Ни одного из троих не мучили угрызения совести или хотя бы банальная жалость к ни в чем неповинной девушке, оказавшейся почти случайной жертвой. Все трое знали, что забудут об этом эпизоде, закрутившись в водовороте развлечений и экстремальных удовольствий. И только видеозапись с камеры, лежащей в сумке одного из них, могла бы рассказать о случившемся. Могла бы, но не расскажет никому из тех, кто не должен знать.
========== Кто кого? III ==========
Бутылка пустела как-то на удивление быстро. Еще недавно темная жидкость была налита доверху, а сейчас плескалась на самом дне. Казалось бы, такое количество выпитого уже должно было подействовать, однако опьянение все не наступало. Нельзя же назвать опьянением состояние, когда тело плохо слушается, но в голове практически полная ясность мыслей. Не получалось напиться до отключки мозгов, до потери чувства реальности. И мысль, чудовищная в своей правдивости мысль стучала в сознании отбойным молотком, причиняя невыносимую боль.
Ее больше нет.
Надя, Наденька, Надюша… Надежда. Это имя удивительно ей подходило. Одно ее присутствие в его жизни дарило надежду, окрыляло, примиряло с окружающей действительностью. Она будто помогала ему очиститься от всей той грязи, что преследовала изо дня в день; отвлекала от чужой боли и собственной подлости.
Наивная нежная девочка. Она была удивительно чистой для этого мира, удивительно доброй и искренней. Он бы и не поверил никогда, что такие люди существуют, находятся среди нас. Слишком привык видеть плохое, слишком подозрителен стал за время службы, слишком разочаровался в людях, постоянно видя человеческую мерзость и сам совершая отнюдь не лучшие поступки.
И тем более странным было видеть в красивой, обеспеченной девушке, известной фотомодели, проявления самых лучших человеческих качеств. Наверное, она была такой от поразительной в наше время наивности, от незнания реального мира. Да что она могла знать в свои двадцать лет, едва выпорхнув из-под заботливого родительского крылышка? Мама — ласковая, домашняя женщина, отличная хозяйка, жена и мать, безумно опекавшая и баловавшая любимую дочь; отец — крупный ученый, интеллигентнейший человек, заботливый муж и отец. Надя росла самым настоящим оранжерейным цветком, трепетно охраняемым от всех невзгод и бурь суровой реальности.
Она осталась такой же, начав самостоятельную жизнь. Свет фотовспышек, богатые поклонники, блеск глянцевых журналов, на обложках которых она красовалась, ничуть не испортили Надежду. Она по-прежнему не курила, не пила, не употребляла наркотики, не меняла любовников, в отличие от своих подруг по профессии. А еще — все также верила людям. Верила попрошайкам у метро, верила “подругам”, просившим взаймы и не возвращавшим долги, верила всем.
Ему поверила тоже. С самой первой встречи, когда Климов остановил автомобиль возле голосовавшей на дороге девушки, у которой заглохла машина.
— А вы не боитесь? — спросил он тогда ее, совершенно бесстрашно нырнувшую в салон. — Мало ли нехороших людей на дорогах…
Надя не ответила, только взглянула на него широко распахнутыми глазами невероятной синевы. Просто взглянула, и Вадим пропал. Потерял голову, словно школьник.
Роман завертелся стремительно, увлекая в водоворот безумия. За всю свою жизнь Климов не испытывал ничего, даже смутно похожего на нынешние чувства. Ему словно приоткрылась дверь в какой-то другой, чудесный мир, где не было отвратительно подлых преступлений, моральных уродов, уходящих от наказания, подстав, крови, боли… Рядом с Надей Климов чувствовал себя совершенно другим человеком. Не замотанным ментом, не оборотнем в погонах, не мстителем, якобы имеющим право вершить правосудие, а именно человеком…
Все едва не рухнуло, когда он узнал, что Надя в больнице с наркотическим отравлением. Не мог поверить, не хотел верить. За свою жизнь он повидал немало наркоманов, распознавал таких людей с одного взгляда. И готов был поклясться, что Надя не из них. Этого просто не могло быть!
— Клянусь, я бы никогда… — шептала Надя, давясь слезами, когда он, ворвавшись в палату, изваянием застыл у двери.
