёлый. Не Лайэту же в публичный дом вести пацана? Да и что тот скажет? «За кого ты меня принимаешь»?
– Потому что она не заслуживает такой смерти! – выпалил Ри и вцепился пальцами в волосы. – Потому что ей всего двенадцать! Только потому, что она без спроса пошла к реке и её… её…
– А меня продали на опыты в Центр только потому, что я был лишним ртом в семье. Скажешь, тоже этого не заслуживаю, а? Скажи, давай же. Скажи. Лучше мне от этого станет? А остальным, как думаешь?
– Именно поэтому я и хочу, чтобы подобные моему отцу подохли в один день! – сквозь слёзы прокричал парень и беспомощно ткнулся лбом в плечо Лайэта. – Мне больше ничего не нужно.
– Только всеобщее счастье и мир во всём мире, – тяжело вздохнул мужчина и провёл рукой по волосам пацана. – Всего делов-то, действительно. Плёвая задачка!
– Смейся, сколько хочешь, – проворчал Ри, – а я всё равно буду пытаться.
Ну что за ребёнок! И что с ним прикажете делать?
– А я разве смеюсь? – повторно вздохнул желтоглазый и одним щелчком отправил недокуренную сигарету в пруд. – Ты видишь хотя бы тень улыбки на моём лице? Я вообще-то хотел тебе сказать, что собираюсь линять из этого прогнившего насквозь города да поскорее.
– И почему тогда ты всё ещё надоедаешь мне своим присутствием? – надменно фыркнул пацанёнок, мгновенно закрываясь привычной скорлупой.
– Не оставлять же тебя одного разводить сырость, в самом деле.
Ирия выглядел всё таким же высокомерным индюком, но что-то в его взгляде всё-таки проскользнуло. Такое, что Лайэт самодовольно ухмыльнулся.
Только кто теперь в ком больше нуждается?
Писк в ушах не даёт сосредоточиться. Я сажусь на мягкой кровати, кутаюсь в одеяло и бреду к окну. Не могу вспомнить, что это за день. Тёплое уютное утро, моя небольшая комнатушка… и сколько я спорил с отцом, что мне не нужны огромные покои, подобающие статусу сына Верховного канцлера? Но удалось только благодаря матери – Мириам, – которая без устали уговаривала его. Ей достаточно было попросить. А она уверяла, что стоит прислушаться к моему выбору. Что я уже достаточно взрослый. Забавно.
Не могу вспомнить, когда этот день – так правильнее. Помню только, что накануне получил в подарок парадный доспех и шпагу. Грэм всё просил встать ровнее, расправить плечи, улыбнуться… хотел запечатлеть момент. Дядюшка Вин за его спиной корчил рожицы, но скорее не смешил – злил неимоверно. И отец расстроился, что на снимке я вышел слишком угрюмым и зажатым.
Глаза слепит яркое солнце. Сквозь тёмные занавески его совсем не видно, и к подобному я не был готов. Прислоняюсь лбом к стеклу и жду, пока не привыкну. Знаю, что для меня это вредно и даже опасно, но тягучая боль чем-то даже приятна.
Сегодня наконец выпал снег, превратив мир в серо-белый. Я смотрю на него сквозь забрало ресниц, боясь спугнуть волшебство мгновения, но… раздаётся стук в дверь, и я невольно оказываюсь по другую сторону занавесок. Только бы не матушка, только бы не…
Не пойму, с чего вдруг чувствую себя нашкодившим провинившимся ребёнком. Я же не делал ничего возмутительного или запрещённого? Но хочется спрятать руки за спину и уставиться в пол, чтобы случайно не встретиться с чьим бы то ни было взглядом.
– Доброе утро, – хитро прищурившись, улыбается дядя Винсент.
Смех прорывается наружу, поэтому сгибаюсь пополам под его силой, крепко держась за живот. Понимаю, что всё это из-за напряжения, и много усилий, чтобы успокоиться, прикладывать не надо, но ничего поделать не могу. Нет. Не хочу. Мне весело, так зачем держать эти чувства в себе?
