— Извини, я что-то себя не очень хорошо чувствую, — непроницаемо-спокойный взгляд в последний момент скользнул в сторону, замирая на деревянной планке косяка и нервно сжимавшихся пальцах.

— Ира…

Вздрогнула. Он почти никогда не произносил ее имя так — без отчужденной мягкой насмешливости или откровенно-намекающего похабного вызова. Устало, вымученно, тяжело. У нее хватило сил только снова перевести взгляд, с немым вопросом всматриваясь в хмурую потемнелость запыленных болью глаз — затравленный, потерянный и вместе с тем яростно-хищный взгляд заходящегося в беззвучном вое зверя.

— Может, хотя бы поцелуешь ради приличия? — вырвалось совсем не то, что нужно было сказать. Или вовсе не нужно?

Уголки бледных губ едва заметно дрогнули в слабом подобии улыбки. Она потянулась к нему неуверенно, словно в чем-то сомневаясь, — такая худенькая, тонкая, будто невесомая, пропитанная больнично-лекарственным горьким запахом. Осторожно, едва касаясь, сжала пальцами плечо, прижалась к щеке губами — прохладно, тихо, мимолетно. От какой-то невыносимой болезненности будто скрутило все внутри — так хотелось просто протянуть руки, касаясь беззащитного выступа лопаток, привлекая к себе — сильно, плотно и жадно, зарываясь лицом в растрепанные огненные пряди. И так и замер, разделенный с ней порогом и невозможностью такого простого жеста. Он всегда с пренебрежительной иронией относился к подобным нежностям, но как же много отдал бы сейчас за возможность какого-то дурацкого объятия…

Не смел. Боялся — что отшатнется, вздрогнет от боли, отвращения, страха. Просто стоял и смотрел в спокойную невозмутимость заледеневше-карих, проклиная себя, что не может ничего увидеть, прочитать, понять.

— Звони мне… если что… ладно? — Как же неуклюже и глупо это, наверное, звучало со стороны… Но он не знал, не умел, не понимал, что и как сказать — так, чтобы это прозвучало искренне, непритворно, правдиво. Так, чтобы она поняла.

Все так же молча серьезно кивнула, поспешно отстраняясь — от осознания причины этой поспешности стало больно дышать.

Неужели — все? Неужели сейчас, не допущенный даже в ее квартиру — на неприкосновенную, заветную территорию — он прощается с ней навсегда как с женщиной, единственно важной и близкой ему женщиной? Его женщиной.

Той, без которой он просто загнется.

Зотов стиснул челюсти, захлебываясь неспособностью высказать, выместить, выразить все, раздиравшее на части — ненависть, ярость, боль; сострадание и нежность — эмоции, которые только она одна способна была в нем пробудить. Его душа отзывалась лишь на нее — ярко, остро, мучительно, живо. Как будто в давно сломанном музыкальном инструменте с безнадежно расстроенными струнами нашлась одна, целая, прочная, откликавшаяся — на нее откликавшаяся. И утратить последнее, что помогало чувствовать, оказалось не просто страшно — жутко по-настоящему.

Но еще страшнее оказалось другое — что будет с ней?

***

— Товарищ майор.

— Товарищ полковник.

— Зотов.

— Ирина Сергеевна.

Михаилу порой казалось, что те странные, сумасбродно-жаркие месяцы ему просто приснились. Ее рассеянно-деловитые приветственные кивки в лабиринтах коридоров, его тонко-ехидные “доброе утро”, “хорошего дня”, “разрешите идти?”, привычные разносы на совещаниях, четкие приказы и раздраженно-холодные выговоры… Кажется, все осталось как прежде — Зимина никогда ни полусловом не давала понять, что в этих стенах может быть что-то большее, нежели заученно-отстраненная враждебность, но вольно или невольно какие-то мелочи все равно прорывались: она порой заглядывала посреди рабочего дня в кабинет якобы осведомиться о каком-нибудь деле, в обеденный перерыв они будто случайно оказывались за одним столиком в кафе, а споры на повышенных тонах за закрытыми дверями частенько заканчивались весьма своеобразно.

Но так было раньше. Теперь же не было совсем ничего.

— Может, поговорим? — игнорируя возмущенный взгляд, Зотов повернул ключ в замке и остановился у стола, заглядывая Зиминой в лицо — как обычно спокойное, непроницаемое и утомленное.

