– Пожалуйста, Грегори…

– Это не Мирика. Вставай. Нужно идти, – скомандовал доктор, оставаясь на месте.

– Вы не можете!.. Вы… вы… – на глаза блондина навернулись слёзы. – Чего вы хотите?!

Тяжело вздохнув, мужчина нашёл в себе силы подойти, присесть на корточки перед проходчиком и осторожно убрал светлые пряди с лица девочки. Логрэд вскрикнул, но его пальцы крепче сжали мёртвое тело, будто не желая признавать реальность. Он хочет видеть её мёртвой?

– Это не Мирика. Теперь пойдёшь?

– Но… если…

– Я знаю, где Мирика, помнишь? – протянув руку, доктор помог Рэду встать. – И отведу тебя к ней. Приведём тебя в порядок – и отведу. И ты не допустишь подобного.

Чем ближе они подходили к исследовательской лаборатории, в которой Грегори надеялся найти необходимое оборудование, тем больше лежало в коридоре тел. Исполосованных, изрезанных – точно сбежал кто-то куда безумнее мальчишки рядом. Радовало, что встреча с ним маловероятна, ведь прорывался маньяк из лаборатории.

– До чего они дошли в своих экспериментах? – вырвалось у Грега.

Логрэд тихо скулил и цеплялся за руку доктора, всё его тело мелко дрожало. У Вериа зарождалось неприятно предчувствие – он уже видел подобное, однако слишком давно, чтобы память услужливо предоставляя ему сцены прошлого. Вспомнить бы, чем в тогда всё закончилось?..

Хотелось двигаться быстро, но босые пятки мальчишки скользили по залитому кровью полу, и тогда Грегори не видел ничего плохого, что за него держатся. В остальном детское поведение Рэда начинало выводить мужчину из себя, хоть он и понимал, что тому были основания. Приходилось подавлять в себе желание унять панику оплеухой, а щенячий скулёж – громким вскриком. Вряд ли бы такие действий возымели эффект, особенно положительный.

– Я хочу к маме, – шмыгнул носом блондин.

Доктор запнулся.

– Скоро мой день рождения, – важно заявил проходчик. – Она обещала приготовить медовый пирог. Она же найдёт мёд для него?

Грегори запнулся во второй раз, спешно пытаясь вспомнить, готовила ли Мириам хоть раз в жизни пироги. Он не заметил, как сам стиснул тонкую ладонь Логрэда и потащил его за собой, ускоряя шаг. Не может быть?..

– Я порвал её шаль. Красную, с цветным узором. Я не сказал ей. Думаете, она поймёт, что это я? Она будет ругаться?

– Шаль всегда можно зашить, – не смог смолчать Грег.

– Может, я смогу сделать это незаметно? Вы умеете шить? Вы научите меня?

Дверь. Извечные подери, где же нужная дверь? Ох, вот он, кабинет Коулза. Или теперь – чей-то другой? Не важно.

А довоенного оборудования даже больше стало, старик времени не терял даром. В комнате было бы куда больше свободного пространства, не занимай половину его огромный металлический шкаф.

– Научу. Ложись пока сюда.

Будь такое «счастье» у Грега там, в Аласто, получилось бы помочь Логрэду намного раньше. Запереть бы мальчишку в комнате, постепенно восстанавливая утраченную память, помогая справиться с шоком, медленно выводя из безумия. Но времени нет.

– Грег!.. – Рэд вцепился в рукав доктора мёртвой хваткой. – Вы просили сказать вам, что разрушать – это не заборы городить.

И почти сразу обмяк на мягкой медицинской кушетке. Так и не выпустив револьвер.

Вы когда-нибудь видели восемь лун? На небе всегда красуется одна – или, на худой конец, месяц вместо полноликой красавицы.

Я вижу восемь. И у меня не двоится в глазах, и это не мираж, и не галлюцинация. Они все слишком разные, с мельчайшими деталями кратеров. Медленно падают в черноту под ногами. Черноту – потому что от мира уже ничего не осталось, всё поглотил прожорливый мрак. Закрыть бы глаза и упасть в него, широко раскинув руки. Отдаться ему без остатка.

Но что-то держит. Вернее – кто-то.

Звёзды на небе гаснут одна за одной. Времени остаётся всего ничего. Время утекает сквозь пальцы во мрак под ногами. Как я на нём стою? Чудеса. Потому что на самом деле не хочу исчезать? Или потому, что ещё помню, кто я такой, а звёзды – уже нет?