Дядюшка озадачен. Он не знает, пугаю ли я его намеренно или это очередной приступ и надо бежать за доктором Цериком. Говорят, с моей головой не всё в порядке, и мне надо беречь её и нервы. Неимоверно скучно.
– Видели бы вы своё лицо сейчас, дядя! – сквозь смешки выдавливаю я.
Может, вчера что-то случилось, а я, как обычно, не помню? В последнее время часто такое происходит. И люди, которых можно было бы назвать друзьями, после таких вот ситуаций почему-то начинают избегать меня. Грэм говорит, потому что боятся. Неужели я – страшный?
– Видел бы ты себя, – в тон отвечает Винсент, прикладывая большой палец к губам.
Я судорожно опускаю взгляд и сглатываю. Руки дрожат, на них мерещится кровь, и… Поднимаю голову, но в дверях нет скиргова священника. Комната вдруг становится тёмной и стылой, одеяло не спасает и дрожь в теле появляется совсем по иной причине.
– Нет, – вновь сглатываю горькую слюну. – Я обещал…
– Что не будешь копаться в себе через силу, – недовольно фыркает доктор за моей спиной.
Да. Там уже нет ни тёмных занавесок, ни окна, ни заснеженного серо-белого города. Там что-то другое, но оборачиваться не хочу. Иначе начну искать оправдания. Только этого мне сейчас не хватало!
– Возвращаться никогда не поздно, – шумно выдыхает Грегори, и в нос ударяет едкий запах сигарет.
– Вы уверены, что можете давать мне этот совет? – сквозь кашель хриплю я.
– Мне – поздно. Тебе нет, – качает головой он.
– Как-то это лицемерно.
Я поджимаю губы и борюсь с желанием последовать совету доктора. Никогда не поздно… только к чему возвращаться? К шпаге и приказам? К вечным скитаниям и защите сестры? А нужен ли я ей? Смогу ли?..
Поэтому неуверенно делаю шаг и взмахиваю рукой. Вся остальная комната исчезает – вместо стен появляются заросли белой сирени, настолько плотные, что за ними едва различается небольшой одноэтажный дом. Смутно припоминаю, как считал это место своим убежищем. Не сюда ли я сбегал от нравоучений бабушки Рамель? Только матушка знала о моём тайном месте – не леди Мириам Грэм, нет. Другая женщина, но… что я помню из её внешности? Цвета гречишного мёда глаза да тонкие бледные руки. Кажется, она шила на продажу. В основном мы жили на заработок отца, только вот кем он работал? Я не помню, чтобы он часто бывал дома…
Что он здесь забыл? Не Грегори, нет. Мужчина с бледными глазами – похожими на два куска белого необработанного янтаря, под слоем которого хранятся осколки тягучего летнего солнца, родного и тёплого. Лицо всё в шрамах, на левой – протянутой ко мне – руке нет мизинца. Разум кричит, что его стоит опасаться, но…
– Я мог бы догадаться, – бормочет доктор где-то на краю сознания и тихо смеётся. – Кто бы мог подумать, что ты заберёшься в такие дали.
Дали?.. Это – мои самые ранние воспоминания? Вериа что-то знает, но не скажет. А этот мужчина? Если спросить его?
– Как вас зовут?
Может, хоть имя мне что-то скажет? Но нет. Мой вопрос остаётся без ответа, потому что мужчина беззвучно смеётся и двумя пальцами несколько раз ударяет себя по горлу. Я вижу уродливый рваный шрам и понимаю, что говорить он не может. В его стремительно холодеющих глазах отражается печаль – серо-зелёная, цвета высушенной полыни. Помню!.. Мои глаза – такие же, две ложки полыни и одна – гречишного мёда. Были такими. Десять долгих лет назад.