— О чем? — вопросительно-выжидающе вскинула бровь, с неохотой отрываясь от бумаг.

— А по-твоему, не о чем? — криво усмехнулся.

— Что, прямо здесь? — невозмутимость прорезалась намечающимся недовольством.

— А где же еще? Ко мне ты не приезжаешь, телефон постоянно отключен, дверь не открываешь…

— Ну хорошо, — устало вздохнула, снова утыкаясь в документы. — Завтра приеду, поговорим. Сегодня никак.

Михаил ухмыльнулся, оценивая маневр: находясь на чужой территории, она в любой момент могла прервать разговор, просто-напросто сбежав.

— Все, Зотов, иди работай, — бросила уже без раздражения и, натянуто улыбнувшись, добавила: — Да приеду я, раз обещала, значит приеду!

***

В кабинете Ира задержалась до вечера — как обычно после ее отсутствия пришлось разгребать бардак, воцарившийся в отделе. Ее нынешний первый зам, новый начальник МОБ, хоть и был неплохим работником, как начальник никуда не годился, в чем ей лишний раз сегодня довелось убедиться. Впрочем, навалившаяся работа ничуть не расстраивала — это, кажется, уже входило в привычку: зарываться в решение одних проблем, пытаясь убежать от других. Весело, что сказать…

Уже у выхода, надевая пальто, Ирина с тоской подумала о пустой квартире: Сашка в очередной раз умотал к какому-то другу, причем на этот раз надолго — намечалась какая-то тусовка. На долю секунды мелькнула мысль не откладывать завтрашний разговор и заявиться к Зотову сегодня, но не контролируемая, почти инстинктивная дрожь ледяной змейкой скользнула по позвоночнику. Она прекрасно отдавала себе отчет, чем должен закончиться подобный визит, как было раньше, но то, чего ждал от нее Зотов, предоставить ему не могла.

Ира зло выругалась, запирая дверь на ключ и медленно поворачиваясь. Невольно поежилась: опустевшие гулкие коридоры, освещенные неестественно-ярко, показались зловещими, как антураж какого-нибудь дурацкого ужастика. Глупость какая… Ира сделала шаг к повороту и невольно отпрянула назад, наткнувшись взглядом на выступившие из полумрака фигуры троих человек. Почти сразу узнавая их лица.

Лица, которые она не могла не узнать — лица из ее оживших кошмаров.

========== По счетам. I ==========

Зотов со скрежетом рванул ключ из замочной скважины, с трудом борясь с мутной, застилающей глаза пеленой недавней холодной ярости. Наверное, только из-за накативших эмоций, бросив взгляд в сторону кабинета начальницы, не сразу заметил привалившуюся к стене Ирину — неподвижную, мертвенно-бледную, с подрагивающими губами.

— Ирина Сергеевна… Ира!

Тонкие плечи дрогнули как от удара, и только потом полковник открыла глаза. Подобного взгляда Зотов не видел у нее ни разу — мечущийся, опустошенный, дикий, словно у загнанного, измотанного зверя.

— Ты их видела, — не спросил, а констатировал Михаил, с трудом разжав челюсти.

— Что им… Зачем они приходили? — если бы не застывшее выражение почти-ужаса в расширенных зрачках, можно было решить, что Зимина абсолютно спокойна — ровный тон, не выдающее эмоций лицо…

— Долго рассказывать.

— Зотов! — привычные недовольно-властные нотки; да и сама как-то подобралась, сосредоточилась, выпрямилась. Михаил обвел взглядом совершенно белое лицо и, на долю секунды коснувшись рукой плеча, произнес, сам поражаясь той мягкости, которая вдруг прорвалась в голосе:

— Может, хотя бы в машине поговорим?

Зимина, недовольно поджав губы, с неохотой кивнула, первой направляясь по коридору и даже не оглянувшись на него — от той прибитой, раздавленной женщины не осталось почти ничего.

— Ну, я жду, — требовательно напомнила Ира, поворачиваясь к нему и возвращая фляжку с коньяком — порозовевшие щеки и нетерпеливая интонация явно говорили о том, что она уже достаточно пришла в себя.

— В общем… Они приходили с заявой, — через силу выговорил Зотов, переводя взгляд за окно, где разливалась густая вечерняя темнота.