Нет, я вру. Моих лун уже не восемь. Моя луна – одна. Вон она, висит точно над головой. И звёзд не осталось совсем. Это всё Зверь, я знаю. Он заметает светящиеся жемчужины длинным хвостом, подгребает лапами и съедает, съедает, съедает… Не может насытиться, бедняга.

Я сажусь и скрещиваю ноги, запрокидываю голову и широко распахиваю глаза. Надеюсь впитать свет последней, моей, луны. Рядом садится Белый, и мы любуемся крушением миров вместе, нога к лапе, плечо к холке, хвост к ладони. Я готов рыдать навзрыд, но что-то душит слёзы, и получается только тихий скулёж.

Белый Волк вытягивается в тонкую струну и воет. Чисто, протяжно, тоскливо. Отдаляя миг нашего с ним исчезновения, спугнув на какое-то время Зверя.

Мне тоже тоскливо. И я тоже вою.

Или, вернее, – кричу.

========== XVII ==========

XVII

Всего полтора года назад лаборатория за этой дверью принадлежала Мириам, и Винсент приходил в неё чуть ли не каждый день – ради этого, наверное, и вернулся в Столицу, в семью, согласился стать священником, как того хотел отец. Старший сын унаследовал семейное дело, дочь удачно выдали замуж, а младший… младший по традиции приник к мудрости Возвышенного, стал сосудом Его слова. Так ли это было в действительности, никого не волновало. Достаточно видимости, подобия, должного поведения и умения вести себя в высшем свете – и все поверят тебе, все будут любить тебя, жаждать твоего внимания.

Шрам на лице начал зудеть с неимоверной силой, а вместе с ним – искусственный глаз. Тот, который он отдал за жизнь Адарэль, тогда ещё наивной и глупой девчонки. Она не сильно изменилась с того дня, стала только более нахальной и острой на язык, но внутри у неё запрятан ребёнок с большими чистыми глазами, не видавшими настоящих ужасов. Винсент молился, чтобы так оставалось как можно дольше. Именно поэтому и отправил её с Марком – там уж точно будет безопасно, механик дорожил своей шкурой пуще всего. Он не хотел думать, что случится с ним самим, если задуманное не станет явью, если проиграет всё.

Доктор Церик, сидевший за письменным столом – её столом – из чёрного дерева, не удивился, когда вошёл отец Райт. Будто бы всё это время он ждал священника с револьвером в руках.

– Здравствуйте, Коулз. Я хотел у вас спросить…

Старик рывком подскочил из глубокого кресла – такого не было при ней, Мириам любила жёсткие табуретки на колёсиках – и судорожно принялся прятать бумаги. Коротко вскрикнув, чтобы заставить Церика замереть, священник выстрелил в настольную лампу. На вкус Райта она была чрезмерно крикливой и совершенно не подходила к строгой обстановке комнаты – искривлённая в духе абстракционизма ножка из цветного стекла и яркий кислотно-зелёный абажур бросались в глаза, будто желая стать мишенью. Которой, в итоге, и стали – пуля взорвала стекло калейдоскопом. Доктор закрыл лицо руками и невольно зажмурился, но ни один осколок не попал в него. Винсент знал, что делает.

– Не стоит дёргаться. От нашего с вами разговора зависит, будет ли на месте этой безвкусицы ваша голова.

– Что… мнэ-э… что вы… мнэ-э… позволяете себе?! – проблеял старикашка.

Бывший наёмник прокрутил на пальце револьвер, взвёл курок и стал задумчиво водить дулом по окружающему пространству. Рука так и норовила навести его на собственный висок или упереть в подбородок, но Винсент держал неуместные навязчивые желания в узде.

– Не здесь, – прерывисто выдохнул он, мотнул головой и уже громче продолжил: – Я позволяю себе ровно то, что входит в мои обязанности. Вы возомнили себя Создателем, окунувшись с головой в исследования, что не захотела продолжить моя сестра.

– Эти эксперименты положат начало новому миру! – гордо выпалил Церик, и Винсент, борясь с искушением, сжал зубы. – Вам… мнэ-э… вам многое… мнэ-э… наверное, многое неизвестно. Ваша сестра, отец Райт, была… мнэ-э… светочем науки, но весьма расточительно использовала свои… мнэ-э… таланты.