И Климов поверил. Не смог не поверить. А потом, поговорив с врачом, впал в самую настоящую ярость: Надежда не была наркоманкой, укол ей сделали насильно.
Он пообещал себе найти того урода, который это совершил. Сделать с ним то же самое, что едва не случилось с Надей, а может, даже что-то хуже. Но не успел. Сначала похищение Зиминой, потом проблемы после убийства Терещенко… Закрутился, отвлекся, не подозревая, как все обернется. Кто посмел? Кому она могла помешать? В чем она успела провиниться, если оказалась так наказана судьбой?
Жизнь словно остановилась на том самом моменте, когда сидел в ее квартире, мечтая не слышать ничего из стандартных фраз дежурной бригады, выехавшей на место происшествия. Казалось, что все просто сон, нелепый страшный сон, от которого никак не получалось очнуться. Этого не могло произойти. Только не с ней. Не могло, но произошло. Неужели это наказание для него? За все, что успел сделать, за все, что собирался сделать. Но почему, почему именно так? Почему не он, а она? Чудовищная, невероятная несправедливость…
***
— Позлорадствовать пришел? — нетрезво усмехнулся Климов, покачиваясь на пороге. Почти пустая бутылка спиртного в руках удивила Ткачева даже больше, чем непонятная фраза. Что такое должно было случиться, чтобы майор нажрался в драбадан?
— Я спросить пришел, что за херню ты творишь, — чуть ли не прошипел капитан, отталкивая Климова и проходя в прихожую. — Это ведь ты, ты Олега убил! А потом, когда тебя его соседка заметила, решил ее с наркотой подставить! Как тебе такое в голову пришло вообще?! Ты хоть понимаешь, что чуть жизнь девчонке не сломал? Да о чем я! Вам же с Зиминой вообще на такую ерунду плевать, лишь бы шкуру свою спасти!
— Заткнись, и без тебя тошно, — пьяно растягивая слова, отмахнулся майор. — И вообще, вали со своими предъявами на…
— Я-то пойду, — усмехнулся Ткачев, доставая пистолет. — Только ты мне сначала за все ответишь, урод. Как же меня от вас всех воротит, кто бы знал!
— Да что ты? Страдалец, мать вашу! Да тебе даже Зимину слабо было завалить, че ты мне тут втираешь! Стрелять хочешь? Давай, стреляй! — Климов картинно развел руки в стороны, едва не выронив бутылку. — Или че, слабо? — продолжил он, глядя на опера, неподвижно застывшего с оружием в руках. — А если я тебе скажу, чья идея была твою Катю грохнуть? Сможешь выстрелить, а?
— И чья же? — медленно спросил Ткачев, несколько секунд неотрывно глядя на ставшее совершенно бессмысленным лицо майора. Тот засмеялся.
— А ты че, думал, ваша добрая мама Ира все это придумала? Идиот ты, Ткачев… Она же бегала за ней, уговаривала, убеждала… А та уперлась, идиотка… А я сразу сказал: надо от нее избавиться. Радикально, — Вадим протянул последнее слово по слогам и снова разразился каким-то ненормальным смехом. — Ну че, все еще стрелять не хочешь?
Климов бормотал что-то еще, но Ткачев не слышал. Звуки снова исчезли, уступив место гулкой тишине. Да и мыслей почему-то не было. Ткачев только различал лицо Вадима, видел, как шевелятся его губы, произнося какие-то, судя по всему, провоцирующие фразы. А потом Климов вдруг резко замолчал. Лицо на мгновение исказилось, как от боли. А затем майор, выпустив из пальцев так и не опустошенную бутылку, упал на пол.
Звон разбитого стекла ворвался в уши неожиданно оглушительным звуком. Ткачев медленно перевел взгляд на свою руку, судорожно стиснувшую пистолет, затем на осколки на полу, вернулся к неподвижно лежащему Вадиму, на лице которого застыло странное облегчение.
Ткачев с трудом разжал пальцы, выпуская из руки пистолет. Обвел непонимающим взглядом прихожую, словно не помнил, как и зачем он тут оказался. А потом, неверно ступая, направился прочь из квартиры.
========== Один за всех и все за одного ==========
— Это что еще тут за собрание? — грозный голос Зиминой разнесся по коридору, заставив стоявших у двери сотрудников испуганно расступиться.
